Хроники Тартара

Виктору десять лет. И в его жизни наконец-то происходят значительные перемены. Например, становится понятно, почему последний год к его теоретическим занятиям добавляются нежитеведение и зоология Тартара. В первый же месяц пребывания в Большой пустыне он сталкивается по меньшей мере с десятком разных тварей (из которых, правда, три он точно видит впервые). И выживает — пусть даже ценой исцарапанного лица и вывихнутой лодыжки (ерунда, два дня покоя — и уже как новенький). Вообще Большая пустыня, как объясняет Лигул — это то, к чему Виктора готовили последние четыре года. "Хватит штаны просиживать" — категорично заявляет горбун (и Шилов с трудом сохраняет непроницаемое выражение лица, потому что на "просиживание штанов" эти безумные годы походили мало). Теперь Виктор предоставлен сам себе. С одной стороны — ни тебе учёбы, ни откопанных чёрт-знает-где инструкторов со смрадным дыханием, ни ночёвок в гробу, ни унизительной порки. А с другой — изволь сам выживать, заботиться о пропитании и крыше над головой. Виктор ночует где придётся — то в скалах, то на деревьях (коих в Большой пустыне раз-два и обчёлся), то прямо на голой земле. Обедает дохлыми кошками, которых сам же разделывает — пригодились всё-таки занятия по "выбиванию брезгливости". Впрочем, кошки ему, как манна Эдемская, с неба не сваливаются. За них он должен сражаться с Наставниками. Правда, сражения ему с некоторых пор доставляют особое удовольствие. У него появляется первый настоящий меч — фламберг, и он бережёт его как зеницу ока. Под остальное оружие он отводит одну из пещер, завалив вход в неё камнями и оставив лишь небольшой замаскированный лаз. Также он намечает другие точки, где можно устроить "схроны" с трофейными клинками, продовольствием и водой. Но это пока мечты. Потому что пока еды ему отчаянно не хватает даже на то, чтобы поесть здесь и сейчас, не говоря уже о том, чтобы что-то откладывать. Ведь растущий организм требует еды. Много еды. Особенно организм, вынужденный проводить в движении по четырнадцати-пятнадцати часов ежедневно. И голод перевешивает страх перед тартарианскими чудищами, заставляя идти и мечом добывать себе пропитание. "Не было бы счастья, да несчастье помогло", — вспоминает Виктор отца. Виктору одиннадцать лет. И за год пребывания в Большой пустыне он твёрдо усваивает несколько уроков. "Жалко" только у пчёлки. Либо ты, либо тебя. Третьего не дано. Дохлые кошки не вызывают ни малейшего проявления эмоций. Живые, впрочем, тоже. И кстати, одеяло из кошачьих шкурок греет неплохо. Усталости не существует. К этому выводу Шилов приходит после того случая, когда ему приходится трое суток прятаться от ядовитого шакайота. И, подстрелив его из самодельного лука (правда, треснувшего после единственного выстрела), вместо того, чтобы завалиться спать, Виктор сначала убирается километров на пятнадцать. И, как потом выясняется, правильно делает, потому что к месту убийства на следующее утро собирается целая стая. Инстинктам можно и нужно доверять. Инстинкт — это самое что ни на есть "звериное", первобытное в человеке. То, что дремлет в нём, пока на горизонте нет опасности. В Большой пустыне же опасно всё. И единственный способ выжить — похоронить в себе человека и пробудить зверя. Животные намного лучше приспособлены к выживанию. У них опаснее когти, мощнее лапы, быстрее бег, лучше нюх, острее зрение. Виктор старается воспитать в себе звериную чуткость, внимательность и осторожность. И, наверное, преуспевает — ведь часто ему удаётся выследить вулфарогов, подстеречь парочку отбившихся от стаи и убить. Если хочешь поймать зверя, думай как зверь, — помнит Виктор. И, наконец, последний из уроков можно сформулировать как "если у тебя есть еда сегодня — позаботься о том, чтобы она была завтра". Это Виктору пока исполнить не удаётся, и иногда ему приходится по несколько дней терпеть голод (потому что одна жалкая кошка на сутки — это, как ни крути, ужасно мало). И когда-нибудь, даёт себе слово Виктор, он сумеет найти выход и перестанет так зависеть от ежедневной охоты. Виктору двенадцать лет. Ему не хочется признаваться в этом самому себе, но за последние два года он многое забывает из своей учёбы. Как-то упускает, что в регулярной тренировке нуждаются не только мышцы, но и мозг, и память. Да, "звериное" начало помогает выживать, но и "человеческого" лишаться не хочется. Виктор вновь вспоминает руны, выписывая их палочкой на песке. Затем, чтобы не утратить навык письменной речи, пробует писать что-то. Почерк, конечно, ужасный, кисть и пальцы отвыкли от такой работы, но ничего страшного. Виктор начинает говорить сам с собой. Спорит, язвит, сочиняет, рассуждает; оттачивает речь точно клинок. По памяти цитирует ту самую "Историю Тартара в лицах". Перед ним снова всплывают Кводнон, Лигул, Хоорс, Каин, Аида, Арей, Бельвиазер, Вильгельм... И, надо сказать, эта мера принимается Виктором крайне вовремя. Потому что, когда Лигул объявляет, что ему подселят навыки Хоорса, память услужливо подсказывает, кто это. Первый убийца. Не человеческий, правда, то Каин, но первый, кто умертвил живое существо — лань. Впоследствии второй клинок мрака. Неплохо. Совсем неплохо. Вместе с опытом Хоорса Шилов получает ещё один подарок — меч Кводнона. Извилистый фламберг, короткий скифский акинак, шотландский клейвон — все его прошлые клинки — просто игрушки по сравнению с Этим. Гибкий, смертоносный, острый, с мощнейшей, накопленной веками аурой. Позволяющий разить на большой дистанции, использовать себя как плеть, длинный, с живым разящим кончиком и удобной, точно под его руку сделанной рукоятью. Лучшего оружия у Виктора не было никогда. Vae victis Кстати, хоорсово знание латыни ему передаётся тоже.