Отпечаток

[Тина] Незнакомый аэропорт с первых секунд пребывания в нём посеял тревогу и панику внутри меня. Несмотря на огромное количество снующих вокруг людей, я ощущаю себя недавно вылупившейся черепашкой в бескрайнем океане. Кажется, так быстро срываться в Лондон и заказывать билеты в единственный оставшийся аэропорт — плохая затея. Люди какие-то неприветливые, контроль проходит дольше, мой английский как будто совсем непонятен им… Хочется сползти по стене вниз, на холодный пол, закрыться своей осенней курткой и плакать, не обращая ни на кого внимания. Прихожу в себя, наверное, только в поезде. Совсем не понимаю, чем себя занять на ближайшие два часа. Раньше я легко коротала время, болтая с Даном на непринуждённые темы. Даже в этот раз рука по привычке хотела набрать его, но я вовремя остановилась. Пью воду, как только в моей голове рождается новая мысль о нём, и, когда в бутылке остаётся половина, я тяжело вздыхаю, осознавая безвыходность положения. Хочется поскорее обнять сына и уснуть. В этом дне, как и в пейзажах за окном, не видно ни конца, ни края. Время тянется слишком медленно, спать, несмотря на усталость, совсем не хочется. Возможно, я просто боюсь пересечься с ним даже во сне. Он как всегда прав. Абсолютно во всём. И я рада, что мне достался мудрый мужчина старше меня, способный осознавать такие вещи. И, что немаловажно, прощать их. Но в то же время мне горько от мысли, как тяжело ему приходится рядом со мной. Его раны никогда не успевают заживать, кровоточат и болят при каждом прикосновении, а я, как маленькая девочка, реву от малейшей царапины и прошу подуть на них, в то время как он даже не заикается о своих муках. Но мне гораздо проще, когда боль, даже самой себе, первой наношу я. Да, это мазохизм. Но я привыкла к этому чувству. Я знаю всю тяжесть своих ударов и последствия. И мне жизненно необходимо быть уверенной в том, что я всегда на несколько шагов впереди. Я не могу позволить себе, чтобы кто-то меня опередил и под эффектом неожиданности причинил столько боли, сколько не сможет вытерпеть моё сердце. А от него и так забрали часть. Функционирует, бедное, на последнем издыхании. Работает за двоих. «—Почему ты так любишь, когда я целую тебя в лоб? — Потому что так ты чётко видишь, что творится за моей спиной и можешь спрятать от всего, что нас ждёт дальше, за собой.» Сын, сам того не понимая, отвлекает меня от собственных мыслей. Они кружат, как коршуны, кажутся мне вполне реальными, и я прошу Веню сделать звук на телевизоре громче, чтобы перебить этот истошный вопль в голове. Твержу ребенку, что выпуск какой-то научной передачи оказался для меня весьма занимательным, на что он удивляется и, прихватив на кухне два яблока, плюхается на диван рядом со мной. — Я так рад, что ты прилетела раньше! — произносит обычно, вполне повседневно, как будто мы стабильно раз в неделю проводим так время. Зная себя и то, какие черты моего характера унаследовал Веня, могу сказать, подобная фраза не вселяла уверенности. — Получилось освободиться раньше, почему бы и не прилететь? Тем более сюрпризом, — поправляю взъерошенные волосы и улыбаюсь, глядя на него. Вижу, как ему хочется прижаться ко мне, крепко-крепко обнять, но он из последних сил сдерживается, чтобы не показывать, что он ещё далеко не самостоятельный подросток, а любимый мамин сынок. Позволяю такую слабость себе, немного меняя нас местами. Рассказываю ему какую-то чепуху, почти не оставляю пауз, чтобы он не успел ничего сказать, ёрзаю по дивану, делюсь своими планами, мечтами. Не замечаю, как летит время, и, вдоволь наговорившись, зеваю. — Уже поздно, — Веня поднимает руку с часами, без укора, но с лёгкой серьёзностью смотрит на меня и задумывается о чём-то своём. — Ещё чуть-чуть, и пойдём, ладно? — выпрашиваю у него ещё немного времени, ложусь на подушку и уставляюсь в телевизор. Прямо сейчас, поменявшись с сыном ролями на один вечер, я осознала, что веду себя так — по-детски — с Даном. Капризничаю, топаю ногой и убегаю. А он пытается договориться, научить меня всему, что знает сам, и смиренно ждёт, пока эта грозовая туча над нами уплывёт куда-то вдаль. Сколько бы я ни говорила, что закрылась от родителей и не подпускаю их близко к себе, в реальной жизни так сделать не получается. Больше всех страдаю я, невольно оказываясь жертвой собственной семьи. Вернее, её отсутствия. А здесь Дан, который не против пригреть меня на своей груди. Но мы ведь не играем в «Дочки-матери»… — Ма-а-ам, — Веня машет ладошкой перед моими глазами и смеётся сам себе. Пора заканчивать эти бесконечные мыслительные процессы, иначе я рискую атрофироваться на этом диване или медленно превратиться в амёбу. Бросаю камешек в реку и дёргаюсь, когда рыба бьёт хвостом о воду. Шумно выдыхаю и топчусь на месте. Пустым взглядом рассматриваю красивейший закат, а затем, услышав шаги, поворачиваюсь в сторону подъёма. Неужели он? — Тина? — его бархат ласково касается моих ушей. Несмотря на то, что эта встреча оказалась совершенно неожиданной, мне не хочется проваливаться сквозь землю или убегать, боясь разговоров. Как и раньше, он легко приковывает всё внимание к себе одним лишь голосом. — Привет, — осторожно улыбаюсь, потому что всё-таки рада его видеть. — Ты чего тут? — Альбом пишу, не хватает вдохновения, приехал наполняться, — размахивает руками, а я киваю еле заметно, вспоминая философский подтекст, свойственный ему. Мы расстались три года назад, но я так и не смогла отпустить его. Мы встречались с ним множество раз, общались, занимались общими незавершёнными делами, позволяли себе переписки и краткие разговоры или непринуждённые поздравления. Мы договорились, что никаких попыток восстановить отношения предпринимать не будем. И успешно с этим справляемся. Скучаю ли я? Да! Хотела бы я всё вернуть? Десять раз «да!» Но мы погубим друг друга окончательно. — Как ты? — самое простое, что могло прозвучать из его уст, но я никак не была к этому готова. В последнее время наши пересечения почти перестали осуществляться, а разговоры сошли на нет. Наверное, так правильнее. — Стабильно, — не выдерживаю его прямого взгляда и разворачиваюсь боком, вперёд к реке, складывая руки на груди. — Тебя устраивает? — чувствую, что он хочет подойти ближе, но старательно держит дистанцию. Пожалуйста, Дан, будь сильнее, мы ведь не сможем находиться рядом… Мы ведь всё испортим! — Я вновь полюбила своё одиночество. Знаешь, переступить через эту черту в этот раз было не так страшно. Всё привычно, по-старому, как будто меня тут ждали и готовы были встретить в любой момент. Нет никаких стрессов, ответственности, всё тихо и… — Стабильно, — подытоживает он вместо меня. — Я тебя понимаю, — знаю, что он имеет в виду. Дан, как и я, окунулся в затворничество. Творчество нашло выход, и я рада, что теперь у него нет препятствий для реализации себя. Раньше этой китайской стеной была я. — И как, тебя устраивает? — не специально использую его же фразу против него, выстреливая с глубинным чувством вины. Наверное, даже перед самой собой. — Не уверен, что твои уши хотят слышать именно это, но… Открываю глаза и хватаю ртом воздух. Не хочется даже моргать, потому что мозг в эту миллисекунду успевает достроить картинку нас, стоящих на берегу Днепра. В нашем с Даном месте. Что он хотел сказать? Может, мне и не стоит знать? А, может, стоило бы услышать его? Тру глаза, не понимая, как истолковать сон. Это точно какой-то знак. Единственное, что я знаю, — это то, что я никогда в жизни не смогу его разлюбить. И я очень-очень соскучилась, несмотря на то, что после моего ухода не прошло и суток. Нужно срочно найти выход из этой ситуации, чтобы через три года не стоять сиротливо возле реки, глотая ком в горле при виде чужого, но такого моего мужчины.

***

Витаю в облаках, пока Веня с детским восторгом изучает свой подарок. Звонок от Дана вводит меня в ступор. Ничего не предвещало беды, ещё и в такой день. Смотрю на сына боковым зрением, замечаю его занятость и сразу же отвечаю, делая при этом потише. — Мне абсолютно всё равно, что ты скажешь, — не успеваю даже поздороваться или сказать привычное «Алло», — можешь даже просто промолчать, но ребёнка я должен поздравить. Моргаю, пытаясь сбросить тяжёлую цепь, которая повисла на мне после его неожиданных слов. Как мне на это реагировать? — Передай телефон Вене, — напрягает меня своей нетерпеливостью, но я продолжаю поджимать губы, так ничего и не сказав. Зову сына, говорю, что Дан хочет ему что-то передать, кусаю щёку изнутри и изучающим взглядом наблюдаю за эмоциями на детском лице. Сначала взлетают брови, губы трогает лёгкая улыбка, а затем они растягиваются в коротком «Спасибо». Мой мальчик поправляет очки и моментально становится серьёзным, как будто вектор их разговора сменился и теперь вовсе не напоминает поздравление. Мне хочется выхватить телефон из рук, узнать, что Дан сказал моему ребёнку такого, отчего он сразу изменился в лице. Но Веня начинает кивать, и я расслабляюсь. Его привычка ответственно относиться к пожеланиям и неподдельный интерес к философскому полёту мыслей Дана смешались воедино. Спустя несколько минут напряжённого для меня разговора Веня возвращает мне телефон, обнимает и отходит. — Венечка, — ребёнок оборачивается, — всё хорошо? — Да, мам, всё в порядке. А почему ты спрашиваешь? — Просто показалось, — улыбаюсь. — Дан ничего не просил передать? — Нет. Попрощался в конце, сказал, что ждёт нашей встречи, и пожелал удачи, — разводит руками. Даже разговаривать со мной не стал. Судя по ответам Вени, он даже не спрашивал, всё ли со мной хорошо. Мне бы хотелось, чтобы он переживал. «Зачем?» — интересуется внутренний голос и я, как мой сын, развожу руками. Сама во всём виновата.

***

Завариваю очередную чашку кофе, неторопливо двигаю ложкой и смотрю на небольшую воронку посередине. Мой организм вряд ли обрадуется очередной дозе кофеина вместо положенного ужина, но я не могу ни о чём думать, потому что спала в общей сложности часа полтора. Так нельзя, но сегодня я даже не в силах провести достаточное количество времени с сыном, ради которого, собственно, и прилетела в Лондон. Чувствую себя отвратительно как физически, так и морально. Словно меня переехал асфальтоукладчик. Мне хотелось услышать объяснения касательно того, что было утром. Я так и не поняла, что значат ответы Дана, что сейчас между нами и чего стоит ожидать от него после моего возвращения домой. Сидеть и думать — самое угнетающее состояние. Лучше сразу знать, на что себя настраивать. Перед смертью не надышишься. «Дан, я хотела поговорить с тобой. Ты занят?» — отправляю голосовое сообщение, собрав все оставшиеся силы воедино. Даже крепкий кофе не придаёт бодрости. Меня настолько вымотали собственные мысли, которые по кругу вертятся в голове целые сутки, что хочется поменять черепную коробку и наконец-то отдохнуть. Мне страшно представить себя без него, но ведь это рано или поздно произойдёт. К тому же своими словами и поступками я приближаю этот момент с каждым днём всё больше и больше. Неужели нельзя прекратить эти мучения? Мы оба знаем, как сильно нужны друг другу. Особенно он мне. Мои обещания перестали иметь вес, в чём виновата только я сама. Да я и самой себе уже не верю. Сколько можно нарушать собственные клятвы? «Я знаю, что снова виновата и ты устал от этих американских горок, но мне не даёт покоя наш утренний разговор. Пожалуйста, давай обсудим всё ещё раз,» — спустя пару минут отправляю ещё одно сообщение, которое тоже остаётся непрочитанным. Его можно понять. Будучи на его месте, я бы послала в дальнее плавание и заблокировала везде, где только можно. Сообщение Паши о том, что Дан зашёл в Телеграм, вселяет в меня немного надежды. Я хотя бы узнаю, как он. Вижу голосовые и облизываю губы. Кажется, я вот-вот потеряю сознание. Вслушиваюсь в его голос, пытаясь разобрать для себя некоторые детали. Он очень подавлен. Я ведь даже не поздравила его с премьерой… Кошки скребут, больно впиваясь когтями в сердце, разрывая все ткани. Я, как всегда, не вовремя. Они будут отмечать выход клипа, пить и веселиться, а я здесь со своими голосовыми, в которых слёзно прошу поговорить. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Готова ли я услышать это? Хочу ли я всей правды, которую он мне, конечно же, расскажет после того, как выпьет и окажется один. «Мы так и не смогли справиться. Прости, но я очень устал. Делай, что хочешь, но я заканчиваю этот публичный цирк» Что? С чем мы не смогли справиться? Что он имел в виду под «публичным цирком»? Меня начинает трясти мелкой дрожью, кусаю губы до боли, едва ли не всхлипываю. Ну нет же, это не может закончиться так! Всё оказалось страшнее, чем я думала. Не знаю, что хочу ему сказать, но пальцы сами нажимают на кнопку вызова. Дан выходит из сети, но я отчаянно пытаюсь ему дозвониться. Свободной рукой вытираю слёзы и шепчу в миллионный раз: «Пожалуйста». Мои губы подрагивают от бесконечного количества слёз, но, когда я вижу его текст на канале в Телеграме, всё моё тело замирает, словно его поставили на паузу. Спустя какое-то время я снова читаю, на этот раз внимательнее, пытаясь понять весь смысл его слов. Может, я просто что-то не так поняла? Мне абсолютно всё равно, как он назвал наши взаимодействия на проекте, потому что я сама множество раз придумывала всё более новые и нестандартные названия для наших отношений, которое мы так старательно скрывали. Но его последний пункт разбил меня на множество мелких осколков. «У нас с Тиной нет отношений!» Я всегда была истеричной и рубила с плеча. Я, но не он. Это можно было ожидать от кого угодно, но не от Дана. Как мне к этому относиться? Мы никогда не заявляли о чём-то большем на публике, и, по сути, он не сказал что-то, что могло поставить под сомнения наше нахождение вместе. Но меня беспокоит совсем не это. Он принял такое решение сам. Даже не спросив меня. Я прекрасно понимаю, что это было всего лишь откатом назад и он был прав, когда написал, что мы не справляемся. Дан подумал наперёд и отсрочил наш «проигрыш», который бы непременно случился после официального признания спустя несколько лет тайных, насколько это возможно, отношений. А вдруг он так легко сможет отказаться и от меня? И даже толком ничего не объяснит. Всё-таки Дан Балан — это тоже своего рода истеричка. И в этом мы с ним ой как похожи. Я злюсь, потому что слёзы пеленой застилают глаза, и я жмурюсь, чтобы хоть как-то написать ему сообщение. А затем ещё одно, и ещё. Я до последнего надеюсь, что мы сможем поговорить, что я получу от него хотя бы ещё одно слово, фразу, предложение. Мои мечты, до которых можно было уже дотянуться кончиками пальцев, только что разбились о его эгоистичные пункты. Почему-то мне кажется, что такого даже я себе не позволяла. Но это всё неважно. Почему в такой важный момент между нами километров больше, чем желания вместе прийти к общему знаменателю? Всю ночь я проревела в подушку, не сомкнув глаз. Веня, вымотанный сумасшедшим днём, ушёл в свою комнату и сразу же уснул, а я осталась наедине с волком-одиночкой внутри. Он исполосовал мою душу вдоль и поперёк, зажившие раны вновь стали кровоточить, а подсознание стало подкидывать картинки из прошлого, где я жила в таком состоянии каждый день. К утру мои слёзы противно высохли на щеках, подушечки пальцев стёрлись от постоянного скольжения по коже, и единственное, чего мне хотелось, — хотя бы попытаться смыть с себя это состояние в душе. Влажной рукой провожу по талии, рассматривая себя в зеркале, и замечаю, что заметно похудела за эти дни. Глаза красные, вокруг них тёмные круги, губы безжизненного оттенка с яркими алыми следами от укусов. Мой взгляд цепляется за красное пятнышко на правом боку, которое пугает меня не на шутку. Мысль о том, что это может быть, заставляет нервно сглотнуть ком в горле, который стал перекрывать дыхание. Перед глазами пролетают воспоминания, в которых я, словно овощ, лежу под капельницами в абсолютно белой комнате. Трясущимися руками ставлю телефон на раковину и включаю видео. Несколько секунд медленно поворачиваюсь для полного обзора, а в голове набатом стучит: «Только не это!». Тороплюсь посмотреть, сколько этих пятен на спине, нажимаю на паузу, увеличиваю картинку на весь экран и считаю. Два возле левой лопатки, одно на позвоночнике и ещё три хаотично располагаются по бокам. К глазам подступают слёзы, губы дрожат. Я не хочу проходить этот ад снова. Скатываюсь по двери на пол, сгибаю колени и молча плачу. Несколько минут смотрю перед собой, щёки ужасно горят, губы оказались вновь искусаны, не успев восстановиться после предыдущей истерики. Делаю серию вдохов-выдохов и, немного успокоившись, звоню Дану. — Не бросай трубку! — боюсь, что он даже не захочет меня слушать. Это было бы вполне правильным поступком с его стороны. Заслужила, в конце концов. — Я тебя слушаю, — произносит равнодушно, и моё сердце замирает. — Я помню, что ты говорил, — стараюсь приложить все усилия, чтобы не заплакать, но это слишком тяжело. Слёзы медленно, одна за другой, скатываются вдоль носа, а я мысленно хвалю себя за то, что смогла сдержать всхлипы. — Ты бы не звонила просто так. Что случилось? — а за такую «дрессировку» его сообразительности хочется от стыда провалиться под землю. Тру лицо ладонью, тяну пальцы ко рту, так и не приучив себя к другим способам борьбы со страхом и неуверенностью. — Помнишь, я рассказывала тебе про то, как по молодости попала в больницу из-за псориаза? — не сдерживаюсь и начинаю реветь. — Тина, не вынуждай меня переживать. Что произошло? — слышу, как меняется его голос, и несколько раз киваю. — У меня спина в пятнах, как тогда на руках и ногах, — прикрываю рот ладонью, чтобы не привлечь внимание за дверью. Захожу в переписку с ним и отправляю видео, которое снимала чуть больше пяти минут назад. — Открой WhatsApp. — Боже, — шепчет еле слышно, а потом вообще переходит на румынский, — не накручивай себя ещё больше. У Вени двадцать первого отчётник? — Да, — выдыхаю вместе с ним и запрокидываю голову, упираясь затылком в дверь за спиной. — После него сразу же летишь домой, поняла? И никаких больше стрессов, — мне дико хочется вернуться в то время, когда единственными проблемами в наших отношениях были загруженность и, как следствие, редкая возможность встретиться. Я выжата от этих постоянных тревог, и мой организм в очередной раз доказал, что такими темпами я собственноручно отправлю себя в больничку. — Блять, почему всё, как всегда, через одно место?! — Я так больше не могу, Дан, — выдыхаю медленно, боясь потревожить грудную клетку и вновь сжаться от боли. — Мне больно слышать тебя такой, но и прошлая боль не исчезла, — он всё ещё честен передо мной, и это уже неплохой знак. — Я ничего не могу тебе обещать, как и ты мне. Это мы уже поняли. Вернёшься, и мы поговорим. В миллионный раз. На протяжении последних нескольких часов у меня практически не было и минуты на то, чтобы утонуть в собственном отчаянии. Сижу в зале, ожидая, когда начнётся отчётный концерт, и чувствую, как внутри всё каменеет. Нужно не забыть улыбнуться сыну, когда тот покажется перед толпой зевак, радостно хлопающих в ладоши при виде своих детей. Он ждёт поддержки, моих горящих глаз, но что я могу ему дать, если сама рассыпаюсь, как старые бабушкины бусы, в которых порвалась леска? Пересматриваю фотографии, которые выложила вчера после громогласного заявления Дана, и стучу ногой о деревянный пол. Глаза плохо фокусируются из-за выплаканных слёз, кажется, словно они постепенно высыхают. Бесконечно тру их, кусаю губы, заламываю пальцы. Я пытаюсь делать вид, что со мной всё в порядке, что меня не задело его отрицание наших отношений, несмотря на то, что пуля, отправленная в моё сердце, в клочья разбила всё, что могла. И теперь я хожу по этим осколкам, пытаясь стиснуть зубы, когда они с болью вонзаются в кожу. Вопрос Вени о том, всё ли со мной хорошо, загнал меня в тупик. Я прижала его к себе, поцеловала в висок и нашептала какую-то ерунду, и сын вроде бы улыбнулся. По крайней мере сделал вид, что поверил моим словам. Вижу своего мальчика среди других детей, поднимаю уголки губ, которые так и норовят опуститься, хлопаю, что-то выкрикиваю. Снимаю на память почти всё выступление, смотрю с замиранием, почти не моргая, и, когда все ребята становятся в одну линию, посылаю воздушный поцелуй. Веня краснеет, но не перестаёт смотреть в мою сторону. Улыбается широко, совсем как в детстве, и что-то внутри меня заставляет впервые за день отзеркалить счастье. Как бы я ни старалась, Веня всё равно сумел отследить перемену во мне. И, на удивление, отпустил меня почти со спокойной душой. «Тебе нужно возвращаться,» — прошептал он мне на прощание. И я не могла с ним не согласиться. Мне нужно возвращаться домой. К Дану. К прежней себе. Итог неизбежен, каким бы он ни был. И чем дольше я избегаю его, тем хуже. Снова аэропорт. Знакомые пейзажи. Приветливый персонал. Глоток воды. Попытка прочитать книгу. Хочу домой. Очень. — Куда едем, начальник? — не знаю, чем так воодушевлён Виталик, но мне хотелось бы позаимствовать у него немного радости. Этот человек вообще никогда не грустит. Стоило бы узнать у него рецепт счастья, он уж точно знает в этом толк. — Домой, — смакую это слово на кончике языка и ощущаю болезненную сладость. Да, именно так оно и отзывается. Пишу Паше о том, что прилетела, и уверена, что скоро буду ждать гостей. Он обязательно передаст эту информацию кому нужно. Вливаю в себя чашку кофе, оказываясь на кухне, и тащусь в гардеробную. Достаю самый широкий свитер и прячусь в нём. Волосы собираются в нелепый пучок. На ногах тёплые носки. Кофеин не действует, и я проваливаюсь в сон, сидя на диване с телефоном в руках. Я упорно ждала от него сообщения. Не дождалась. Вижу перед глазами свет фар и резко дёргаюсь. Это была всего лишь вспышка фотокамеры в телевизоре, который всё это время безостановочно работал передо мной. Рада, что весь тот ужас, который мне приснился, оказался всего лишь сном. — Привет, — снова дёргаю плечами от страха. Меня пугает абсолютно всё вокруг. — Боже, ты откуда здесь? — убираю чёлку с лица, ищу его в полутьме и, наткнувшись глазами на вышедшую из темноты фигуру, покрываюсь мурашками. — Я думала, ты не приедешь уже. — Разве я мог? — садится рядом со мной и смотрит, хмуря брови. Я могу лишь догадываться, о чём он думает. Между нами чуть меньше метра или одно прикосновение, но ни он, ни я не можем это изменить. Роняю голову, не выдерживая его взгляд, и начинаю прокручивать в голове, с чего можно начать разговор. Мы ведь не сможем сидеть так вечность. Передо мной несколько дверей с табличками, и я упорно пытаюсь предвидеть будущее. Вместо того чтобы просто начать говорить, я кусаю изнутри щёку, потому что к губам просто-напросто невозможно прикасаться. — Я скучал, — неожиданно разносится по дому, и я, ещё тише, чем он, издаю какой-то звук, напоминающий нечто вопросительное. — Говорю, что без тебя здесь было одиноко. Дан сокращает между нами расстояние, берёт мои ладони в свои, накрывает, поглаживает. Как бы мне хотелось научиться у него всегда проговаривать свои искренние чувства. Я ведь знаю, как ему этого не хватает. Набираю в лёгкие побольше воздуха, отсчитываю до трёх и собираюсь ответить, но он перебивает меня: — Только это никак не помогает мне решить все головоломки, — грудная клетка останавливается на полувдохе, сердце, кажется, тоже останавливается. — И перестать чувствовать боль я тоже не могу. Мои губы раскрываются то ли от шока, то ли для того, чтобы вдохнуть ртом воздух. Я готовила себя к этому разговору, но, как и всегда, стоит Дану оказаться так близко ко мне, как всё летит в пропасть. Я совершенно не умею геройствовать на расстоянии в одно касание. — Я не требую от тебя ничего и готов принимать всё, что ты мне дашь, даже плохое. Но, когда ты убегаешь, разгребать это всё в одиночестве просто невыносимо. Я думал, что у меня получится, но я никак не могу каждый раз подкладывать под нас соломинки, чтобы было не так больно падать, — стоит ли уделять внимание тому, что я с трудом сдерживаю слёзы? Меня раздражает моя слабость, которую я не в силах контролировать. — Вот ты сидишь рядом целиком и полностью моя, но в то же время такая… Чужая?.. Дан замолкает, пытаясь подобрать более подходящее слово, а я медленно погибаю. — Своя, от макушки до кончиков пальцев, но я столько всего о тебе не знаю… И боюсь, что однажды ты уйдёшь, как всегда, чтобы переждать, переболеть, перепсиховать, и не вернёшься. Возьмёшь билет в один конец, пока я здесь буду обходить твой панцирь. Мне не хочется это говорить, но любой психолог бы намекнул, что это провал. И из таких отношений нужно уходить раньше, чем они выпотрошат внутренности, — замечаю, что плачу, когда его большой палец скользит по щеке, растирая соль. Зажмуриваю глаза и про себя ругаюсь из-за того, что сейчас вся его честность накроется медным тазом из-за моих эмоций. Я опять всё порчу. Начиная нашими отношениями и ими же заканчивая. Всё, к чему я близко подхожу, — рушится. Только сцена удерживает меня, позволяя то бегать, то идти неспеша, то прыгать от радости или сидеть на полу, потирая забившиеся мышцы. — Я столько раз чем-то жертвовал, шёл на уступки… В начале ждал чего-то в ответ, затем делал это бескорыстно. Но сейчас я не знаю, Тин. Во мне сквозит такая дыра, и я не знаю, чем её можно прикрыть. Я прикладываю свои ладони к его груди и чувствую, как его мышцы напрягаются. — Может, вот так? — шепчу, глотая слёзы и смотря на него исподлобья. — Может, и вот так. Но разве это надолго? Стоит одному косому взгляду проскользнуть между нами, — он отнимает руки, — и происходит это. И я снова реву, не зная, как исправить то, что натворила. Он устал ещё больше, чем я. Он устал за себя и за меня. Устал бороться за нас двоих. Самое страшное, что я сама не знаю, наступит ли когда-то день, когда я уйду навсегда. — Я не смогу перестать тебя любить, — продолжаю свою мысль вслух, захлёбываясь в рыданиях. — Но это не то же самое, что не вернуться, — всегда сильный голос дрожит, пугает меня всё больше и больше… — Дан, я… — закрываюсь ладошками, плачу так, что всё лицо покрывается слезами. Упираюсь лбом в спинку дивана и трясусь, как при лихорадке. — Я не могу тебе пообещать… — Это исключительно моя вина, — шепчет он, — ты просила меня не привязываться. Сейчас бы обсуждать, кто кого о чём просил. Я зла на себя, мне хочется выйти в чисто поле и орать так громко, чтобы пропал голос. Только что он признался, что был готов к моему уходу ещё в самом начале. И с того момента ничего не поменялось. Я даже временно не смогла его обнадёжить, подарить это эфемерное ощущение «навсегда». — Мне абсолютно нечего тебе дать, — размахиваю руками, — разве что бесконечные страдания. — Нет, Тина! Тысячу раз нет! Этим мы ничего не решим, — он обрывает меня и тянется к лицу. Реву пуще прежнего, потому что, если бы не его настойчивость, я бы только что сдалась. — А что тогда?! Как это можно решить?! Я с собой не справляюсь, не представляю, как сложно тебе, — трясу головой, но Дан упирается своим коленом в мою ногу, приподнимает за подбородок и вглядывается в глаза. Обнимает одним лишь взглядом, ломает каждый выросший за последние минуты шип. — Мне жаль, если кто-то заставил тебя думать, что любить тебя — сложно, — сокрушённо моргаю и падаю ему на плечо. Хнычу, как ребёнок, потому что надавили на самое больное. Моих сил больше нет. Я не спала нормально несколько суток, ела последний раз приблизительно в то же время, а про непрекращающуюся истерику и вовсе молчу. — Как ты меня любишь? — сквозь всхлипы озвучиваю вопрос, ответ на который мне так важно получить. Его обычная, на первый взгляд, фраза таит в себе столько смыслов для моего познания себя, что я не могу не узнать, что думает Дан. — Я покажу, только для начала мне нужно тебя успокоить, — слышу, что он боится не меньше моего. Обнимает почти до хруста костей, целует, гладит, нежит в своих руках. Его пальцы пробираются под толстую ткань и добираются до лопаток, по которым стучит мое сердце. Успокаиваюсь, понимая, что Дан сейчас здесь, со мной, и отпускать не собирается. Позволяю выплакать всё, что каким-то чудом смогло сохраниться и не вырваться наружу во времена моих прошлых истерик. Одежда, пахнущая мужским ароматом, теперь ещё и пропитана солёной влагой. Чувствую его поцелуи на своей коже, обнимаю крепче. — Я так боялась, что ты сможешь от меня отказаться, вот так легко возьмёшь и отпустишь… — всё ещё плачу, но хотя бы не с надрывом. — Я, как и ты, не могу обещать, что моё желание работать над нашими отношениями будет бесконечным, но пока что я ещё готов стараться. И я всё ещё тебя очень люблю, — Дан отстраняется, вытирает мои щёки и целует. Сказать, что я скучала по его губам, — не сказать ничего. Мне всё это время не хватало его. Отвечаю, затаив дыхание, невесомо касаюсь пальцами его шеи и наконец-то перестаю лить слёзы. Хватаю ртом воздух, когда между нашими грудными клетками образуется небольшое расстояние. Дан ищет в карманах телефон, что-то пытается рассказать, но я лишь улыбаюсь, глядя на него. У меня нет никакого права совершать подобные ошибки вновь. — Я понимал, что ты не согласишься, но не сделать его я попросту не мог. Эта версия будет исключительно наша. В частности она принадлежит тебе, моя любовь. Я замираю, когда на видео под его песню вижу нас двоих. Не сразу понимаю, где мы и кто нас снимает, успеваю даже напрячься, но, когда внизу появляется знакомая нога, всё становится на свои места. Это было весной, перед тем, как мы опубликовали истории с Secret Paradise. Паша пытался предложить рациональные варианты, но Дан сводил всё к пошлым шуткам, подмигиваниям и понятным только нам приколам. Губы растягиваются в улыбке, когда Дан валит меня на подушки и начинает щекотать. Я даже не знала, что Паша тогда умудрился нас заснять. Помню лишь, как он возмущался, говорил, что мы мешаем и ведём себя, как дети. Грозился уйти и после слов Дана о том, что его тут никто не держит, даже помахал нам рукой. Со стороны, оказывается, мы выглядим такими счастливыми. Кадр меняется. Перед зеркалом стою я в костюме Crazy Loop, пытаюсь закатать рукава, штаны полностью закрывают стопу и тянутся за мной, пока я направляюсь к Дану, желая пожаловаться и выпросить другое желание. Мы играли в «Правда или действие», и я, выбрав действие, должна была в его огромном костюме, который висел на мне, словно мешок, спеть кусочек из песни «Belongo». Камера начинает трястись, и я вспоминаю, как Дан умирал от смеха. Он протягивал мне свои белые очки, поправлял подтяжки на брюках, чтобы те не сползли с моей талии, а затем я, вспомнив все его видео, стала пародировать его танцы. Это было до того нелепо и неудобно, что я, запутавшись в собственных ногах и ткани, шлёпнулась на кровать, заливаясь смехом. Видео заканчивается на этом моменте, и это, наверное, больше хорошо, чем плохо. Потому что потом я всё-таки спела пару строчек из припева, пока перебиралась к нему на бёдра, а его руки снимали всё то, что я так долго надевала. — Смотри дальше, — он ловит мой взгляд, направленный прямо к его воспоминаниям, и, я уверена, наслаждается в голове тем, что было после того несостоявшегося действия. Лето. Съезд с дороги возле леса и полные счастья карманы от вида коробочек с вредной едой. Не знаю, почему после Атласа мне дико захотелось фастфуда, но, услышав моё желание, Дан тут же поехал к ближайшему Макдональдсу. Я даже и не подозревала, что у них такой обширный список гадостей. Вижу свои огромные глаза, которые скачут от Колы к картошке фри, прикидываю количество калорий и прикладываю ладонь ко рту. Как в меня это всё влезло? «Пока ты будешь снимать, я всё съем, » — читаю по губам и не сдерживаю смех. Дан пытался взять у меня что-то похожее на интервью, пока я жадно поедала всё, что видела перед собой. Какой ужас! Пересматривать это вообще нельзя… — Кошмар! — кладу голову Дану на плечо и серьёзным голосом продолжаю: — Не смей кому-нибудь показать это видео! Дан смеётся, продолжает держать телефон в своей руке, а свободной гладит меня по коленке. Покрываюсь мурашками, но продолжаю смотреть на наши ночные приключения. Почему он не сказал, что у меня в уголке осталась капелька соуса? Мои попытки разобрать бургер для того, чтобы посчитать, сколько в нём слоёв, я даже не буду комментировать. Но всё это сменяется безграничной нежностью, когда я тяну в сторону своего оператора картошку, пытаясь его покормить. Вся моя энергия куда-то исчезает, ей на смену приходят спокойствие, размеренные движения и тёплый взгляд. По мне снова пробегают мурашки… Квартира Дана. Коврик для йоги. Телефон на полу… Я уже знаю, что будет дальше, но готова пересматривать это видео ещё миллион раз. Я стою в странной позе, касаясь ладошками пола, а Дан подходит сзади и, вместо того чтобы просто повторить то, что делаю я, взяв потом меня за руки, он начинает отбивать ритм, шлёпая ладонями по моей попе. — Стыд и срам, Дан Балан, стыд и срам! — поднимаюсь и целую его в щёку, сдерживая хохот. Как же сильно я люблю его. Дан сделал нарезку из того, как мы постоянно падали. Не засмеяться было выше наших сил. Моя пятка, прилетевшая ему в лоб, хмурые брови, которые соединялись у переносицы от непонимания того, что нужно делать, попытки Дана притянуть меня за ногу ближе к себе — в этом всём мы. Искренние и настоящие. Сердце пропускает удар за ударом. Картинки сменяются, а мои эмоции внутри — нет. Мне горько при одной только мысли о том, что я почти готова была опустить руки. Не представляю свою жизнь без таких приключений. На видео как раз я, сидящая на чемодане, упорно доказываю Дану, что наш отдых всегда перекрывает предыдущий по впечатлениям. Мужские руки упираются в корпус нашего незаменимого друга и толкают его. Я смеюсь ещё больше, смотрю в сторону Вени, снимающего это всё на камеру телефона, и рукой рекомендую ему отойти, потому что водитель из его мамы так себе. Дан пристроился сзади, а я каталась по всей вилле, пока что-то в чемодане не треснуло. Маленькая Элиза, сидящая рядышком со мной, вызывает ностальгию. По этой крохе я всегда скучаю. — Мама нас ждёт, — невзначай говорит Дан, и я киваю ему, потому что последний раз виделась с Людмилой непозволительно давно. А мне столько всего хочется ей рассказать… Девочка на видео дует губки, пытаясь переплести между собой два одуванчика. У неё почти получается, но детские ручки не могут с нужной силой затянуть стебли. Я откладываю в сторону свой венок, сажусь за её спиной и наклоняюсь вперёд, вдыхая приятный цветочный аромат, оставшийся на волосах после шампуня. Мой взгляд переходит на Дана, улыбаюсь ему широко, зная, о чём он думает. — Я всё ещё хочу от тебя дочку, ты не передумала? — отвлекает меня от просмотра, и я растерянно моргаю. — Мечта, от которой я не откажусь. Никогда, — прикрываю глаза, когда его губы ложатся на мой лоб. Зависаем на несколько секунд, находясь в каком-то особенном для нас мире. Отрывки из нашего путешествия в Париж в начале отношений, где мы целовались, как сумасшедшие, на фоне Эйфелевой башни, я почти полностью пропустила. Как и приготовление вареников с мамой Людой, наши танцы в моём спортзале после бесконечных попыток выучить новую хореографию для тура. Этих моментов ещё столько, что ни одной карты памяти не хватит, чтобы их увековечить. Но они есть в моём сердце, а это значит, что ни один чужой взгляд, ни одно острое слово и ни одна ссора не смогут лишить меня уверенности в том, что всё-таки и на выжженном поле сможет прорости пусть маленький, но красивый цветок. — Это лучшее, что я видела в своей жизни, — сажусь так, чтобы мне удобно было смотреть ему в глаза. Не знаю, с чего начать, снова в горле ком, а к глазам подступают слёзы. — Мне жаль, что тебе приходится показывать мне эту версию клипа при таких обстоятельствах… — Я хотел предложить тебе этот альтернативный вариант, но… Мы оба замолкаем. Так стыдно мне было всего лишь несколько раз в жизни. Хотелось провалиться под землю. Я ведь думала, что для него все эти прикосновения к другой важны, а оказывается, что я смотрела на ситуацию своими глазами. Это я не могу себе позволить прикоснуться к кому-то, пусть даже и к знакомому человеку, с которым вижусь далеко не первый раз. Только благодаря всем этим видео я обратила внимание на то, что каждый раз бессловесное «люблю» от Дана чувствовалось при его волнительных взглядах. Эти тёмные омуты говорили громче слов. — Прости меня, — шепчу и в очередной раз плачу. Его ладони тут же начинают вытирать слёзы, а я смеюсь и злюсь одновременно, — и за это тоже. — Я люблю самую сентиментальную женщину на этой планете, — знаю, как ему не нравится видеть меня в подобных состояниях, но ничего с собой поделать не могу. — Всё, малыш, всё хорошо… — Я так ждала момента, когда мы сможем быть на публике вместе, держаться за руки, обнимать друг друга, целовать… И только сейчас до меня дошло, что я хотела показать кому-то, что рядом с тобой есть не только эти милые девушки, но и я. Мне хотелось, чтобы все знали, что ты не только на них так смотришь, что не только с ними можешь беседовать о чём-то важном… — Ты правда думала, что я могу касаться кого-то так, как тебя? — он подхватывает мой подбородок и тянет на себя. Встречаюсь с его губами, тут же перебирая своими ладошками по родному телу. Запускаю одну в волосы, второй ищу пульс на шее. Целую так неистово, что зажившие ранки на губах вновь начинают печь. Плевать. Телефон оказывается где-то между нами, и я знаю наверняка, что больше Дан к нему не притронется. Его пальцы убирают мою чёлку за уши, спускаются ниже, ищут край свитера, чтобы стянуть его и ощутить мурашки на коже. Вместо того чтобы помочь ему, я лишь выгибаюсь дугой и прижимаюсь к груди. Чувствую крепкие руки на своей талии и вытягиваю свои вверх. — Полюби меня заново, Дан, — облизываю горящие губы, слежу за его действиями и усаживаюсь поудобнее, желая как можно скорее заполучить его всего. — Зачем? Я и так каждый день влюбляюсь в тебя снова и снова, — он возвращает мне свои поцелуи, переходит на шею, ключицы, обратно на губы… Не замечаю, когда оказываюсь прижата к дивану, но крепко обнимаю его ногами, не позволяя отстраняться. — Сегодня я люблю тебя больше, чем вчера, а завтра буду любить больше, чем сегодня. Мой мозг перестаёт соображать, и это, наверное, то, чего добивался Дан своими беспроигрышными действиями. Каждый мой нерв напряжён, каждый участок тела ждёт его прикосновений, а губы не хотят отпускать даже для глотка воздуха. Если задыхаться, то вместе.