Отпечаток

[Дан] Теряю какие-либо надежды вернуть всё на свои места. Меня бесит моя беспомощность, неготовность справляться с одиночеством и тотальное опустошение. Впереди релиз песни, премьера клипа, а морально я не готов даже выйти из собственной квартиры. Как же теперь наш дуэт? Отныне он, как и я, отложен в дальний угол. И никому не известно, настанет ли день, когда о нём вспомнят и стряхнут с него пыль. Всё в моей жизни оказалось под большим вопросительным знаком, который опустился так низко, что мне приходится биться об него головой. Сидя на вершине Говерлы, которую мы должны были покорить вместе с Тиной, я осознал, что за все годы жизни мне не приходилось страдать столько, сколько в отношениях с этой девочкой. Сейчас я почему-то остро ощутил нашу разницу в возрасте, причём она кажется мне гораздо большей, нежели есть на самом деле. Эти цифры для меня никогда не имели особого значения, но сейчас я ощущаю себя стариком, который готов сидеть, свесив голову, хоть до конца своих дней, ожидая, пока моя взбалмошная Тина наконец-то накатается на своих качелях. Я действительно бессилен перед её внутренними страхами. Но самое страшное — это знать, что я и есть один из её страхов. И в то же время эликсир храбрости. Какой-то парадокс. Вся эта поездка, которая, опять же, должна была быть нашей, ничем хорошим, кроме большей усталости, не отпечаталась во мне. Я загружал себя работой, не выходил на связь почти целый день и практически ничего не ел. И, если бы не мама, которая однажды выловила меня в сети и позвонила по видеосвязи, я бы и не заметил, как осунулся. Отшутился как-то, переводя тему, но из-за беспокойных глаз напротив я чётко решил, что мне срочно нужно брать себя в руки. Как было бы замечательно вновь вернуться в родной дом, поужинать в кругу семьи и уснуть в комнате, где до сих пор хранятся мои детские вещи, несмотря на переезды и ремонты. Мне совсем не хотелось возвращаться домой. В холодный осенний Киев, который потерял все краски вместе с уходом Тины. Будучи уверенным в том, что этот город теперь принадлежит только мне и я нигде не пересекусь с ней взглядом, я не хочу оказываться в месте, где всё напоминает о ней. В Карпатах мне легче, конечно, не было. Помню, как мы планировали вернуться в полюбившееся нам место и обязательно преодолеть путь, который она когда-то прошла с Веней. Мы должны были оказаться на вершине горы, ознаменовать это тем, что преодолели все препятствия, держась за руки, но по итогу там оказались только я и некоторые ребята из команды. Очень символично, однако. В студии непривычно пусто, и, только глядя на часы, я понимаю, что приехал на полчаса раньше. Не помню, когда оказывался здесь в последний раз один на один со своими мыслями. Здесь всегда шумно, пахнет горьким кофе и достаточно уютно. Разваливаюсь на диванчике, пролистываю ленту, вновь и вновь натыкаясь на видео с «Голоса». Я прекрасно понимаю их, но в последнее время я чертовски устал видеть перед собой картинку, которая в реальности рассыпалась мне под ноги на миллион ярких бусинок, которые так противно впиваются в кожу. Блокирую телефон и позволяю себе прямо в обуви закинуть ноги на мебель. Мой пульсирующий мозг сразу же подкидывает воспоминание, отчего приходится зажмуриться и тяжело вздохнуть. Открываю дверь, а передо мной на стуле сидит Тина, поедая какую-то булку. Эта негодяйка закинула ноги на стол, демонстрируя мне свою новую коллекцию одежды. Не знаю, на что смотреть: на обтянутые чёрными колготками ноги или на язык, подхватывающий с губ капельку варенья. Смотрит на меня, улыбается с набитым ртом, а я стою как вкопанный, не понимая, как после всего увиденного можно с ней работать. — А Вы куда такая красивая собрались, Тина Григорьевна? — подхожу ближе, упираясь рукой в спинку стула. Слышу тихий смешок и сам улыбаюсь ещё шире. — Один известный певец предложил дуэт записать, — кладёт свою булочку на стол и нарочито медленно перекидывает ногу на ногу, — ты не будешь ревновать? — Если ты пойдёшь к нему в этом, — опускаю свободную ладонь на её коленку, так удобно оказавшуюся прямо под моей рукой, и провожу выше, направляясь к бедру, — то я тебя никуда не пущу, и тебе придётся записывать песни со мной. Она закусывает губу, когда мои пальцы пробираются под край её теплого платья-худи и сжимают кожу, покрывшуюся мурашками. — Не заводись, съешь булочку, — стреляет глазками, заливаясь смехом, а мне совсем уже не смешно. Она прекрасно знала, как моё тело реагирует на подобные фокусы, и поэтому специально не стала переодеваться во что-либо более удобное после съёмок. — Stand up, любительница хлебобулочных изделий, — разворачиваюсь, направляясь к двери, и слышу за своей спиной вопрос, тонущий в удивлении. — Будем твои калории сжигать. Щёлкаю замком, пряча нас от всего мира, благодаря себя за то, что предупредил ребят о том, что нам нужно побыть наедине. Тина вскакивает со стула и направляется ко мне. — Не смотри на меня так, — хлопаю её по попе, подталкивая к дивану. Как мне теперь снимать с неё эти колготки и длиннющее платье? Решаю отчитать её за это в следующий раз, а пока прижимаю Тину к себе и наконец-то целую. Она обвивает мою шею своими руками, и я наклоняюсь ещё больше, чтобы она не завалилась на своих каблуках на стоящий рядом диван. Понятия не имею, как этот ребёнок выглядит рядом со мной со стороны, но она совсем не по-детски кружит мой язык и протяжно стонет, взрывая все мои нервные окончания. Выгибается в спине, запускает пальцы в волосы, и я уже не понимаю, кто здесь сгорает от желания больше: я или она. Сжимаю в кулак ткань платья на талии, а второй рукой провожу по ноге, подхватывая под коленкой. Не понимаю, как мы оказываемся на диване, лишь успеваю следить за тем, как дрожащие в предвкушении пальцы помогают мне развязать бантик, чтобы распахнуть эту конструкцию. Стоило бы для начала протестировать эти худи на удобство, а только потом уже выставлять на продажу. Тина, словно услышав мой монолог, тут же принимается целовать меня. Руки тянутся к оголившемуся участку кожи, губы спускаются на шею, пока Тина откидывает голову и усаживается на моих коленях поудобнее. — О, Дан, ты уже здесь, — мне приходится открыть глаза и поздороваться со своим звукачом, уверяя себя в том, что я ещё вернусь к этому воспоминанию, от которого меня оторвали на самом интересном месте. Мы обсуждаем с ним работу, съёмки в Карпатах, где он тоже был, и не замечаем, как собираются все остальные. В компании, состоящей из одних мужчин, мне не хватает Тины, которая всегда смешила нас и являлась центром внимания. Она заполняла собой всё пространство, окутывала каким-то теплом, и у меня даже не возникало мысли о том, что ей стоит вести себя немного сдержаннее. Не буду врать, я ловил несколько горячих взглядов от своих музыкантов в её сторону и приподнятые брови девчонки, которые всегда говорили больше, чем она сама. Поначалу она смущалась посторонних лиц, боялась подходить ко мне близко и держала пионерскую дистанцию. Смущалась, когда из-за моих танцев забывала текст песни прямо во время записи, извинялась миллион раз и просила начать сначала. Знала бы она, что я специально сбивал её с толку, — она бы записала свою партию где угодно, но только не в моей студии. Я настолько зарядился рабочей атмосферой, что по приезде домой решил не тосковать на балконе, как обычно, а сделать последние правки касательно клипа. С годами заниматься продакшеном мне стало гораздо интереснее. Столько возможностей для реализации своего творческого потенциала в исполнении песен не представляется. Упираюсь взглядом в ноутбук и тяжело вздыхаю. Работа, в которую было вложено столько смысла, стала камнем преткновения, и теперь мне даже не хочется показывать её своим друзьям, не то что всему миру. Задумываюсь о том, что сдаться в этой ситуации — самое простое. Я всё так же её люблю. И даже в старости, с ней или без неё, я хочу вспоминать, как был счастлив, когда всё моё сердце принадлежало одной светловолосой девочке. Тина отрывается от изучения моих губ и вновь кладёт голову на мою грудь. Опускаю подбородок на её макушку и окончательно расслабляюсь. Пальцы кружат по Тининому позвоночнику, пока девочка делится впечатлениями от просмотренного фильма. Улыбаюсь, когда она начинает тараторить и путаться в словах. Хотел бы я так же сидеть с ней у камина через тридцать лет. — Представь, как это классно пронести свою любовь через столько лет, — тянет в задумчивости, рассматривая языки пламени перед нами. Приподнимается, чтобы поправить сползающий с меня плед, а затем смотрит в глаза, в которых отражаются искры. Смотрит так нежно и трепетно, что я теряю счёт времени, как, видимо, и она. Прокручиваю в голове мысль о том, что нам с ней определённо нужен своего рода дневник, как у двух пожилых людей в недавно просмотренном фильме, в котором мы могли бы оставить какие-то детали из нашей жизни, и ничего лучше, чем запечатлеть нашу историю в клипе к новой песне, я не придумываю. — А потом рассказывать об этом детям и внукам, — почему-то озвучиваю последние предположения вслух, и Тина под моими руками сжимается. — Помнишь, я тебе давал песню на студии послушать? — Ту-ту-ру-ру, ту-ту-ру-ру, а мне не до сна, — пропевает тихонечко, пока у меня разбивается сердце. Выпрыгивает из груди, бьётся о рёбра, пока я пытаюсь не заплакать от услышанного. Она поёт мои строчки, послушав их всего лишь один раз и то впопыхах, собираясь уходить. — Помню, конечно. — Хочу снять клип, где главные герои, услышав особенную для них песню, окунутся в воспоминания: молодость, любовь, веселье. Хочу, чтобы у нас было нечто похожее, способное возвращать нас туда, где мы были счастливы, — Тина наклоняет голову, закусывает губу и указательным пальцем рисует на моей щеке какие-то известные только ей художества. — Как ты на это смотришь? — За-ме-ча-тель-но, — переходит на шёпот, лаская мой слух своим голосом. Видит мою зреющую улыбку, целует в уголок губ несколько раз, а затем ложится, утыкаясь носом мне в шею. — Ты что-то говорил о детях… Так вот оно что. Спряталась от моих глаз и теперь начинает такие серьёзные темы. Обвиваю её тело крепче, согревая ещё и своими руками. В ней осталась горсть льдинок, которые мы вот-вот растопим. Целую её затылок, воскрешая в голове день, когда я впервые увидел её в съёмочном павильоне и знакомился с огромным айсбергом вместо маленькой тёплой девочки. Но ничего, это всё в прошлом. — Говорил… — понимаю, что моё затянувшееся молчание может спугнуть всю отвагу, которую Тина собрала в моих глазах. Но я не знаю, что ей сказать. То, что я хочу детей, она знает. То, что я к ним готов, ей также известно. — Жду, когда ты набегаешься по своим съёмкам. Я, конечно, никуда тебя не тороплю, но стоит помнить, что моложе я с каждым годом не становлюсь. — А если не получится? — в её голосе нет тревоги или страха. Старается, наверное, поменять вектор, чтобы не оправдывать свою вечную занятость. — Ну, пару месяцев назад ты доказывала мне со слезами на глазах, что получилось, — вспоминаю, как она вручила мне тест с двумя полосками и ревела битый час без какой-либо причины. — Дурак, — бьёт меня ладошкой по ноге и разворачивается, снова выискивая мои глаза. Даже не пытаюсь спрятать от неё свои собравшиеся слёзы: мне нечего стыдиться. — Данчик, ну ты чего? — кладёт свои ладошки на мои щёки, усаживаясь рядом, и мечется зрачками по лицу. — Просто люблю тебя очень и хочу показать, что бывают сказки со счастливым концом, — она улыбается и невольно заставляет меня сделать то же самое. — Только вот главная героиня у нас слишком упёртая и никак не может перестать сопротивляться. — Если же я забеременею, то моей неусидчивости явно станет в разы больше. Как и ворчливости, неуравновешенности… — Ты правда думаешь, что меня это остановит? — перебиваю её, смотря внимательно, желая достать до самых глубин и откинуть все шутки в сторону. — Я ведь серьёзно с тобой пытаюсь поговорить. — Хочу, чтобы это было максимально естественно, — как по команде, Тина становится рассудительным боссом, умеющим анализировать ситуации и идти на компромиссы. — Давай не будем упираться в сроки, что-то планировать? — А что потом делать с твоими бесконечными проектами и шоу, если вдруг отсюда, — ныряю пальцами под футболку и пробегаю по животу, вызывая щекотку, — нам постучат пяточкой? — Вот тогда и решим, — ничего нового я почти не услышал, но то, что Тина стала так спокойно разговаривать на подобные темы, — уже небольшая победа. Я настолько сильно погрузился в работу, что потерял счёт времени. В висках неприятно стучит, глаза болят. Разминаю спину медленными потягиваниями из стороны в сторону и впервые за несколько часов беспрерывной работы встаю на ноги. С такой болезненной усталостью я возвращался в маленький уютный домик после бесконечного съёмочного дня в Карпатах. Меня не спасали даже красивейшие виды и свежий горный воздух, характерный только для этой местности. Я проваливался в беспокойный сон, перед этим кратко дав указания на следующий день. Понимаю, что возвращаться в такое состояние совсем не хочу, и поэтому на плохо слушающихся ногах плетусь в душ, чтобы подготовить своё тело к долгожданному и заслуженному отдыху. Выныриваю из воды и, не успев открыть глаза, слышу любимый голос. Тина пищит, подпрыгивает на месте и машет рукой. Заливаюсь тихим смехом, следя за ней. Но, когда моего слухового центра касаются её всхлипы, которые я не спутаю ни с чем другим, мне становится совсем не смешно. Пытаюсь как можно быстрее добраться до берега, но по мере моего приближения Тина делает несколько маленьких шагов, оказывается на песке и садится на него, рассматривая свою ногу. — Что случилось? — растерянно изучаю её тело, но ничего не вижу, потому что девочка свернулась в такую позу, с которой не знаком ни один йог. — Я на ежа наступила, — поднимает на меня залитое слезами лицо и затем вытягивает стопу, на которой виднеются несколько чёрных иголок. — Ты себя хорошо чувствуешь? — вспоминаю о возможных аллергических реакциях и тут же пытаюсь вслушаться в её дыхание. Тина вся трясётся, не переставая плакать, и кивает, отвечая на мой вопрос. — Болит? Конечно, это глупый вопрос, который и не требует ответа, но мне нужно её хотя бы немного успокоить. Это не самое страшное, что могло с нами приключиться на островах. — Печёт, — она дует губы, чем режет моё сердце без ножа, и тянется пальцами к месту соприкосновения с колючим существом. — Не трогай, — нежно касаюсь её ладони и увожу в сторону, чтобы она не загнала иголки глубоко под кожу. С первого взгляда кажется, что они почти полностью видны, и я выдыхаю с облегчением, осознавая, что всё может обойтись без врача и тяжёлых последствий в виде заражения. — Встать сможешь? — Смогу, — сжимает крошечные пальчики на ногах, подтягивает обе к себе и, упираясь в моё колено, аккуратно поднимается. Перехватываю её одной рукой за талию, а второй — под коленкой, и поднимаю. Тина обвивает мою шею, дышит размеренно в самое ухо, пока я несу её на виллу. Пытаюсь вспомнить, что нужно делать в таких случаях, но всё вылетает из головы. Хватаюсь за воспоминания о спирте, антисептических мазях, которые мы вряд ли найдём, и последовательности действий и повторяю это, как мантру, про себя вплоть до момента, как перед нами не появляется испуганный Веня. Ребёнок останавливается, ошарашенно смотрит то на меня, то на свою горе-мать, а затем открывает дверь, замечая моё хмурое лицо. Тихо благодарю мальчика и прохожу со своей ношей к дивану. Осторожно перекладываю Тину и на какое-то время выпадаю из реальности. — Ты со своими колючками на их фоне сильно не отличаешься, вот они и приняли тебя за свою, — Веня смеётся, вытаскивая меня на поверхность, и я перевариваю его слова, с опозданием понимая шутку. — Ве-еня, — Тина злится, начинает психовать, а ребёнок едва ли не разливает сок, находящийся в руках. Поджимаю губы, чтобы не выдавить смешок, и оставляю мимолётный поцелуй на вытянутой стопе, чтобы усмирить разгневанную Кароль. Открываю глаза и не сразу понимаю, куда пропал солнечный свет, проникающий через панорамные окна со всех сторон. Вздыхаю, вспоминая, что я ни на каких не Сейшелах, а в холодной киевской квартире. Сны, так похожие на реальность, — это какая стадия? А какая, в принципе, разница, если я уже начинаю сходить с ума. Наверное, я мазохист, но мне было бы куда проще справляться со всем тем, чему я так и не придумал определения, если бы Тина устраивала нам хотя бы пятиминутную передышку с приездом, объятиями и поцелуями. Мне бы хватило отпечатка её губ на своей щеке. Да даже от одного её теплого взгляда, обращённого в самую душу, все мои раны затягивались бы сами по себе. И пусть они бы снова трещали по швам, как только эта девочка выскальзывала бы из моих рук, но я был бы самым счастливым.