Нимфа ясеня

До Медстар Нешнел Рехабилитейшен она добирается поздновато, к десяти. И что-то подсказывает, что архив уже закрыт. Припарковавшись и выключив зажигание, она выдыхает. Дорога казалась бесконечной. Машины двигались вяло, и у Эрики не хватало нервов, пару раз ей сигналили обиженные водители. Но духу приехать сюда завтра или в любой другой день у нее бы не хватило. Вспоминается вдруг, как практически в другой жизни — пять лет назад — ее забирала отсюда Шэрон. Зеленая стажерка с громкой фамилией, изо всех сил старающаяся доказать целому миру, что значит чуть больше, чем строчка в личном деле в графе «контактные лица». И Эрика, изломанная и соштопанная из лоскутов, недалеко от нее ушедшая на самом деле (третья операция — и такой финал), приняла солнечную улыбку за чистую монету. Грош цена честности в ЩИТе. Просто тогда всё казалось логично-простым. А потом — дважды в неделю беседа с терапевтом, зорко отслеживающим каждое ее действие. Стук в окно раздается отрезвляюще громко. Она даже не вздрагивает. Эрика только-только уговорила себя не делать глупостей, как глупости находят ее сами. Она заставляет себя разблокировать двери. И почти не удивляется, когда гость садится на пассажирское сиденье. Плечи широкие, сам немаленький, одет неброско и в кепке. Военный? Теперь она точно знает, что да. Голова наклонена вперед, лица не разглядеть. Обманчиво-расслабленная поза. — Кто ты? — спрашивает она. — А кто ты? Она усмехается. — Я — Эрика. Эрика Холстейн. — Тогда я — твоя новая надежда. *** Эрика смело перешагивает порог неприметного здания на Ист Нортвест. Здесь несколько лет назад, до какого-то очередного финансового кризиса, располагался филиал одного из лопнувших банков. А теперь, видимо, обосновались какие-то не слишком честные ребята. Этот — на честного не тянет точно. И пусть не смотрит безмятежным щеночком, думает Эрика. Они проходят в кабинет управляющего, где она плюхается в потертое кожаное кресло и вальяжно закидывает ногу на ногу. — Ну что, красавчик, поговорим? Он сидит за столом, сложив руки в замок, и рассматривает ее внимательно и бесстрастно, будто трещину в тротуаре или занятную кляксу на стене здания. — Что ж, если ты хочешь разговаривать, то давай. — Что я могу еще хотеть? Он пожимает плечами: — Не знаю, быть может, правду. — А ты ее скажешь? В ЩИТе решили смолчать. — Я — не ЩИТ, — отрезает и снимает кепку. Излишне. Она узнала его еще в дороге. У Стива Роджерса отвратительно хорошая сохранность для практически столетнего старика. — Итак, начнём сплетничать, — с улыбкой подается вперед Эрика, переставая играть комедию. — Что неожиданно живой легенде нужно от не самого толкового аналитика тайной военно-разведывательной организации? — Ну да, ты не очень умная, — отбривает Роджерс. — Пять лет мариновалась. Эрика усмехается. — Но ведь догадалась. Пока еще не до конца, но я разберусь, — обещает она. — Разберусь и раздам каждому из причастных заслуженное. — Пуль не хватит. — А я приду со взрывчаткой. *** Эрика и раньше подозревала, что ее квартиру могут иногда проверять, но как выяснилось теперь — там шлялись все кому не лень. И друзья, и враги. И черт теперь разберет, кто есть кто в этой котовасии. Видимо, в порыве инстинкта Золушки она зря покупала шредер. И скармливала тому десяток исписанных снами блокнотов тоже зря. А могла бы сэкономить сто пятьдесят баксов. Кто хотел — явно все скопировал. А уж Стив, чтоб его белые медведи сожрали, Роджерс и вовсе может цитировать особо понравившиеся моменты. — Память хорошая, — немного застенчиво поясняет он. — Суки, — подытоживает Эрика. — У нас есть информация о многих делах ЩИТа, и ты — не самый большой грех в их скелетистых шкафах. Всякая мелочь, конечно, тоже имеется, но и рыбки покрупнее найдутся. Но нужна твоя помощь, допуск изнутри всегда лучше изнурительной работы хакеров, система настроена на вторжение извне. — Хочешь сделать из меня крысу? — Скорее показать иную точку зрения. — У меня минус три на оба глаза, — предупреждает Эрика. — Так что показывай поближе. Предлагаю начать с могилы. Кстати, где она? — В Висконсине. Кто там похоронен, Эрика не спрашивает. А Роджерс не поясняет, даже не уточняет, чью могилу она ищет. Сама вспомнит. Должна сама. *** Нож оказался острым, а тренировка изматывающей. Нагретая солнцем земля, давно не видевшая дождя, забивается в нос. Лежать ничком оказывается вполне удобно. — Бей сильнее, не думай. Лучше ударь дважды. Тот, кто учит, делает это жестко. Без пощады и поддавков. До синяков и сбитого дыхания, до пота, что заливает глаза и шею. Разбитая коленка саднит. И почему ее вечно ноги не держат? Или все дело в том, что кто-то — тварь последняя! — бесчестно поставил подножку и пнул ощутимо по ребрам? — Лучше один, но наверняка. — Не успеешь, — парирует, — враги быстрее. И их обычно больше. Слышала о законе подлости? — Его ты написал, наверное? — фыркает Эрика. — Вставай. Продолжаем. Эрика открывает глаза, вдалеке виднеются редкие огни спящего города. Заснуть в тарахтящем вертолете — это какой-то особенный талант. Но ей с блеском удалось. — Что приснилось? — спрашивает Роджерс. — Твоя задница в костюме Капитана Америки, — огрызается Эрика. — Где мы? — В тридцати милях от Милуоки. Потом еще сорок минут на машине, и будем на месте. — Почему не на джете? Он пожимает плечами: — На гражданском вертолете медленнее, но безопаснее. Даже на такие ночные полеты никто особо не смотрит, мало ли чудаков летает по делам и прихотям. — Перестраховываешься? — У всех свои недостатки, — отвечает Роджерс. — Я свяжусь с водителем. Надеюсь, он уже ждет нас на месте посадки. Не хочу здесь задерживаться. У нас много дел в Вашингтоне. — Спасибо, — улыбается Эрика. — За то, что не стал юлить и откладывать. Мне… важно. *** Холодно. Так холодно, что невозможно согреться, как ни три ладонями предплечья. Они с Роджерсом пробираются меж могил при свете карманного фонарика. Как какие-нибудь грабители. У Эрики зуб на зуб не попадает и потряхивает. Еще чуть-чуть — и судорога сведет колени. Лёгкие едва справляются с вдыхаемым воздухом. Вдалеке слышны неразборчивые голоса водителя и охранника, где-то на границе слуха — шелест шин автомобилей, летящих по шоссе. — Я три месяца искал, — будто виновато говорит Роджерс. — Архивы не особо централизованы, информации мало, о тебе — еще меньше. А уж связать вас двоих было вообще проблематично. Ткнул пальцем в небо. — И попал, — отвечает Эрика. Это… странно. Видеть могилу, что снилась ей. Знать, что никогда не была здесь. Не могла быть. И сгорать от ледяной боли, что обжигает от кончиков пальцев до дрожащих ресниц. Он не должен был умереть. Он умер? Кто он? А она? — Там, — начинает Эрика, — в парке… Тот человек, что в гробу из ясеня и на шесть футов зарыт в землю, он точно умер. У него ничего не болит, ему не нужно искать ответы ни на какие вопросы. — …что ты сказал мне, Роджерс? Она хочет обернуться, посмотреть на него, но не может оторвать взгляда от простого могильного камня с высеченными инициалами, которые не значат для нее ужасающе ничего. И одновременно — значат бесконечно много. — Я просто позвал тебя, Синтия. *** Если когда-то на небесах, или в каких там эфемерных местах обретаются нерожденные души, всем раздавали по личным ангелу и демону, то Синтию облапошили как неопытного туриста на восточном рынке. Ее в тот момент завлекли в лавку с блестящими цацками, не иначе. И вместо наставника, которым хочется гордиться, подсунули не самого чистого на руку бандита, Брока, что строит головорезов Гидры как дошколят. — Видал я рыжих, но чтоб таких… — Таких больше нет, — лениво отзывается она и переворачивает страницу потрепанной книги, немецкий фольклор ей сегодня дороже десятка синяков. — Я эксклюзивная. Сидеть в тени старого ясеня прямо на траве и дышать раскаленным летним воздухом ей нравится неимоверно. И прерывать это бесспорно благостное занятие совершенно не хочется. — Эксклюзивное создание, — кивает Брок. — Поднимайся, у нас по плану стрельба по пивным банкам, я три коробки привез. Будешь хорошей девочкой — дам попробовать. — Мне шестнадцать, я несовершеннолетняя. — Судья бы поспорил, маленький грех. — Какой судья? — Она со вздохом вкладывает в книгу травинку-закладку и убирает к пустому стакану из-под лимонада. — Да без разницы вообще, любой судья. Он протягивает ладонь и помогает подняться с земли. Пальцы у Брока Рамлоу — отвратительно удачливого наемника и чуточку террориста — теплые и надежно-сильные. *** Обратный перелет из Висконсина в Вашингтон она преодолевает молча. Выплывает из собственных мыслей урывками, бросает взгляды на такого же притихшего и задумчивого Роджерса, посматривает на сереющее предрассветное небо и пытается определиться. Быть Эрикой Холстейн не получается. Быть Синтией Шмидт она никогда не умела. Правильно мать говорила — создание. Несуразное, бесполезное, не сильное и не выдающееся. Она не унаследовала от отца ни капли сыворотки суперсолдата, не получила жажды власти и мирового порядка. Даже морепродукты не любит. Зато кожа не красная, есть все же плюсы. Просто создание, которое есть, и с этим созданием нужно что-то делать. Например, воспитывать и тренировать. В надежде получить что-то похожее на результат. Впрочем, какой бы итог у Гидры ни получился, но он окончательно и бесповоротно потерян. Медкарта у Эрики — Синтии? — может и не самая честная, зато определенно и безоговорочно паршивая. Как так получилось, ей не слишком интересно. Цепочка событий ясна и без подробностей. — Где мать? — спрашивает хрипло Эрика и прокашливается. — Сьюзен. Имя матери, что ее не рожала, просто срывается с губ, секунду назад даже не помнила. Роджерс смотрит на нее долго, изучающе, наклонив голову вбок. И наконец отвечает: — На исследовательской базе. Пишет мемуары и третирует техников. Я бросил попытки отправить ее на пенсию.