Нимфа ясеня

На рассвете Сьюзен Скарбо выходит на улицу, заранее, до того, как эти остолопы получат сигнал от Роджерса и примутся изображать очень активную деятельность. Кутается в цветастую шаль, отмахивается от охраны, нетерпеливо вглядывается в темноту, трет запястья, украшенные звенящими при движении браслетами. И с предвкушением ждет, что на набирающем свет горизонте появится вертолет. — Мое создание, — ласково шепчет Сьюзен. Ей не нужно смотреть расписание полета, чтобы знать, что осталось недолго. Намного меньше, чем шесть лет. Столько она не видела Син. — Мать ночи… — Охранник несмело подходит ближе. Мальчишка совсем, молоко на губах не обсохло, а все туда же — к порядку да чтобы через боль. Напялил форму, стрелять научился, а скалиться и выгрызать у жизни что-то посущественнее соцпакета и работы на тайную организацию — нет. И не знает еще птенец, что в мире не бывает никакого порядка, зато боли — не выхлебать, сколько ни пей. От охраны нет никакой пользы. Она лучше охраны, ни один солдат удачи или агент ЩИТа, она знает точно, не сунется на базу, где находится Сьюзен Скарбо — верная соратница Красного Черепа, готовая по одному только щелчку его пальцев подчинить гипнозом и базу эту, плесенью заросшую, и верхушку мирового правительства, чтобы под ногами не мешались. Вот только нет больше ни Черепа, ни Иоганна, которым тот был когда-то. И верности у Сьюзен тоже нет. Пальцы беспощадно коченеют от холода, апрель, что гордо взошел на календаре, совсем не по-весеннему неприятен: то дожди, то туман, то штормовые ветра. Сьюзен даже кажется порой, что где-то на восточном побережье завелся погодник, что или сил не знает своих, или просто пока не наигрался. За толстой стеной и дверью, способной выдержать прямое попадание баллистической ракеты, вяло переругиваются техники. Совсем распоясались, того и гляди даже Роджерса бояться перестанут. Но Сьюзен плевать на проблемы новоявленного лидера. Она видит вертолет. *** Стивена Роджерса по какой-то совершенно непонятой причине никто удосужился спросить, хочет ли он воскресать из легендарного героя, погребенного в вечной мерзлоте, в живого человека с кучей проблем и обязанностей. И тем более никто дал ему выбора: на какой стороне быть. Лучшие умы Гидры за десятки лет поисков Валькирии успели расписать будущую жизнь Стива в двадцати пяти томах, параллельно придумать ему идеальное прошлое, в котором не осталось места ни Пегги Картер, ни Бруклинскому парнишке, чьем имя так и не всплыло в памяти, ни самому Стиву. Ему порой кажется, что маниакальное желание основательно потрепанных голов Гидры отыскать во льдах суперсолдата было продиктовано исключительно жаждой переложить ответственность. У него плечи широкие — значит, справится со всем, что эти идиоты успели наворотить за семьдесят лет войны бобра с ослом. С тех пор, как он с огорчением открыл глаза и понял, что нет, это не рай, прошло полтора года. И каждый день Стив ищет ответ: за что? И если в первые дни очень серьезные головастики в наглаженных халатах изо всех сил вешали ему на уши лапшу, расписывая все причины, по которым его накачанная сывороткой тушка столь необходима организации, то очень скоро уже сам Стив принялся тренироваться в ментальной кулинарии. Окружающим почему-то оказалось невкусно. А Стив мстил, медленно, чайной ложечкой, выедая мозги окружающим. За то, что ему не дали и дальше медленно растворяться в сияющей темноте. За то, что не помнил себя до момента пробуждения, просто в один промозгло-осенний день открыл глаза и оказался в светлом помещении без окон. И в голове у него в тот момент были простые знания: что он длань карающая Гидры могучей, что создан был для порядка, даже если придется его насаждать через боль. От последнего воротило, от первого — тошнило. Но техники в наглаженных халатах пичкали ослабленный спячкой организм транквилизаторами ведрами, а психологи, обмахиваясь корочками лучших институтов, внедряли в его голову прописные истины: нужно быть первым, нужно быть сильным, нужно быть оружием против неугодных. Стиву оказалось этого достаточно ровно на две недели. Он начал отвечать, понимая, что приближает шанс для благословенной разрывной пули в голову. Барахлящее оружие никому не нужно, надеялся он. А затем в его жизнь пришла головная боль: сварливая и увешанная браслетами. — Гидра размякла, если кто-то подумал, будто бы такой, как ты, может стать хорошим солдатом, — фыркнула Сьюзен Скарбо, усаживаясь в кресло для посетителей в его палате, до зубной боли напоминающей уютную камеру в больнице для умалишённых. — Я солдат, мэм, — ответил Стив, внимательно изучая тонкую фигуру, закутанную в цветастую шаль. — Черта с два, Роджерс, ты — воин. Плюну в рожу тому, кто попробует отдать тебе приказ. А потому предлагаю договориться. *** Брок Рамлоу когда-то был одним из тех шалопаев-сирот, что шляются по улицам в поисках лучшей доли, попутно таща все, что плохо лежит или не слишком хорошо приколочено. Чужая жизнь, сколько он помнит, мало стоила в его руках, зато своя — ярко горела, маяком освещая извилистый путь. Выгрызать свое, даже если своим оно станет не сразу. Защищать близких, но всегда держать ухо востро, а палец на спусковом крючке. В этой дрянной жизни слишком быстро друзья становятся врагами (и наоборот, но почему-то намного реже). Таких, отброшенных на обочину, ненужных миру и обществу, знает Брок, ждет с распростертыми объятиями государство, которому всегда нужно пушечное мясо. Войны во имя корпораций, прикрытые фиговым листком «внешняя безопасность», обеспечивают стране сотни тысяч рабочих мест и миллиарды кровавых денег, на которые очень легко покупается красивая жизнь в барбишной обертке. Мясом Броку быть не понравилось на первом же контракте, и тогда командир оказался в санчасти со сломанной челюстью и пулей в колене. Такое ни одна медстраховка нормально не вылечит. Личное дело пополнилось характеристикой о нестабильном характере и неумении выполнять приказы. Неудивительно, что им заинтересовались. Не только государству нужны отморозки. Контракт с Гидрой оказался интереснее, прибыльнее и развязывал руки в критических ситуациях. Шанс сдохнуть в процессе — пятьдесят на пятьдесят, как и везде, впрочем. На моральную сторону Брок никогда не обращал внимания. В скромном кабинете куратора (мелкая сошка, а не будущее начальство) Брок долго вчитывался в дюжину печатных листов, и что-то подсказывало, что с дьяволом сделка была бы проще написана. И страниц там было бы тоже поменьше. — Мистер Рамлоу, — теряющий терпение куратор заерзал в кошмарно скрипящем кресле. — Ага, — хрипло оскалился Брок, — секунду. Хочу внимательнее ознакомиться с пунктом про пенсию. Будто бы до нее можно дожить. Брок вытянул из кармана четвертак и издевательски подбросил в воздух. *** Эрика (Синтия?) расправляет плечи, отворачиваясь от иллюминатора, и утыкается взглядом в расслабленного Роджерса. Тот аккуратно тыкает пальцем в экран смартфона, то ли гуглит новости, то ли вводит коды ядерных ракет, чтобы разнести полпланеты. Черт разберет этих легендарных героев, что ломают устои вселенной одним своим паршивым воскрешением. Впрочем, Синтия (Эрика?) тоже в какой-то мере воскресла. Она со вздохом уговаривает себя набраться терпения. Столько лет ждала, будто забытая в морозилке индейка. Полчаса ничего не решат. Когда вертолет начинает снижаться, ловит себя на том, что от нервов кусает губы. То ли чтобы не сказать лишнего, то ли чтобы не закричать от странного, кружащего голову, дикого восторга. Мутная трясина ЩИТа, знает она, осталась позади. Все недомолвки, сочувственные взгляды и осторожные, будто по острой грани, вопросы наконец нашли свое логичное объяснение. Ей не верили. Держали на цепи, как опасную псину, что прошла обучение у кинолога, но того и гляди сорвется с поводка и повырывает глотки тем, кто посмел попытаться приручить. Умные враги. Но паршивые друзья. А значит — забыть и выбросить. Роджерс спрыгивает на землю сразу после приземления, подает руку, и Син — да, пожалуй, такая вариация имени ей нравится больше всего — вкладывает свою ладонь в его. Чтобы почувствовать под ногами почву. И мир становится прост. От шума уши закладывает, волосы лезут в глаза, а пути назад не остается, и Син улыбается. Она почти счастлива. — Создание. — Скорее читает по губам, чем слышит, когда Сьюзен Скарбо, обычно степенная и отрешенная, в два шага оказывается рядом. Мать обнимает ее крепко. Запах трав и терпких духов окружает, согревает лучше любого одеяла, защищает от любой непогоды, укрывает от всяких невзгод. Син давно не восемь, но мать, близкая и родная, что-то едва слышно говорит, то ли молитву какую, то ли проклятия, вглядываясь ей в глаза. И улыбается.