Грёзы

Сделав глоток уже холодного кофе, я подавляю зевок и протираю сонные глаза, что так и норовят закрыться и отдохнуть хотя бы с часик. Увы, я на дежурстве, а значит, не могу позволить себе и малейшего послабления. Взглянув на сидящую напротив меня Ирину Викторовну, которая выглядит в свои шестьдесят куда более бодрой, я про себя ей завидую. Черт, ночь только началась, а я уже безумно хочу спать... На самом деле, это ночное дежурство для меня уже третье, но те два раза прошли как-то более энергично. По крайней мере, были вызовы и в приемный покой поступали люди, поэтому я не сидела без дела. Сегодня же, на удивление, все тихо. Через чур тихо и спокойно, я бы сказала. Встав из-за стола, решаю размяться и подышать свежим воздухом. Набросив на плечи кофту поверх больничной формы, выхожу из здания и присаживаюсь на лавочку. Оглядываю освещенный фонарями двор, а после поднимаю глаза, удивляясь тому, насколько сегодня звездное небо и насколько ярко светит луна. Пожалев, что не заварила себе еще одну порцию кофе покрепче, я сделала глубокий вдох, наслаждаясь ночной прохладой и думая о том, как утром приеду домой и завалюсь спать, как минимум, до обеда. Правда, надо будет потом съездить в университет, но это мелочи. Да, я — студентка четвертого курса медвуза, но уже устроилась работать медсестрой в больницу, как и большинство моих одногруппников. Но, честно признаться, моя нынешняя работа немного не такая, какой я ее себе представляла. Идя устраиваться медсестрой, я, конечно же, не ожидала, что мне сразу доверят сложные случаи пациентов, но дело в том, что мне в принципе ничего толком не разрешают делать даже под пристальным наблюдением специалиста. Это обидно, надо признать, ведь на своем курсе я одна из лучших студентов. Но могу сказать спасибо и за то, что мне разрешают наблюдать и тем самым набираться хоть какого-то опыта, а не просто ставить капельницы и мерить температуру. Например, я часто присутствую при консультации интересных случаев, при операциях, а также часто езжу с бригадой скорой помощи... — Т/Ф! — слышу вдруг громкий голос Ирины Викторовны и тут же вскакиваю с лавочки при виде стоящей на пороге женщины. — На вызов в Растуново. Бегом! Едва ли не подпрыгнув от радости, я стрелой мчусь обратно в здание, стараясь двигаться по максимуму быстро, чтобы никого не заставлять ждать. А уже через пару минут сижу в машине вместе с реанимационной бригадой из кардиохирургии. Должно быть, сегодня случай серьезный... Повисшее напряжение уже привычным комом ложится на мои плечи, и я мысленно прошу о том, чтобы пациент дождался нашего приезда. К сожалению, за время моей недолгой работы, я была свидетелем уже нескольких смертей. Каждая из них оставила отпечаток на моей душе, но я прекрасно понимаю, в какую профессию попала, а потому стараюсь держать себя под контролем и не воспринимать уход посторонних для меня людей как нечто личное. Если же я не научусь брать под контроль свои эмоции, то не видать мне карьеры квалифицированного доктора, о которой в первую очередь так мечтают мои родители. До места назначения доезжаем меньше, чем за десять минут, двигаясь на максимальной скорости. Тормозим, как я понимаю, около местной больницы. Двери задней части автомобиля тут же распахиваются, каталка выкатывается на улицу и мы выбираемся следом за ней. Как меня и просили заранее, я остаюсь стоять в стороне, чтобы не мешать, а дежурные врачи бегом устремляются внутрь за больным. Невольно ежусь от холода, который внезапно пробежался мурашками по коже, и стараюсь заглянуть внутрь через распахнутые настежь двери. Из-за мельтешения людей в белых халатах и крайнего хаоса, творящегося там, мне мало что удается разглядеть, но зато я прекрасно слышу, как они все о чем-то спорят. Вернее сказать, доктора, с которыми я приехала сюда, ругаются на местных специалистов по поводу неправильного оказания медицинской помощи больному и грубого нарушения по поводу его транспортировки сюда. Озадачено хмурюсь от всей суеты и паники, что там присутствует, на мгновение даже пожалев, что поехала этой ночью на вызов. Нет, учиться я всегда рада, но если дело и впрямь серьезное, то мне бы лучше не мешаться под ногами со своей жаждой знаний. На кону ведь жизнь человека. Пообещав сама себе, что на обратном пути буду сидеть в самом уголке, я осматриваю окружающую меня местность, как вдруг замечаю стоящий недалеко черный автомобиль и находящегося рядом с ним в тени мужчину. Удивительно знакомого мне мужчину. Приглядываюсь усерднее и понимаю, что точно его знаю, где-то видела. А вот где именно — вспомнить не могу, да и рассмотреть лучше не получается из-за темноты. Не успеваю я заострить на нем свое внимание, как наружу наконец-то выкатывают нашего пациента с кислородной маской на лице. Тут же отхожу в сторону, пока его загружают в автомобиль. Однако, стоит мне лишь взглянуть в его лицо, как я на мгновение столбенею. Это ведь шутка, да? В ту же секунду оборачиваюсь обратно к тому человеку, который показался мне знакомым, и все становится на свои места. Это точно директор Юры Шатунова, а там, в машине, если меня не подвело зрение, находится он сам. Мое тело, действуя на абсолютном автопилоте, забирается в карету скорой вслед за остальными. Усаживаюсь там так, чтобы никоим образом не препятствовать оказанию помощи, а сама продолжаю лихорадочно думать о том, кто прямо сейчас лежит передо мной на каталке. Сирена вновь включается, машина резко срывается с места, отправляясь в обратный путь, а я не нахожу в себе сил на то, чтобы снова взглянуть мужчине в лицо и убедиться в ранее увиденном. Краем уха только слышу разговор находящихся вместе со мной докторов касаемо того, что у него инфаркт, причем случай крайне тяжелый и серьезный. Слышу также писк подключенных к пациенту специальных аппаратов, но пошевелиться по-прежнему не могу, скованная ужасом. Это что же такое получается, за последние несколько лет мне ни разу не посчастливилось попасть на концерт к единственному кумиру, все песни которого я знаю наизусть, а теперь вот он, находится прямо передо мной, буквально на расстоянии вытянутой руки. Но при этом будучи на волосок от смерти... Кое-как вдохнув кислорода в горящие легкие, я смотрю сначала на своих коллег, а только лишь потом на Юрия. Он все еще в сознании. Тяжело и рвано дыша, его лицо искажается после каждого вдоха, а глаза беспомощно и встревоженно мечутся из одной стороны в другую, словно бы он не до конца понимает, что с ним происходит. В этих голубых омутах отчетливо видно непонимание и испуг, но он продолжает переводить свой растерянный взор от одного доктора, нависающего над ним, к другому, желая спросить, заговорить и узнать, почему же так мучительно больно. Незаметно придвигаюсь к нему ближе, теперь уже отчетливо видя, в насколько критическом состоянии мужчина находится. Лоб покрыт испариной, лицо неестественно бледное, губы сухие, а глаза заметно покрасневшие и воспаленные. И ему сейчас так страшно... Слушая в данный момент только свое собственное сердце, которое в буквальном смысле разрывается от сострадания и жалости к этому добрейшему человеку, я подвигаюсь еще ближе, перед этим убедившись, что из врачей на меня никто не обращает внимания. Они все еще что-то бурно обсуждают, продолжая безотрывно следить за состоянием своего пациента. Ну а мне сейчас уж точно не до того, чтобы черпать от них какие-либо знания. Заметив движение слева, Юра в тот же миг переводит взгляд на меня, отчего я растерянно сглатываю, отчетливо прочитав по его глазам просьбу о помощи. Поджимаю дрожащие губы и всеми силами стараюсь сдерживать так и рвущиеся наружу слезы. Нельзя. Нельзя, черт возьми, плакать. Ты же будущий доктор! Еще до того, как я осознаю, что собираюсь сделать, моя рука уже тянется вперед, осторожно прикасаясь к мужской ладони. — Не переживайте, пожалуйста. С Вами все будет хорошо, — говорю отвратительно хриплым от волнения голосом, а после прочищаю горло. Сжимаю его пальцы своими совсем невесомо, совершенно не реагируя на посторонних для меня людей. Но стоит лишь на миг вскинуть голову, как я встречаюсь глазами с одним из докторов, который глядит на меня крайне неодобрительно поверх очков. Еще бы, ведь мы не имеем право обещать заранее пациенту или его близким хороший исход, потому как даже при самой легкой простуде могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. А тут самый настоящий инфаркт. Ощущаю, как Юрий сжимает мои пальцы своими прохладными в ответ, но так слабо, будто делает это из последних сил, а затем раздается оглушающий писк одного из аппаратов, отражающих его нынешнее состоящие. На короткую секунду все замирают. Будто в замедленной съемке я опускаю обратно голову и вижу, как бездонные голубые глаза Юры закатываются, потом и вовсе закрываются, а грудная клетка его перестает тяжело вздыматься. — Остановка сердца! — слышу, словно сквозь толщу воды, вновь не в состоянии пошевелиться и уж тем более отпустить обмякшую руку своего кумира и кумира миллионов людей. Мое собственное сердце на короткое мгновение, кажется, тоже перестает биться, после чего устремляется вскачь, пробивая ребра и стуча в самом горле. Стеклянным взглядом наблюдаю за тем, как они проверяют ему пульс и дыхание, а дальше все происходит невероятно быстро и оперативно. Отпихнув меня в сторону, один из врачей разрезает белую футболку, оголяя мужскую грудь, а затем они вместе стремительно принимаются возвращать Юрия обратно к жизни. Я же могу только отстраненно наблюдать за этим страшным процессом, вспоминая все молитвы, которые только знаю. Пусть он выживет, Господи, не забирай его так рано к себе. Он нужен всем нам тут, и в первую очередь своей семье — жене и двум деткам. Пожалуйста. Следующие несколько минут оставшегося пути растягиваются для меня на целую вечность, пока реанимационная бригада прямо на моих глазах борется за жизнь известного всем Юрия Шатунова. С каждой проходящей секундой шанс на положительный исход слабеет все сильнее, отчего я просто-напросто трусливо зажмуриваюсь, глотая горячие слезы и беззвучно всхлипывая, окончательно плюнув на свои обязанности и профессию, которая не терпит подобной слабости. Плевать и на то, что именно меня за это будет ждать утром от начальства. Сейчас для меня существует один только Юра, в данный момент безжизненно лежащий на носилках, но все еще внутренне сражающийся за свою жизнь, ровно как он делал это стоически все свои последние сорок восемь лет. Когда мы наконец добираемся до нашей больницы, он все еще пребывает в состоянии клинической смерти. Каталку вместе с ним в мгновение ока выкатывают из машины, чтобы немедленно доставить в операционную, а я с трудом заставляю себя отпустить его еще более охладевшую руку. Едва ли не выпав на улицу, я, будто находясь в каком-то бреду, следую за ним, пока не замираю перед дверями приемного покоя. Внезапно решаю, что дальше не пойду, меньше всего желая увидеть то, как он умрет уже безвозвратно. Обхватив себя за плечи, чувствую, как тело сотрясает дрожь, зубы стучат друг о друга, а слезы продолжают литься по щекам соленым потоком, который я даже не пытаюсь сдерживать. Оглянувшись по сторонам испуганной ланью в свете фар, бросаюсь в противоположную сторону, пока не добегаю до первой попавшейся темной каморки, предназначенной для уборщиц. Падаю на колени, поджимаю под себя ноги и закрываю глаза, оперевшись спиной о стену позади себя, а после даю выход своим громким рыданиям, выплескивая все свои эмоции в этой безмолвной темноте. *** Надев маску и перчатки, я тихонько вхожу в стерильно чистую палату реанимации, привычно прислушиваясь к мерному пиликанью различных приборов, которые в данный момент сообщают мне о том, что пациент стабилен. Да, стабилен, только вот уже почти двое суток не приходит в себя. Прикрыв за собой дверь, медленно приближаюсь к лежащему на кровати мужчине и вспоминаю ночь, когда несколько часов подряд я проплакала в той самой каморке, боясь выйти наружу и узнать, что он не справился, не выжил. Под утро меня все же нашли, хорошенько отчитали и только потом сообщили, что с Юрой Шатуновым все хорошо. Операция была сложной, долгой, но в итоге врачам удалось отвоевать у смерти его сердечко и вернуть Юрия к жизни. Сказали, что следующие несколько суток станут решающими: он либо очнется и пойдет на поправку, либо же... Нет, негативные мысли я просто-напросто не подпускаю к себе, думая исключительно о хорошем исходе. Подойдя на достаточное расстояние к кровати, заглядываю в его заметно измученное, осунувшееся, но уже более здоровое лицо, без единого намека на ту жуткую бледность. Не отвожу от него глаз, а ладонь так и тянется к волосам, тронутым сединой, желая провести по ним невесомо, погладить и просто почувствовать, что лежащий передо мной человек действительно жив. Вспомнив же, что у меня не так много разрешенного времени находиться здесь, я снова, как и тогда, осторожно дотрагиваюсь до его руки, лежащей поверх одеяла и уже заметно исколотой различными уколами и капельницами. Аккуратно поглаживаю теплую кожу указательным пальцем и еле заметно улыбаюсь, ощущая какое-то странное, неописуемое тепло и внутри себя, передающееся как бы от него. — Знал бы ты, сколько людей за тебя сейчас молится и сколько белых роз к больнице привезли, — шепчу почти беззвучно, оглаживая нежным взглядом каждую его морщинку и задерживая внимание на той самой знаменитой ямочке на левой щеке. — Все тебя очень сильно любят, поэтому не смей сдаваться на полпути. Прошу тебя, возвращайся к нам. Удивительно, но за эти два дня я настолько привыкла к его обществу, наведываясь в эту палату по несколько раз, что спокойно могу обращаться к Юре на ты. Конечно же, подобное я позволяю себе исключительно находясь наедине с ним, когда поблизости никого нет. Но вот таким образом разговаривая с ним, мне кажется, что он в самом деле может меня слышать. Стоит ему поправиться и в достаточной мере окрепнуть для транспортировки, как его сразу же переведут в более квалифицированную больницу, и это будет совершенно правильно. Но пока он здесь, я не могу не использовать это время. Тихо вздохнув, собираюсь выйти из палаты, чтобы вернуться к своим обязанностям, однако замечаю, как его пальцы еле заметно пошевелились, стоило мне только их отпустить. Застываю безмолвной статуей, боясь пошевелиться, но вот это движение повторяется, а сразу за ним и глаза мужчины медленно приоткрываются. Внутри меня мгновенно разрастается буря радости, которую хочется тут же выплеснуть, но внешне я остаюсь такой же спокойной, чтобы никак не потревожить и так растерянного после долгого сна мужчину. Изумленно оглядев белоснежный потолок над собой, Юрий пару раз моргает, словно бы прогоняя тяжелую сонливость с век, а после глядит на меня, как и тогда в машине скорой помощи. Только на этот раз дела обстоят совершенно иначе, слава Богу. — Теперь точно все будет хорошо, — счастливо шепчу сквозь вновь навернувшиеся слезы, но скорее самой себе, нежели ему. Затем, не теряя больше времени, выбегаю из палаты в поисках врача, при этом желая каждому встречному рассказать о том, что любимый всеми нами Юра Шатунов жив. Жив и обязательно поправится, встанет на ноги и еще не один десяток лет будет радовать нас своей очаровательной улыбкой озорного юноши с добрыми-добрыми глазами.