Дневник В. Нершина

26-е число месяца роз. Вчера утром нас разбудили дикие крики, топот множества ног и ритмичный стук по дереву – кто-то играл на румпе. Мы вывалились из дома полусонные, одетые наспех и ничего не понимающие. Все куда-то бежали. Дерьза Метель, молодой парень, которого я раньше успел опросить, жестом позвал нас идти с ними, и тоже побежал. Скоро в общем гомоне удалось разобрать, что случилось. В огороде Артёма Корабельного выросла Дииво-трава. - Разве сам не видишь? Голову-то задери! – проорал мне кто-то. Я последовал совету, но ничего, кроме сосновых верхушек на фоне предрассветного неба, не заметил. Возле дома Корабельного уже столпилось пол-деревни. Кто-то уже успел подойти поближе к чудо-растению и возвращался нам навстречу, остальные широкой лентой выстроились перед воротами. Все галдели и тыкали пальцами вверх, будто разглядывали что-то необычное, и на лицах читался неподдельный восторг. Постепенно светало. Рассвет сегодня выдался невероятно красивым. Я заметил, что в этом пасмурном краю особенно приятны редкие светлые дни, на что один из местных ответил: - В день Хейнасоори всегда расступаются облака. Наконец и нам подошла очередь войти внутрь. В огороде Корабельного не осталось живого места. Люди стояли на дорожках, между клумб, у колодца, подпирали стены сарая. Я только сейчас понял, что грядки хозяин специально разбил так, чтобы удобней было подойти к Дииво-траве. В центре люди расступались кругом и каждый, кто подходил туда, протягивал руки то перед собой, бережно сцепляя их вокруг невидимого стебля, то к небесам, выкрикивая: «Ола Дииво! Ола Хейнасоори!» - в переводе «существует Дииво! Существует высокая трава!». Нас подталкивали туда, где должно было расти воображаемое растение. С виду оно выглядело таким же, как в наш первый приход, на земле росли несколько стебельков серой лыни. Я заметил, что ничего не вижу, и все, кто стоял рядом, поглядели с сочувствием. У Игоря сделалось такое выражение лица, будто он что-то заметил. Он даже сцепил руки перед собой подобно местным, а после украдкой улыбнулся мне. Думаю, он из вежливости притворился, что что-то видит. Когда мы пробирались обратно навстречу ожидавшей снаружи толпе, я шепотом спросил его про это, но он лишь пожал плечами и усмехнулся. Теперь мы влились в другую процессию, растянутую до самой церкви. Идущие спереди и по бокам били в румпу, дули в рожки и флейты, вращали кэлояни, издававшее низкие, раскатистые звуки. Кэлояни мне недавно показывала Мариима Осенева, мать братьев Осеневых и местный учитель музыки, она преподает нескольким старшим ребятам в школе Корабельного. Это круглый деревянный инструмент, полый внутри, с небольшими отверстиями наверху и сбоку. Внутри кэлояни помещают один или несколько шаров из дерева или металла, любого размера. Изнури к стенам кэлояни приделаны струны и металлические пластины. Инструмент вращают, трясут, дуют в него, если шары не слишком большие. Звуки при этом выходят непривычные, словно расходятся кругами от инструмента и окутывают собой пространство. Во главе процессии плечистый парень, в котором я узнал Никиту Осенева, тащил столб, от основания и до верхушки украшенный фальшивыми цветами серой лыни, зелеными и алыми лентами. Сверху столб завершался огромным клубком всевозможных цветов, стеблей и листьев, тряпичных и настоящих. Некоторые собирали цветы по дороге и на ходу втыкали их в него. В месте, где вся эта охапка крепилась к столбу, приделали деревянный овал человеческого лица с вытянутыми, условно вырезанными чертами, короткой узорной бородой и с закрытыми глазами, обозначенными двумя косыми чертами. То был символический портрет Огоста Алого. Рядом с Никитой шагал Хэйлипа Мирный – бодрый старик, старее всех в деревне. Сегодня он надел высокую шапку и читал нараспев слова гимна, а толпа вторила ему: «Цвети до скончания времен, ты, сражавшийся за свободу. Ноги твои корнями простерты в земле дышащей, пьют ее соки нектара слаще, воды живительней, в тайны ее проникают. Одним лишь касанием мысли, что пуха весеннего легче, тело твое цветами распустится, и не счесть тех цветов, как рыб в океанах не счесть. Голова твоя к небосводу стебли тянет, и глаза твои над горами облаков – свидетели бесчисленным превращениям света в мириадах звезд. Пусть наполняют тебя пьянящей прохладой вечного лета рассветные лучи. Защити нас, и свободу, и мир наш, где все, - от земли до неба, от неба до земли, - живет, дышит, страдает, проливает слова и слагает песни. Задержи тех детей земли, чей приход означает страх и человечьих времен завершенье. Ола Дииво!». У церковного холма пение стихало, и в свои права вступала другая музыка. Внутри несколько человек, стоявшие среди хористов, играли на различных инструментах. Достали арфу, клавесин, девятиструнную гитару и что-то еще - по-видимому, местный вариант виолончели. Люди затихли, и голоса хора разливались под деревянными сводами. После службы все побежали по домам вытаскивать на улицу столы, стелить скатерти и выставлять угощения – у кого что было. Уже появились первые плоды риза, выросли ягоды. Из кладовых доставали запасы. Скоро столы стали подкашиваться под тяжестью блюд с хлебом, жбанов с нектаром и вареньями, сосудов с чаями, соком и вином. Кто вчера по счастливой случайности готовил пироги, тащил на столы все, что от них уцелело. У кого рядом с домом росла серая лынь, посыпали ею скатерти. Приготовления происходили быстро, весело и шумно. Где-то через час возня перекочевала из домов на центральную площадь. Под гитары, гармошки, флейты, румпы, кэлояни и звон сволитоа (инструмент моалапси, похожий на колокольчики) плясали парами, тройками, в одиночку и гурьбой. Многие прихватили фляжки с вином, из которых время от времени делали по глотку. Я заметил в этой сутолоке Тату. Опухоли на ее лице несколько уменьшились. Через месяц-другой их место займут рубцы, из которых самые глубокие останутся на всю жизнь, остальные исчезнут без следа. В любом случае, боли они ей не причинят. К Тате сразу подошел Игорь и стал оживленно что-то с ней обсуждать. Я сделал несколько шагов в их сторону и смог различить обрывки разговора. Оба благодарили друг друга, Тата – за излечение, Игорь – за рассказ о замке и еще за что-то, чего я не понял. Обсуждали изображение чего-то на какой-то стене. При моем приближении они быстро сменили тему. Тата засыпала меня благодарностями, да так, что я еле скрылся. Ненадолго удалось остаться самому по себе. Я сел на лавку и стал наблюдать со стороны, не принимая ни в чем участия, и мне сделалось хорошо. Все куда-то шли, кто расходился по гостям, кто оставался на площади, кто-то возвращался. На улицах отплясывали, окликали и разговаривали. Праздновали целый день. Ближе к закату мы с Игорем увязались за группой из пяти мужчин, которые отправились к заливу и зачем-то прихватили ведро. До последнего момента нас держали в неведении по поводу того, что они собираются делать. Всю дорогу эти пятеро загадочно переглядывались и подсмеивались над нашими попытками их разговорить. У залива присели и, глядя, как закат медленно растворяется в морской воде, болтали обо всем на свете, припоминали расхожие байки о маяке. Пока остальные трепались, Миклэ Семеро что-то высматривал вдоль берега. После отлива здесь часто выбрасывало мертвых рыб. Миклэ выбрал среди них одну с широкими розоватыми плавниками, бросил в ведро и скомандовал возвращаться. Все, кроме него, участвовали в этом действе исключительно за компанию. Потом Миклэ повел нас к себе. Напару с женой они принялись готовить напиток из риза, мертвой рыбы, ягод и диких трав, среди которых были лумия, брусника и серая лынь в большом количестве. Я старался не выдать отвращения при мысли о том, что придется испробовать варево из мертвой рыбы. После того, как все было готово, к напитку не примешивался ни вкус, ни запах рыбы, что удивительно. Питье получилось приторно сладким, густым и крайне непривычным. Миклэ сказал, что если сделать еще несколько глотков, сможешь говорить только правду. Мы с Игорем тут же решили это проверить, но Миклэ нас остановил, предупредив, что напиток будем пить ночью, как полагается по традиции. Расспросили его об этой традиции. Обычай такой – в ночь Хейнасоори жители деревни собираются, раньше – все вместе на главной площади, а в настоящее время – по домам небольшими группами, пьют напиток киормис и разговаривают. Каждому рано или поздно приходит очередь отвечать на вопросы, какие захотят ему задать остальные жители. Традиции уже не одна сотня лет, и появилась во времена самого Огоста. По легенде, Огост Алый опасался возможного предательства и обратился к колдуну за предсказанием. Колдун вместо предсказания дал ему рецепт зелья, заставлявшего говорить правду любого, кто его выпьет. Огост проверял соотечественников этим напитком перед сражением в Дебрях и вычислил предателей, которыми руководил Игнат Сорокин по прозвищу Беспокойный. К ночи в дом Миклэ набилось человек тридцать. Среди них Осеневы – старшее и младшее поколение, - сын Миклэ и его жена Лэй, кузнец Степан Стержнев, Хэйлипа Мирный, Тата Золина, Артём Корабельный с семьей, Михаил Криков, Николай Рыба, Прохор Плотников, Дерьза Метель, - последние трое ходили с Миклэ к заливу, - жены Рыбы и Плотникова Анастасия и Ольга, их сыновья, еще мальчишки, Оксана – взрослая дочь Рыбы, Лиза Семеро – светловолосая молодая девушка, сестра Миклэ. Все в который раз за день обсудили урожай риза в этом году, уселись, и Лэй Семеро стала осторожно разливать по кружкам густой киормис. Не наливали только детям, но давали попробовать, если те сами того хотели. Корабельный шепнул, что в древности такой поблажки не делали даже самым маленьким, - что поделать, воинственное время. Суровость и недоверие царили везде, а различий между взрослым и ребенком тогда не проводили. Нам с Игорем тоже предстояло выпить по кружке. Первое время в разговорах отчетливо читалось, что век наступил мирный. Не скрываются среди друзей, братьев и родных детей предатели, подкупленные валинийскими властями, не сбежит никто в решающий момент битвы, да и битвы самой не будет, никто не проведет по темноте неприятеля в укрытие, не получит звонких монет и земли в окрестностях Керавии за отрезанные головы товарищей. Казалось, что теперь за чашкой правдивого зелья обсуждают лишь забавные случаи из повседневной жизни, выясняют, кто сколько рыбы поймал на самом деле, сколько вина действительно может выпить, и не прихвастнул ли Хэйлипа, когда рассказывал каждому, кто готов был слушать, как в одиночку побил трех воров из соседней деревни. Младших, в том числе и тех, кто захотел попробовать киормис, ни о чем не расспрашивали, только Феде Рыбе не повезло. Мать не удержалась спросить, кто разбил стеклянную вазу, а маленький Сережа Плотников уличил друга в краже рогатки. После того, как детей отправили в соседнюю комнату дремать на скамейках, стали звучать и менее скромные вопросы, по-видимому, обязательные в таких случаях. Даже под действием эликсира моалапси предавались россказням о встречах с духами и колдунами в разных обличьях, все до единого твердили, что с утра видели Дииво-траву выше корабельных сосен, - все это фантазерство излагали убежденно, только спроси. Наперебой рассказывали о походах в дремучий лес и к маяку, и о колодцах, из которых доносились странные звуки. - Знаешь, как бывает, - вещал Хэйлипа, - идешь по лесу, идешь. Заплутал, значит. Надо найти кого да дорогу спросить, а нет никого. Вдруг, вишь, за деревом старая женщина, стоит себе и стоит. Ты к ней: «Здравствуй, женщина добрая, помоги мне, ради всего. Заблудился, не могу к себе в деревню дойти», ну и все в том же духе. А она все стоит, и стоит, и головы не повернет, словно дерево, а ну как понимаешь – она-то и есть дерево. Растение человеком прикинулось, а зачем – кто его знает. Меня однажды растение спасло. Я как увидел старуху, бросился к ней, поговорить пытаюсь, ясное дело, без успеха. Вдруг замечаю, у ней из-под платья не ноги, а корни высовываются. Ну я с того места оглянулся и вижу – дом ведьмин, Линды значит, где они теперь поселились, - показал на нас с Игорем, - так и нашелся. С самого начала хотел проверить, действительно ли киормис лишает способности лгать. Когда очередь дошла до меня, я намеренно привирал, придумав себе дом к югу от Керавии, жену, двоих детей и собаку. Напиток как напиток, все действие основано на вере местных в его свойства, что и требовалось доказать. Когда подошла очередь Игоря, в уголках глаз у него заиграло знакомое хитрое выражение, с точно таким же лицом он показывал карточные фокусы. Впрочем, никто, кроме меня, этого не заметил. По его рассказу выходило, он объездил чуть ли не весь мир, бывал в таких местах, о которых я и не слышал, видел до того экзотических зверей, растения и явления природы, что они больше напоминали вымысел из легенд, чем что-то настоящее. Ни дать ни взять герой сказаний моалапси. Наверное, почерпнул это из мифов, которые изучал. Договорился до того, что в Керавии якобы изобрели летательный аппарат, способный облететь Крэчич за один день, да еще и без человека, и он сам его видел. Местные слушали, не дыша. Под конец Игорь от души улыбнулся и произнес: - И еще, я должен сказать одну очень важную вещь. Тот, кто вашего зелья испробует, может нести любую пургу. Несколько мгновений люди переглядывались, пытаясь понять сказанное. Раздались первые смешки, перешедшие в волну громогласного, неудержимого хохота. Напряжение спало мигом. Среди всего этого прозвучал голос Хэйлипы: - Эй, Миклэ, друг ты мой, кто тебя учил киормис готовить, отвечай! Миклэ ошалело уставился в котел. - Да вы и учили, если по правде… - И то верно. - Что ты туда положил? - Спорю, сухой травы вместо лумии накидал, думал, и так сойдет. - Нет же, все как обычно положил, правду говорю. - Рыба была не такая, как в прошлом году, - подумав, проговорила Лэй, - мясо совсем не сладкое. Дальше последовали обыкновенные разговоры о том, что раньше и риз был ярче, а теперь вон что творится, и рыба не та, и даже киормис не способен выведать у человека правду. - А я давно вам, недоумкам, объяснял, что надо уезжать отсюда, - высказался Саша Осенев. Все насторожились в ожидании ссоры. - А ты ведь не любишь нас, правда, Саш? – проговорил Николай спокойно, но с вызовом. - Причем тут вы? – Саша вскочил и заговорил запальчиво, лишь ненадолго делая паузы, чтобы вдохнуть, - Мне эти леса вот где! В Ломишах, в Береге – и то мы на своем месте. В Цельне, в Листвицах, в Керавии, - тем более. Да хоть бы и в лесу, но в другом, - по любому лучше, чем здесь. Разве вы не чувствуете? Не наши это земли. И сказание о Подземных, оно ведь про это. Конца Времен, положим, и не будет, а вот людям конец, это точно. - Ты так боишься старых сказок? – удивился Миклэ, - но ведь это случится неизвестно когда, нам до тех времен не дожить. Нельзя же в самом деле жить в ожидании Конца Времен. - Да не в том дело, что чудовища за нами придут, а в том, что нам изначально здесь не место! Вот ты домой если придешь и заметишь, что у тебя в доме хвойни свили гнездо, ты что сделаешь? Убьешь их, а гнездо разрушишь. Потому что не надо свое жилье устраивать там, где тебе не положено. И опасно, и жизнь у того, кто не свое место занимает, жалкая. Здесь же все никакому человеческому уму непостижимо! Хоть раз здесь кому-то удавалось рассчитать, когда урожай? Примерно? Нет, каждый раз это сюрприз, и нигде такого больше нет, кроме как в Болотных Землях. У нас снег непонятно когда выпадает, год не пойми сколько длится, лес людей выводит, куда ему вздумается. Вы о таком в других краях слышали хоть раз? А вы, гости наши? Не правда ли, ваша жизнь куда более предсказуема? Да что далеко ходить, когда растение, из-за которого мы тут болтаем, вырастает то раз в году, то через неделю, то десятилетиями не показывается, и зачем, почему – непонятно. Впрочем, не это главное, здесь чувствуешь, - не в гостях ты даже, а через окно влез, как вор. Пора это место оставить. Человек должен ходить своими, человечьими тропами. - Зачем тебе понадобилось вспоминать слова предателя, умершего так давно? – тихий голос Хэйлипы дрожал. - Я… я и не думал вспоминать Беспокойного, - гнев на лице Саши сменился изумлением, а затем страхом. В комнате повисло напряжение. Разговоры, едва начавшись, рассыпались на вялые слова. Я наклонился к Корабельному и шепотом спросил, в чем здесь дело. - Старое. Слышал легенду о предательстве Игната Сорокина? Беспокойный потому сговорился с имперскими вояками, что боялся Конца Времен. Он решил, что поражение вынудит часть народа переселиться, а ему позволит перебраться в столицу из родных краев, которые его стали пугать. К тому же ему казалось, что свиатлиты каким-то образом помешают приходу Подземных. Он даже от веры своего народа отступился. Вот это он и выложил, когда киормис развязал ему язык, потому и зовется Беспокойным. «Человеку должно ходить своими, человечьими тропами», - это были его слова. Ночь Хейнасоори – еще и ночь предков. То, что произошло, похоже на послание от самого Огоста, если не от Беспокойного. - Знаешь, то, что киормис в этом году какой-то странный, - в наш разговор вмешался Прохор, - не к добру. Что-то пытается напугать нас. - Разве вы забыли, что так и должно быть? – шикнул на него Криков. Моё воображение разыгралось. Ярко, будто здесь и сейчас, я увидел ночной лес, посреди леса горит яркий костер, вокруг костра на поваленных бревнах расселись люди, целая толпа. Взгляд приковали к себе двое, один с каштановой бородой, твердым взглядом, в кольчуге и шлеме, закрывающем лоб до бровей, другой рядом с ним – пониже ростом, его шлем лежит в стороне, длинные волосы цвета соломы свисают на рубаху, он худощав, и движения у него нервные. Светловолосый дрожащими руками берет деревянную чашку, делает глоток, и они смотрят друг на друга. Затем из его горла вырывается слабый крик ужаса, - так бывает, когда в ночном кошмаре пытаешься вскрикнуть, а голос не слушается, - и образ рассеивается. Мне и раньше приходилось ощущать загадочную связь прошлого и настоящего, подчас так остро, что я начинал сомневаться, так ли оно далеко, это самое прошлое. Вероятно, поэтому и выбрал эту работу, ради таких секунд определенно стоило забираться в удаленные уголки страны и копаться в том, что осталось с прошлых столетий. Внезапно эта связь времен оказалась тревожной, как отблески пламени на мечах. Постепенно все стали расходиться. Я, Игорь, Михаил Криков, Артём и Миклэ еще какое-то время разговаривали снаружи. Корабельный с Криковым курили, опираясь о стену дома Миклэ. Все задумчиво смотрели в темноту. Игорь прервал молчание, спросив, почему Хейнасоори считается ночью предков. Криков ответил: - Это не только ночь предков. Это ночь, когда все, что ни было в прошлом нашего мира, становится ближе, даже то, что существовало до первых лучей света на Крэчич. - А вы, господин настоятель, получается, верите в ноктическое учение? – Криков не ответил Игорю, но выразительно посмотрел. Этот взгляд можно было понимать и как согласие, и как отрицание. Остальные, похоже, не понимали, о чем речь. Криков продолжил, как мне показалось, совсем про другое: - Глубокое прошлое пугает дневных созданий. Страх – отголосок былого, знак его близости. Тому, кто глянет в него с вниманием, он – дорога и мост, перекинутый в прежний мир, тому же, кто страху поддастся – смерть и безумие. История предательства Игната Сорокина, - Криков назидательно посмотрел на Миклэ с Артёмом, будто читал проповедь, - именно об этом. Мы постояли еще немного, по домам разошлись на рассвете. Дома спросил Игоря про ноктическое учение. Он ответил следующее: - Один очень древний культ, существовавший задолго до свиатлитства. Его адепты встречались в самых разных частях света, и упоминания о них то и дело проскальзывают в исторических документах. Впрочем, чтобы это заметить, надо знать, что ищешь, и внимательно вчитываться, потому что культ был секретным. Таких существовало много, - маги воды, например, маги ветра и огнепоклонники, о которых ты вряд ли что-то слышал, хотя от огнепоклонников, между прочим, произошло свиатлитство. Стараниями инквизиции о таких культах прочно забыли. О ноктистах можно больше узнать в ранних текстах, написанных магами и алхимиками, причем уже в тех, которым около десяти тысяч лет. Сам понимаешь, в том периоде любая датировка будет приблизительной. - В чем заключалось их учение? - Они подхватили легенды некоторых народов. Легенды о том, что в далеком прошлом на Крэчич не было дневного света, царила постоянная ночь, и мир был совершенно иным. Его населяли ночные существа, непохожие на тех, которые гуляют по земле теперь, часть из них по описанию похожи на Подземных, так, как они изображены в церкви. Жили тогда и люди ночи, которые тоже выглядели по-иному, были высокого роста, настоящими великанами. Так вот, ноктические культисты, в первую очередь маги, подхватили эти легенды и стали искать способ увидеть тот мир. Они считали, что ночь, которая у нас наступает раз в сутки, дана людям именно для этого. Понимаешь? Не буквально, но как метафора прошлого мира ночи. - Что это значит? - Приведу пример. Влад, посмотри в окно. Что видишь перед собой? - Дерево, например. - Да, дерево. А, может, два дерева, или уродливое лицо. Ведь в темноте действительно похоже на лицо? - Да, похоже. - А может, там человек с двумя лицами и мечом в руках, - Игорь фантазировал, облокотившись на подоконник и вглядываясь в силуэт неказистого дуба, - Это дерево похоже и на то, и на другое, и на третье, причем одновременно. Так и в том мире все могло быть всем, чем угодно, в один и тот же момент. Они учили, что мир был неопределенным, как неясные очертания предметов в темноте. Что в него надо вглядываться особым способом, который они практиковали, и таким образом еще при жизни могли его видеть. Что он поначалу страшен для человека. Помнишь, что сказал Криков? Прошлое пугает дневных созданий. Он определенно знает об больше, чем признает, и местных научил некоторым моментам. Еще ноктисты верили, что рано или поздно мир снова погрузится в вечную тьму, и не все это выдержат, но они с помощью своего колдовства не только переживут, но и смогут понимать тот, будущий, мир и действовать в нем. Это если в общих чертах. Готов поспорить, ноктисты побывали здесь многие тысячи лет назад, и отголоски их воззрений остались, хоть и не думаю, что обычные жители это понимают. Игорь перечислил несколько источников, в которых находил разрозненные упоминания о ноктистах. Отыскать их снова будет непросто, но этому определенно стоит уделить время, когда вернемся.