Та, что провожает в последний путь

Герман в упор смотрел на фею, а в груди гудело: «Опасность!» Не отрывая глаз от бледного, озадаченного лица напротив, он по-звериному подобрался, уперся ладонями в барную стойку и инстинктивно ощерился. Хотя знал, его вампирская сила не поможет отвести беду, а внушение на созданий не действует. Проклятье! Чертова фея увидела Тис, единственная во всем зале. Увидела, когда Герман наконец поверил, что амулет работает. Но он ведь и вправду работал!.. «Зрячая», — прозвучало в голове чьим-то тихим голосом. Старое воспоминание, очередная городская легенда… За пятьдесят лет, что он был вампиром, Герман ни разу не встречал Зрячих вне зала Совета, где они проверяли подсудимых, будто живые детекторы лжи. Но те Зрячие были старыми, иссохшими и нездешними, словно грань между жизнью и смертью для них давно стерлась. Даже их крылья, едва мерцавшие за неестественно прямыми спинами, казались не цельными, а составленными из фрагментов тусклого, покрытого пылью стекла, будто витражи в позабытых и богами, и людьми полуразрушенных церквях. Но стоявшая напротив девушка была вещной, земной и, пожалуй, человеческой, хотя Герман не сомневался: перед ним фея. Даже ее темные, с медным отливом волосы, столь нетипичные для фей, не могли бы сбить его с толку. Он чувствовал ее природу, ее силу, а главное — то, как бился между лопаток пульс, там, где рвались наружу крылья, в эту ночь запертые под замком. Герман не мог бы назвать себя экспертом по феям, но помнил: их крылья были частью тонкого тела и для их физического воплощения требовалось немало жизненных сил, так что феи, хотя и любили хвастаться друг перед другом, частенько включали режим энергосбережения. К тому же с крыльями было неудобно управляться в быту, спать на спине и заниматься сексом. Герман хмыкнул: случалось, он крутил с феями, но ни одна из любовниц так и не снизошла до того, чтобы показать ему свои крылья. А еще всех его фей объединяла любовь к роскошным нарядам: пышные юбки и тугие корсеты, кружева и атлас, старинные заколки и идеальные кукольные локоны, перехваченные дорогими шелковыми платками. Зрячая отличилась и здесь: худенькая, невысокая, с болезненно тонкими руками, как-то нелепо и по-сиротски выглядывающими из рукавов присыпанной блестками темной футболки с логотипом давно распавшейся рокерской группы. Плоскую грудь перехватывала портупея из бронзовых цепочек и круглых медальонов, в мочках ушей и на хрящах — тяжелые серьги. Длинные волосы были по-боевому зачесаны назад и заплетены в жгуты, украшенные массивными металлическими шайбами. За всей этой неожиданной для фей экипировкой Герман не сразу разглядел насупленное личико: подведенные коричневым голубые глаза, болезненные тени у переносицы, пухлый рот с обветренными губами и высокие скулы — еще одна лягушонка, будто ему Тис было мало. Правда, от Тис, как и от главного героя романа «Парфюмер», ничем особым не пахло, а от феечки расходился приятный аромат теплой кожи, осенних цветов и свежего хлеба. — Вэ́лари, обслужи клиента! — послышался справа недовольный мужской окрик. — Вэлари? — Герман приказал себе расслабить лежавшие на стойке ладони и, хотя уголки губ нервно подергивало, постарался, чтобы голос звучал непринужденно. — Я думал, феечек называют в честь цветов или драгоценных камней, но уж точно не скучными человеческими именами. На последних словах фея дернулась, будто только сейчас различила обращенный к ней голос, и, рассеянно посмотрев на Германа, перестала наконец вглядываться в ту сторону, где он в последний раз видел Тис. — Вэй-лэйрри, — поправила с легким раздражением — скорее на себя, чем в ответ на чужие слова — и ткнула пальцем в бейдж, висевший на груди. Но Герман не смог разобрать замысловатый готический шрифт, которым было написано имя. — И что это значит? — спросил с полуулыбкой и бросил короткий взгляд на посудную полку у феечки за спиной: задняя стенка, составленная из зеркальных осколков, отражала кусочек зала. Тис там не было, кресло, на котором она сидела недавно, пустовало, но Герман решил не рисковать и, включив обаяние на полную, с нарочитым вниманием посмотрел на барменшу в тщетной надежде отвлечь. — Ива, — ответила феечка и скривилась с брезгливостью. Видимо, не желала общаться с вампиром, но Герман притворился, будто не заметил. — Не напрягайся, Вэлари тоже сойдет. — Ива? В смысле плакучая ива, символ несчастной любви? — Символ женского начала. С помощью энергии ивы женщина может приворожить, отворотить, навести порчу… — Черт… Телефончик у тебя, наверное, лучше не спрашивать? — Но ты можешь сделать заказ и оставить хорошие чаевые. Мне как раз за квартиру платить надо, — без энтузиазма проговорила феечка, механически стирая с дубовой столешницы отпечатки чьих-то гигантских ладоней; взгляд же голубых глаз вновь замер поверх плеча Германа, что-то высматривая в танцующей между столиков разгоряченной толпе. — Хм, странно… Вэй-лэйрри. И почему феечку назвали ведьминым именем? — Мой отец был ведуном. Точнее, он был козлом, а потом — ведуном. Еще есть вопросы? Герман покачал головой: говорить об отцах — чужом или собственном — ему точно не хотелось. Теперь понятно, почему этот дурацкий ржаво-медный оттенок: феечки так носились со своими золотыми волосами, чистокровная ни за что бы не покрасилась. Да и сияния маловато. — Одну «Реку крови». И фисташки, пожалуйста. Вэлари выдавила из себя кислую улыбку: заказ, видимо, показался ей скучным. Так что Герман, украдкой кинув взгляд через плечо и убедившись, что Тис всё еще там, только сдвинулась ближе к допотопному музыкальному аппарату, спросил: — Окей, может, посоветуешь что-нибудь особенное? Только без полыни, без вербены, без… — он перечислил несколько трав, которые окончательно испортили бы ему сегодняшний вечер, и лучезарно улыбнулся: — Короче, без всякой растительной фигни. У меня аллергия. — Ты в курсе, что весь алкоголь делается из растительной фигни? — Но не каждая растительная фигня может меня убить. — Вампиры… — закатила глаза Вэлари, и на хорошеньком личике появились некрасивые бороздки в уголках пухлых губ. — Имеешь что-то против вампиров? — Вы скучные. И старые. — Тебе-то самой сколько? — Девятнадцать. Настоящие девятнадцать, а не как у Амарранты — дважды по двадцать пять, а всё косит под молодую. — Для созданий время идет по-другому. И Амарранта потрясающе выглядит. — Она использует любовную магию. Герман безразлично пожал плечами: — Может быть. Но разве ее можно почувствовать? Тем более со стороны? — Ты же почувствовал. — Я догадался. Слишком уж Амарранта удивилась, не получив того, что хотела. Впрочем золотистую дымку он действительно видел. Но он вообще многое видел и чувствовал, что не полагалось вампирам. Возможно, потому что был высокородным, а может потому, что, памятуя о прошлом, почти всегда был настороже. — Твоей ведьмочке повезло, что не смогла тебя уломать, иначе пришлось бы отвечать перед Советом. Любовная магия запрещена. Ее можно использовать на людишках, если получить особое разрешение, но никогда — на созданиях. Раньше за это казнили. — Правда? — удивился Герман. Он не особо разбирался в правилах, которые действовали в Праге для ведьм, но знал точно, что любовная ворожба не была редкостью, а лёгонькие привороты можно было без труда заказать у Верховных ведьм на празднике осеннего равноденствия: в обмен на кровь, которую потом приносили в жертву во имя мира и благоденствия. Да и правил для вампиров в Праге было не так, чтобы много. Не трогать детей. Не нападать на созданий с целью напиться — зато съездить по морде, например, ретивому фавну не возбранялось. Не убивать людей ради пропитания, а если убил, замести следы и, хорошо бы, доложить Совету. По возможности не выдавать себя людям, не подвергать потусторонний мир опасности. Еще, кажется, не спать с девственницами — так что, извините, никакой Беллы Свон — потому что ни один вампир не сможет удержаться, почуяв первую кровь, а выпитые досуха и разорванные на куски девушки, пусть даже и человеческие, — не то, что мог бы одобрить Верховный Совет. Феям, кажется, запрещалось и того меньше — всего-то светить крыльями перед людьми. Так что заодно с фавнами большинство фей использовало заклинание отвода глаз, чтобы защитить потусторонний мир и чтобы ведьмы, обновляя заклинания, могли брать плату кровью, необходимой для главного в году ритуала. Пока Герман, задумавшись, перекатывал из ладони в ладонь замысловатую подставку из нежно-голубой эпоксидной смолы, Вэлари одарила его колючим взглядом и скривилась пуще прежнего: — Ворожба, привороты и любовная магия — не одно и то же. Разница как… — она задумалась, прежде чем найти сравнение, — между травкой и тяжелыми наркотиками. Привороты действуют медленно, им нужно время, чтобы пленить жертву, но затем колдовство рассеивается и появляется выбор: остаться с тем, кто приворожил, или уйти. Многие остаются, потому что успели узнать человека, привязаться, полюбить. Любовная ворожба сбивает с ног, кружит голову, заставляет совершать глупости. Ее используют, чтобы повеселиться одну ночь. Любовная магия вытягивает из жертвы жизненную энергию и может убить. — Не думал, что всё так сложно, — хмыкнул Герман и вновь попытался украдкой высмотреть Тис у себя за спиной. Он ее чувствовал, но не видел, и это нервировало. Да и Ник куда-то запропастился. Вот же гад! Будто не он заварил эту кашу… — Так уж и быть, — вымученная улыбка отпечаталась на губах саднящим ожогом, Герман постарался придать ей искренности, взглянул на феечку и едва ли не пропел: — Торжественно клянусь, использовать любовную магию не стану. — Ты бы и не смог, — нахмурилась Вэлари и сложила на груди костлявые руки. — Любовная магия под силу только женщинам, и далеко не каждой из них. Только ведьмам и феям. — Пробовала? — Я же сказала: запрещено. А я… стараюсь не нарушать правила. — Ты Зрячая, да? Вопрос выбил феечку из колеи. Она распахнула глаза, шумно сглотнула и замерла в испуге, будто к чему-то прислушивалась, — настороженный взгляд олененка из диснеевского мультфильма. Наконец после паузы с неохотой кивнула. — И что теперь? — с подозрением сощурился Герман. — Настучишь на Амарранту Совету? У нее сегодня, между прочим, девичник — можно и закрыть глаза. — Это не так работает. — Ну да… Надо же, а для шпионки ты, пожалуй, симпатичная. Даже обидно. — Я не шпионка! — возмутилась Вэлари, и высокий лоб моментально покрылся морщинками. — Да, Совет заставляет нас докладывать, но думаешь, нам это нравится? Нам не повезло: мы, Зрячие, не умеем лгать. И чувствуем, когда лгут другие, когда что-то скрывают. Тебя я тоже чувствую. Дело в той странной седой девчонке: с ней что-то не так, и ты не хочешь, чтобы кто-то узнал. Внутренности ошпарило, под ребрами закололо, будто ткнули ножом. Но Герман быстро взял себя в руки и улыбнулся с недоумевающим видом: — Понятия не имею… И Вэлари тут же его перебила: — Думаешь, мне интересно? Больше всех надо? Но это как… если книги стоят вразнобой и не можешь успокоиться, пока не расставишь их в алфавитном порядке. И твоя девчонка… она, как эти книги, как сбой… Битый пиксель! Каким бы огромным ни был экран, ты видишь только этот чертов пиксель… Я чувствую, и мне нужно разобраться, хочу я того или нет. На ней какая-то защита, я не могу понять… С таким колдовством я прежде не сталкивалась. Герман подумал про амулет и выдавил из себя подобие улыбки, запоздало понимая, что так долго задерживал дыхание, что теперь легкие взвыли, втягивая спертый, пропитанный алкоголем и пóтом воздух. — Она просто… новенькая. Мой друг хочет ее защитить, пока она не привыкнет и не сможет сама о себе позаботиться. — Такое объяснение казалось самым простым и разумным. Не ложь, которую можно раскусить, но и не правда, которая могла бы навлечь беду. — К вампирам многие настроены враждебно, — немного подумав, кивнула наконец Вэлари: ответ, видимо, ее устроил. Затем склонила голову на бок, мазнула медными жгутами по впалым щекам и придирчиво хмыкнула: — А она симпатичная. Защита ей пригодится, особенно от фавнов: у них в этом году мартовский гон, кажется, и к зиме не закончится. Герман выдохнул: Зрячая приняла Тис за новообращенную вампирессу! Вот и отлично! Вампиров в Праге было много, даже он сам был знаком меньше, чем с половиной, так что для феечки Тис будет всего лишь одной из многих, затеряется. Теперь главное — увести Тис из клуба и до конца ее жалкой, бесцветной жизни запереть под семью замками. Раз уж, как оказалось, Зрячие свободно разгуливают по городу и даже шпионят по клубам. А ведь Герман наивно полагал, что Старейшины своих живых полиграфов за порог Дома Совета не выпускают. — …лучше бы все вампиры были dimidio, те хотя бы милые, — донесся до Германа отрывок тихой, сказанной в никуда фразы. Пришлось встряхнуться, нацепить на лицо беспечную маску и притвориться, будто не против поддержать разговор. Впрочем, поговорить о dimidio действительно стоило, но лучше не с Зрячей, однако особого выбора не оставалось. — Как ваш новенький? — смахнув с барной стойки невидимые пылинки, спросил Герман и потянулся с нарочитой ленцой. — Где он, кстати? Вэлари неопределенно пожала плечами, но всё же указала на один из столиков: в окружении феечек, одна лучезарней другой, сидел мальчишка лет двадцати. Герман ни за что не признал бы в нем «половинчатого», мальчишка скорее походил на оборотня, каким его рисуют люди: натренированное тело, крепкая шея, волевой подбородок. — И что с ним приключилось? — А что с ним могло приключиться? Какой-то вампир решил поужинать, но что-то пошло не по плану. Мальчишка с виду ничего так, но, по слухам, болел сильно, только на эликсирах и держался. Сынок какого-то рыцаря… Герман присвистнул: шутку судьбы он оценил. Верховный Совет состоял из шести септ. Четыре из них представляли потусторонних созданий: вампиров, ведьм, фавнов и фей; еще две септы — людей. Септа алхимиков и инквизиторов, и ведь не скажешь, что когда-то они враждовали; и септа рыцарей, в основном служителей Братства Первого камня, под чьей защитой находились люди, а также малочисленные дивьи народы, вроде оборотней и недавно вымерших фейри и сирен. Обратить сына одного из рыцарей, на это нужно либо много смелости, либо — что вероятнее — мало мозгов. Тем более недообратить… Вот только Герману быстро стало не до смеха: кто бы ни покусился на рыцарского сынка, Братство не оставит случившееся без внимания, слишком уж личным вышло дело. Начнет — наверняка уже начало — искать виновного, докапываться, задаваться вопросами. А можно ли вернуть человеческую жизнь недообращенному вампиру? А можно ли дообратить «половинчатого», чтобы получил вампирскую силу, раз уж не повезло «полуумереть»? И тогда переключат внимание на других dimidio, на Ника — а там и до Тис доберутся… Вот же хрень! — … вы сами виноваты, — слова Вэлари донеслись издалека, заставили вернуться в настоящее, но в голове продолжало прокручиваться сто миллионов худших сценариев. — Только вы и оборотни убиваете без причин, а потом оправдываетесь инстинктами. Герман не слышал и половины ее слов, но, чтобы не выдать свою растерянность, быстро включился в спор: — Да ладно?! Фавны постоянно устраивают кулачные бои и поножовщину. Ведьмы от нечего делать насылают на неугодных проклятия. Да и феечки — далеко не ангелочки. Да и что ты знаешь? Девятнадцать! Это были самые спокойные десятилетия на моем веку. Перед Миллениумом Верховный Совет запряг ведьм и заставил провести какой-то Великий ритуал, и теперь у нас мир и благоденствие. А еще ужесточили наказания и кучу новых законов придумали. Считай, скрутили всех в бараний рог: создания ходят теперь по струнке, такие добропорядочные и вежливые друг с другом, что аж тошно. Еще бы, когда вокруг стукачи… Не договорив, он обернулся к залу — как раз в тот момент, когда дверь одного из VIP-кабинетов захлопнулась, но Герман успел рассмотреть блестящий шлейф змеиного платья и темные волосы Амарранты, а главное — светлую макушку ее спутника. — Давай стучи, птичка-говорун, — коротко взглянув на Зрячую, бросил Герман с внезапно накатившей брезгливостью и, оставив на барной стойке несколько купюр, направился к кабинету.

***

Постучался Герман больше для галочки, уверенный, что ему не ответят. Но всё же выждал для приличия десять секунд и только тогда с чистой совестью распахнул скрипучую, разрисованную цветами и звездами дверь. — Могли бы и запереться… И тут же замер, пригвожденный к полу — не столько пульсирующей необузданной силой, что ударила в грудь, сколько увиденным. В золотом, слепящем глаза свечении Амарранта сидела на диване, устроившись на коленях у Ника и, впечатав его спиной в кожаную обивку, будто в тисках, сжимала его бедра своими. Тонкие руки, увешанные браслетами, цепко обнимали Ника за шею, пока его руки, покрытые вздувшимися, почерневшими венами, мяли пышную юбку и, задирая всё выше и выше, обнажали смуглые ягодицы ведьмы, лишь символически прикрытые белым кружевом трусиков. Губы жадно впивались в губы. Ничего особенного — привычная картина для VIP-кабинетов. Одна загвоздка — сквозь золотистый купол, что накрывал парочку, Герман видел Ника не шестнадцатилетним подростком, не тем Ником, которого знал сорок лет. Поверх привычного облика проступал другой, едва узнаваемый и жуткий до одури — то, каким Ник мог бы стать, если бы не обращение. Солидный мужчина за пятьдесят, жилистое лицо с благородными морщинами, выбеленные сединой волосы… Образ дрожал, будто помеха поверх телевизионной картинки, и всё же был пугающе четким — четче, чем настоящий Ник, бледный, взмыленный и теперь уж точно едва живой. Рука ведьмы играючи соскользнула с его шеи, прошлась вверх по затылку, сжалась в кулак — и, словно марионетку за нити, увлекла золотистый образ вверх, вытягивая из земного тела тело магическое, тонкое. Пульсирующее, живое. Безвольное. Герман видел, как, не разрывая поцелуй, ведьма наматывала золотистое сияние на кулак, будто волосы, как тянула из тела жизненную энергию; видел, как Ник слабеет, но ничего не мог поделать. Герман рвался вперед, но чужая сила теснила к закрывшейся за спиной двери, выдавливала из легких воздух, сковывала по рукам и ногами… Черта с два! Это его лучший друг! Герман замер, собираясь с силами. Через сопротивление, словно хищный зверь, склонил голову и наконец громко зарычал, обнажая клыки: — Отпусти его! Амарранта замерла, удивленная посторонним вмешательством. Медленно повернулась, но кулак не разжала, и Герман видел, как в ее руке трепещет жизнь Ника. — Подростков соблазняешь? Не стыдно? Ведьма не смутилась. Ее затуманенные глаза смотрели с насмешкой, мутные от похоти, пьяные от чужой энергии. — Этот подросток, вообще-то, старше меня. И хорошенький, между прочим. Ничего с ним не будет, Герман, я только немножко поиграю. — Я сказал, отпусти! — Рык оцарапал горло, камнепадом прокатился от двери к стене, ударил о крохотное слепое оконце, и стекло в нем пошло трещинами. — Сейчас. — Иначе? — ведьма бесстрашно вскинула голову. В центре купола, сплетенного ее силой, она чувствовала себя в безопасности. Зря. Никакая сила не могла бы сдержать мастера, когда в опасности тот, кого он обратил. По крайней мере, в себе Герман не сомневался. Он рванул вперед под насмешливым взглядом ведьмы: оболочка купола обожгла и забила током, в воздухе густо запахло паленым, но, шипя от боли, Герман только усилил напор. — Не старайся, — хохотнула безнаказанно ведьма. И тут же испуганно ойкнула — оболочка поддалась, с противным треском разлетелась на сотню осколков, и те мигом превратились в белёсый туман. Ведьма разжала кулак — от неожиданности ли, от испуга — и Герман, подлетев, в секунду оторвал ее от Ника и припечатал спиной к стене. — Как ты?.. — не договорив, Амарранта сглотнула и уставилась на него острым, как клин, неверящим взглядом. Дышала она тяжело, то и дело по-птичьи подергивала головой, но вырваться не пыталась. Наконец, почувствовав, как пульсирующая в ней сила сходит на нет, Герман позволил ведьме освободиться: опустил руки, шагнул назад. Проводив каждое его движение взглядом, Амарранта растерянно моргнула, но тут же нацепила маску высокомерного безразличия и, присев на подлокотник дивана, с видом королевы на троне разгладила изумрудную юбку, позволяя ей, будто речной воде, растечься по кремовой обивке. — Что не так, Герман? — спросила с усмешкой, вздернув черную бровь, подведенную золотом. — Неужто передумал? Или блюдешь нравственный облик друга? Он взрослый мальчик. Герман взглянул на Ника — лицо у того было бледным и отсутствующим, взгляд, смотрящий в никуда, ошалелым — и, решив не пускаться в лишние разговоры, сказал прямо: — Давай без бла-бла-бла. Не в твоих интересах: в зале Зрячая, она в курсе, что ты используешь любовную магию. Ведьма не поверила. И, только пытливо вглядевшись в лицо Германа, вдруг охнула и посерела: — Вот же… Ни одну из них не встречала, кроме как в зале Совета. — На секунду замерла, прикусила губу и наконец хмыкнула с хмельной бесшабашностью: — Ни за что не поверю, что эти призраки ходят по клубам! В Зрячих же жизни меньше, чем в покойнике. Вэлари казалась вполне себе живой, но, решив обойтись без объяснений, Герман сощурился и процедил сквозь зубы: — Надеюсь, тебе хорошенько влетит от Совета. — Скажем так, будет неприятно. Но раз уж всё равно огребать… — Амарранта наклонилась вперед, тонкая рука змеей скользнула на плечо Ника. Но тот не шелохнулся: безвольно откинув голову на спинку дивана, он сидел неподвижно, будто сломанная кукла, и выглядел измученно. Да уж, россказни о том, что любовная магия выкачивает из жертвы энергию, сказками, как видно, не были. Амарранта проследила за взглядом Германа и сокрушенно вздохнула, наигранно, карикатурно — то ли не поверила насчет Зрячей, то ли не чуяла за собой вину: — Твой друг хорошо целуется, но такой слабенький… — Dimidio. — Проклятье, — наконец в зеленых глазах отразился испуг. — Я немного увлеклась и не учла… — Немного? Я видел это «немного»! — Видел? — спросила она пытливо, недоверчиво, и сама себя успокоила: — Ты не мог видеть, Герман. А если и видел, ничего не докажешь. А Зрячей здесь, на мое счастье, нет. — Растерянность сменилась насмешкой, зеленые глаза вновь засияли, на побледневших было щеках зажегся румянец. Золотая дымка, вспыхнув, взвилась вверх, будто огромная змея, и Герман невольно попятился, уклоняясь от острых, жалящих искр, похожих на сюрикэны. — Ты можешь это отключить? — попросил, поморщившись. И даже добавил: — Пожалуйста. Минуту назад он был готов порвать Амарранте глотку за то, что творила, но ссориться с сильной ведьмой теперь, когда она больше не запускала руку в магическое тело Ника, казалось опрометчивым. Амарранта несколько секунд задумчиво покусывала губы, наконец поднялась с дивана, закрыла лицо ладонями, протяжно выдохнула, еще раз, и, когда вновь посмотрела на Германа, перед ним стояла всё еще красивая, но уставшая и поблекшая женщина. Безвременная, с грустными светло-зелеными глазами и скорбными морщинками в уголках губ. — Ну и нахрена тебе эта магия? Если за нее к тому же огребать? Ты и так ничего. — Азарт, Герман. Всего лишь азарт, — вздохнула ведьма и каким-то потерянным жестом отвела от лица прядь растрёпанных волос. — Приятно ходить по краю. Чем еще мне себя развлекать? — Ну уж найди, чем заняться. Вязать, например, научись. — Вязание мне красоты не подарит. — А ты проверь, — усмехнулся он и ткнул пальцем в ее вздернутый носик. — Мой совет: в следующий раз, когда припечет, лучше выпей вина, прими ванну, отоспись — если надо, потрахайся — и уверяю, наутро зеркало скажет тебе «спасибо». Знаешь, если бы не наседала, рано или поздно я бы тебе и так дал. И заметь, без всякой дурацкой магии. Несколько секунд Амарранта смотрела так, будто он говорил на чужом для нее языке, будто прилетел с другой планеты или обзавелся парой лишних глаз. Затем закашлялась и, поправив обхватывающие шею золотые цепи, негромко и как-то обреченно спросила: — Знаешь, что значит мое имя? Амарант — «неувядающий цветок». Бессмертие, вечная молодость, все дела… А зачем? Тот, кого я любила, давно мертв. А тот, кого полюбила после… На него ни моя женская привлекательность, ни любовная магия не действовали. Потому что до того, как встретить меня, он любил сирену, а после них — выжженная земля. В тебе тоже есть что-то… какая-то метка. Не могу понять… — Женская привлекательность на меня очень даже действует. Особенно если без обязательств и на одну ночь. И вновь Амарранта смотрела долго, пристально, так что по спине Германа побежал холодок, а в глазах неожиданно закололо. Наконец ведьма встряхнулась и, опустив голову, принялась отирать ладони о подол юбки, будто в чем-то испачкалась. — Твой друг… это была плохая идея. — Использовать запрещенную магию — вот плохая идея! — припечатал Герман, чувствуя, как внутри вновь закипают беспокойство и гнев. — Всего лишь маленькое приключение. — Ты ужинала моим лучшим другом! — Утром он будет в порядке. — Амарранта подняла глаза и с искренним раскаянием улыбнулась: — Обещаю. Я знаю, что иначе у тебя как у мастера будет полное право перегрызть мне глотку. Совет тебе и слова не скажет. Герман посмотрел на Ника, прислушался к его сердцебиению и сбивчивому дыханию и не смог сдержать короткий звериный рык. — Сдашь меня? — Амарранта уже не спорила, не пыталась оправдаться. Смотрела прямо, расправив плечи, выровняв спину. Так стоят на эшафоте. Герман вспомнил, как сам стоял в зале Совета, как суд зачитывал ему приговор. И всё, что было после… Вновь посмотрел на Ника, жалея, что не может увидеть его тонкое тело, не может убедиться, что всё в порядке, что магия Амарранты не натворила непоправимого. Наконец унял вновь зашедшее от страха сердце и коротко кивнул: — Не сдам. И Зрячая тоже не собирается. Она и не видела ничего толком: только как мы флиртовали. И магия тут была ни при чем: ты красивая, а я не слепой. Амарранта окинула его пристальным взглядом, затем подошла ближе, коснулась щеки долгим нежным поцелуем, шепнула «спасибо» и наконец, шелестя юбкой, вышла из кабинета. Провожать ведьму взглядом Герман не стал: склонился над другом и несильно встряхнул. — Ник, подъем! Ты бросил свою Обезьянку без присмотра. Ник только тупо мотнул головой. Лицо его стало еще белее, ногти на руках окрасились синим. — Эй! — Герман похлопал его по щеке, запоздало жалея, что позволил Амарранте уйти: если натворила дел, ей их и исправлять. Теперь же выход был, похоже, только один, и хотя Ник спасибо не скажет, Герман не собирался смотреть, как его друг валяется в полуобморочном состоянии на дурацком продавленном диване, на котором неизвестно кто и что творил. Проглотив бесполезные чертыханья, клокотавшие в глотке, Герман с силой потер друг о друга запястья, чтобы разогнать кровь, и одним быстрым движением пробил клыками и кожу, и плоть. Боли он не чувствовал, но и приятного было мало. Поднеся руку к лицу друга, Герман мазнул кровью по его губам, еще пару раз и, только почувствовав, что дыхание Ника стало спокойнее и глубже, наконец отодвинулся. Он знал, через пару минут Ника непременно стошнит прямиком на золотисто-бордовый ковролин, а на утро голова будет раскалываться не только из-за алкоголя, но по крайней мере Нику хватит сил, чтобы убраться из клуба и прихватить с собой Тис. — Что ты сказал?.. Про Зрячую… — немного погодя прошелестел Ник еле слышно и, облизав окровавленные губы, попытался открыть глаза. Но быстро сдался и, трепеща светлыми ресницами, прикрыл лицо ладонью, чтобы заслониться от горевшего над головой замысловатого бра. — В клубе Зрячая. Барменша. Она поняла, что с Тис что-то не так. Не кто она, но что под какой-то странной защитой. И появились вопросы. А я предупреждал! — Дерьмо! — Да неужели? — пропел Герман с издевкой. — Ты говорил, плевать на Белый Орден, мы им нафиг не сдались, Тис им не нужна… Амулет сработает, пойдем устроим ей экскурсию, покажем фавнов и ведьм. — Я никогда не встречал Зрячих. Я про них забыл… — Ник отер покрытый испариной лоб и ненадолго замер, что-то напряженно обдумывая. Наконец выпрямился, отлепился от спинки дивана и, распахнув глаза, заявил: — Ладно… Я знаю, что делать. — Улыбнешься ей улыбочкой ангелочка и попросишь не рассказывать Совету? Впрочем, рассказывать было не о чем: слава богам, Вэлари не сумела докопаться до сути. Но Герман всё равно злился, что Ник не послушал его, что поступил по-своему да вдобавок обозвал параноиком, как будто быть осторожным — это какой-то постыдный дефект. Ник тем временем зажмурился, с силой потер щеки и лоб и, когда снова открыл глаза, выглядел уже намного бодрее, а во взгляде читалась решимость. Потянувшись к сервировочному столику, на котором стояло несколько недопитых коктейлей, Ник достал из стакана тонкую «пьяную палочку» и ткнул ею в сторону Германа: — Мне нужна твоя кровь. — Еще? Я и так уже расщедрился дальше некуда. — Я знаю, как заставить Зрячую забыть про Тис. Но мне нужно что-то… на чем написать. — Ник похлопал себя по карманам, огляделся вокруг, и наконец его ищущий взгляд остановился на Германе: — Визитка! Знаю, у тебя есть: ты любишь хвастаться своими магазинами. Я напишу заговор, и он вытянет из феи воспоминания. — Ты уже делал подобное? — засомневался Герман. — Хотел, — с неохотой кивнул Ник. — Чтобы Тис забыла о том уроде и… обо всем, что мешает двигаться дальше. Но я не рискнул: если бы она узнала, не думаю, что смогла бы простить. Герман поджал губы, немного подумал и наконец мотнул головой: — Та девчонка — Зрячая! Она почувствует твое дурацкое колдовство! И станет только хуже. — Может, и станет. А может, сработает, — закатил глаза Ник, но тут же припечатал: — Будем спорить или действовать? Только учти, чтобы сработало, нужна хотя бы пара часов, так что «улыбнись улыбочкой ангелочка» и постарайся, чтобы Зрячая сохранила твою визитку. — Зрячая — фея. Ты хочешь, чтобы я закадрил фею? — Можно подумать, ты ни с одной феей не спал. — Да мало ли с кем я спал! — возмутился Герман: обсуждать свою личную жизнь он не любил. — К тому же ты бы ее видел — колючка, к такой… Как там Тис однажды сказала? «На кривой козе не подъедешь». Она не поведется. — Главное, чтобы ты повелся. Герман недоуменно приподнял брови. — Если тебе кто-то нравится, с первого раза тебя не отшить. Тебе в кайф, когда на твое вампирское обаяние не поддаются, когда можно поиграть в человеческие отношения. Это куда веселее, чем девицы, которые сами вешаются на шею. Вот и представь, что она тебе нравится. Феечка симпатичная? Герман без энтузиазма пожал плечами: — Пойдет. — Вот и отлично. А теперь давай свою кровь. Герман скривился, но смысла и дальше спорить не видел. Ник прав: попробовать стоило — всё лучше, чем упустить шанс, а потом позволить сожалению и беспокойству обглодать тебя до костей. Ник управился быстро: несколько багряных знаков на обороте визитки, несколько сказанных шепотом слов — кровь впиталась, не оставив следа. И всё же Герман долго не решался коснуться проклятой картонки: дел с неизведанной магией ему иметь не хотелось.