I. Лора
Легкая сумка с вещами шлепается на пол тесного номера. Изъеденные цветочным рисунком стены кажутся сейчас едва ли не самым уютным интерьером, который только приходилось видеть. Типичный дешевый мотель — она никогда в таких не оставалась, но неоднократно видела подобные на трассах, проезжая мимо. Но, каким бы Харбинджер ни был, ночевки в заброшенных кампусах, или машине, не идут ни в какое сравнение с его тусклыми объятиями. Этот мотель явно выигрывал. Даже не осмотрев номер, Лора сразу же движется к ванной, надеясь, что там есть полотенца. И хотя бы что-то, чем можно намылиться. Если нет, тоже не беда, ведь на работу в лагерь она собиралась основательно. В сумке покоится абсолютно все, что нужно: от белья, до мятных конфеток. Кажется, она брала с собой и какую-то косметику — наивная, думала, что та может ей пригодиться. Сейчас, вспоминать об этом слишком смешно. Стоило взять побольше серебряных украшений и справочник по охоте на сверхъестественных тварей. Уж он-то ей точно бы понадобился. Вместе с теплой водой, по уставшему телу стекал весь прошедший день. Отчаянно отмываясь от грязи и капель крови, Лора, истратив практически бутылку найденного дешевого шампуня, провела в душевой если не час, то около того. Кожа уже покраснела, казалась скрипящей от чистоты. Волосы тоже — и, абсолютно точно, когда они высохнут, будут чертовски сухими. Все это блекнет и кажется неважным, когда она вспоминает, что успела пережить за сегодня. То, что хотелось смыть не только с тела, но и вымыть начисто из головы. Смыть все. Кроме недолгих моментов с Хэкеттом. Она лежит на узкой кровати, обернутая некогда белым (сейчас, больше серым) полотенцем, щелкая затертый пульт от телевизора, и понимает, что спать еще совсем не хочет. На улице уже темнеет. Где-то, за открытым окном доносятся веселые голоса, вместе с шумом проезжающих мимо машин. Кто-то сейчас наверняка получает удовольствие от жизни, не зная всего того дерьма, что происходит неподалеку от них. Молча ковыряя заусенец на большом пальце, Лора бездумно пялится в экран, совершенно не представляя, чем сейчас занимается за соседней стенкой Хэкетт. Спит, или так же валяется? Может быть, его плечо уже начало ныть, и он сейчас поносит ее, на чем свет стоит, за то, что не вколола лидокаин? Хмыкнув своим мыслям, девушка садится на кровати. Лениво смотрит на сумку, все еще одиноко лежащую возле входной двери. Проверить, было бы неплохо. И спросить, как себя чувствует. Не удивительно, что переодевшись, собрав просохшие волосы в неаккуратный пучок, она, долго не раздумывая, уже стоит возле номера шерифа. Уверенно стучит в дверь, не испытывая никаких лишних эмоций — всего лишь, хочет проверить его самочувствие. Всего лишь, спросить, а потом, может уйти обратно, будучи уверенной в том, что он в порядке. Но, проходит пара минут, и тишина. Лора даже вслушивается в происходящее за дверью. Ничего. Ни шума телевизора, ни шагов, ни храпа. Ничего из того, что могло бы продемонстрировать присутствие жильца в номере. Неприятное предчувствие проносится волной мурашек по спине. Съедаемая мыслями, Кирни спускается вниз, на первый этаж. Осматривает тускло освещенный холл, и не находит там того, кого ищет. Улица вновь встречает Лору прохладным ветерком, пыльным воздухом, и очередной долей скверных мыслей — те ведут ее вдоль дороги вплоть до первого здания, из которого доносятся музыка и громкие голоса. Вывеска бара ни о чем не говорит, но кто знает, может Хэкетт пришел именно сюда? Черт знает, зачем. Пить ему в таком состоянии противопоказано. Она не говорила об этом, посчитав не нужным — не предполагала, что тот додумается вливать в себя что-то алкогольное после пережитого ранения и целого списка введенных лекарств. Но — чудо это, или нет — шериф все же оказывается за барной стойкой. Совершенно не сочетающийся своим видом с происходящим в заведении. Слишком угрюмый и мрачный, даже со спины. Поравнявшись с ним, Лора ловит хмурый взгляд, на который только ведет бровью. Его слова ничуть ее не задевают, и не служат причиной убраться отсюда как можно скорее. — Это ты забыл. Кто-то же должен тебя защищать. Лора уверена наверняка, что ее ответ разозлит Хэкетта еще больше. И, намеренно ждет его реакции, беззаботно поправив на себе воротник теплой синей рубашки. Практически такая же сгинула где-то в лагере. Вместе с прошлой жизнью. Кто-то позади касается ее спины, перекрикивает музыку — какой-то мужичок, что, поймав ее вопросительный взгляд, начал звать танцевать. — Нет-нет, спасибо. Эм…я не танцую, голова болит, — бойко парирует, придумывая оправдание на ходу. Только, кажется, ее ответ пролетает мимо ушей, а чужая беспечная настойчивость, явно приправленная алкоголем, не знает границ. В неуклюжем танце, под чей-то веселый гогот, Лора надеется, что скоро это все закончится. Цепляется глазами за Хэкетта, но тот так и сидит к ней спиной. Если бы у нее были силы послать все к чертям — так бы она и сделала, отвязавшись от пьяного танцора сразу же. Только вот, сил злиться, грубить, ругаться, нет. Закончились. Выпитые, ко всему прочему, безразличием того, ради кого она сюда и пришла. Но… Трэвис, все же, вспоминает о ней. С губ Лоры срывается облегченный выдох, когда ее отпускают. — Спасибо. Глядя прямо в глаза шерифа, она не понимает: что же это было? Пожалел? Следующие его слова намекают, что все-таки, навряд ли. Оставляя вопрос без ответа — очередного в их истории, где просто невозможно чувствовать себя не сбитым с толку изначально — Лора делает шаг к Хэкетту. Кладёт свою ладонь в его, слегка обхватывает пальцы. Ещё один маленький шаг навстречу, и она практически упирается лицом в грудь мужчины, не решаясь поднять глаза. Словно и уверена, и нет, что это правда происходит. Зазвучавшая по заказу кого-то из зала песня делает происходящее настолько ненастоящим, настолько волшебным, что Лора даже начинает сомневаться, не уснула ли она на продавленном матрасе номера Харбинджера, и не снится ли ей это. Как в фильме — проносится в голове, когда ее левая рука ложится на лопатки шерифа, практически обнимая. — Алкоголь плохо влияет на регенерацию тканей. Знал? Она даже закрывает глаза, сжимает губы — нервничает, откровенно радуясь тому, что сейчас происходит. Что опять оказалась рядом, и опять чувствует эту далеко не искусственную нежность, от которой сердце попросту куда-то улетает. — Я ведь просила беречь себя. Быть аккуратнее. А ты, зачем-то пришел сюда. Не послушал. Лора осторожно опускает голову на грудь шерифа, сжимая при этом его пальцы еще крепче. Ей все равно, кто что может подумать.II. Трэвис
Лора действует на него похлеще, чем всякий алкоголь. Когда он берет её за руку и делает несколько шагов в сторону танцующих пар, то губы почти готовы сложиться в тонкое подобие улыбки. Он не жалеет, что вторая рука сейчас как бессмысленный придаток прижата где-то в области солнечного сплетение, лишённая движений. Для того, чтобы сжать нежную маленькую ладошку достаточно и одной руки. Трэвис первый и последний раз смотрит по сторонам, притом с угрозой готового прыгнуть в любую секунду хищника: никто не должен смотреть, это — только его. Однако, никому и нет дела до них: бармен ушёл вниз за ящиком бутылок, а празднующие растеклись по столу и соображают, что бы ещё выпить. Лора в его руках кажется меньше и тоньше, чем он привык о ней думать. Он опускает взгляд и рассматривает её волосы и торчащий кончик носа. От неё пахнет отельным шампунем и чем-то ещё, что принадлежит только ей. Лора отчитывает его за его маленькую слабость, но то ли под действием алкоголя, то ли просто от усталости, он только снисходительно улыбается в пустоту, пока девушка не видит. Вдруг в какое-то мгновение он понимает, что наверняка сам выглядит так же, когда читает нотации и заставляет пристегнуть ремень. Но он-то коп, это его прямая обязанность и привилегия, а она что? Думает, что он кот, который точил когти в неположенном месте? Он молчит, двигаясь неспешно, легко, непринуждённо, и в задумчивости перебирая пальцами чужую ладонь в своей руке. Рука Лоры лежит на его лопатках, и сердце принимается трепетать. От мысли, что Лора, находясь сейчас так близко от него, наверняка услышит этот бешеный стук, оно трепещет ещё сильнее. — Ш-ш-ш-ш, — точно ребёнку, наконец, говорит Трэвис, будто призывает прислушаться к чему-то живому, важному, что сейчас, в эту секунду, вдруг зарождается между ними. Она кладёт голову на его грудь, и где-то снаружи бара шепчут первые капли дождя, точно надеются стать частью этого тепла внутри. Движения будто становятся медленнее, похожие на патоку, даже музыка прячется на второй план, наблюдая за ней. За ним. Он вспоминает, как она убегает из клетки, говоря короткое «мне жаль». Вспоминает страшную ночь, когда оставил её одну, чтобы она поверила, потому что не верили другие. Вспоминает её сжатые в кулак пальцы на его предплечье, когда он поймал её у клеток в доме Хэкеттов. Её дикий, испуганный взгляд и следы зубов, которые все ещё остались у него на руке. Её ладонь на его груди, когда она закончила с перевязкой на заднем сидении в машине, тонкий обруч девичьих рук вчера, там, под дождём. Страшная, дикая нежность просыпается в нем самом. Сердце, с чётким рубцом прямо посередине, просит, даже требует чужого тепла. Глупое, оно совсем не помнит, чем закончилась нежность Амелии, тепло её ласкового взгляда и ладонь на его щеке. Зато сам Трэвис помнил хорошо — свадьбой родного брата и любимой женщины. Они будто бы незаметно становятся ближе друг к другу, и Трэвис, разжав правую руку, аккуратно кладёт её на лопатки Лоры так неспешно, будто бы спрашивая разрешения и готовый убрать её в любую секунду. Длины руки хватает, чтобы обхватить ладонью противоположное плечо и сжать. «Ты ведь тоже предашь,» — беззлобно думает Трэвис, опуская голову и касаясь щекой чужих волос, прямо как вчера в ночи, и вдыхая запах. «Месяц — и ты также исчезнешь, как исчезла её тень у участка по вечерам. Наступит утро, и твоё тепло пропадёт, как пропало её. Ничего не изменится». Но вместо того, чтобы оттолкнуть, он только прижимает её крепче к себе, так, будто она — его последняя, пусть и пустая, надежда. Он не заметил, что одна песня закончилась, и началась другая. Не заметил ничего, погруженный в себя, в прошлое и в этот запах с головой. Он отпускает Лору, освобождая из своего плена, отходит на полшага и смотрит ей в глаза. Он хочет найти там что-нибудь, что дало бы ему надежду на то, что она — не Амелия, и не сделает с ним того же. Но вовремя одергивает себя: опомнись, Трэвис, тебе давно не двадцать лет. В его взгляде мелькает тоска, и какая-то старая боль, которую не смогло вылечить даже время. Он смотрит на неё и хочет что-то сказать, что-то очень важное для них обоих, но вместо этого только опускает взгляд, едва уловимо сводя брови. Ничего между ними нет и не может быть, стоит объяснить себе это как-то… Но на груди все ещё не тает след чужого прикосновения. Всё, что приходит ему на ум, кажется глупым и неуместным, он покусывает нижнюю губу, затем решается на короткую фразу. — Поздно. Пора идти.