I. Лора
Ласковая улыбка распускается на лице Лоры в ответ на такие простые, но в тоже время, невероятно важные, слова Хэккета. И ей уже все равно, что он теперь находится чуть дальше. Что отпускает объятья, отпускает ее. Теперь, дистанция между ними перестает быть такой непреодолимой — Кирни это чувствует отчетливо. Пусть и делает, вместе с тем, неуверенный шаг назад. — Пойдем. Тебе тоже надо. Она видела — он практически улыбнулся. Значит, все-таки, умеет, и не забыл, как это делается. Лора следует за ним в дом, опустив голову, чтобы скрыть так явно бушующие на лице эмоции. Пусть кажется, что она просто прячется от дождя. Но на самом деле, решает не афишировать нахлынувшие едва ли не тем же ливнем, что вытворила и погода, чувства. И, сильно постаралась укрыть их окончательно, как только переступила порог особняка. Сейчас, темнота прачечной не кажется враждебной. Всего лишь, часть чьего-то дома, пропитанного сложной историей — теперь, Лора и сама является одним из ее героев. Она останавливается возле сушильной машины, отвернувшись к стене. Это кажется такой глупостью — делать вид, что совсем ничего не произошло, рутинно и буднично соблюдая привычные формальности, равные тем, что были еще в участке. Но наверное, так будет им обоим комфортнее. Дождавшись, пока можно будет обернуться, чтобы Трэвис указал ей, откуда можно взять одежду, Кирни показательно проводит ладонью по рукаву насквозь мокрой рубашки, — мне понравилась. Есть еще? А он сам уже практически переоделся. Ничего не изменилось — разве что, цвет клетки был другой. Подметив это, левый уголок губ Лоры трогается в улыбке, — буду тоже самое, что и ты. Не напрягайся. Она не хочет, чтобы он уходил. Не скажет этого прямо, но не хочет настолько, что тут же добавляет, — подождешь меня? Я быстро. Я помогу сделать. Пока Трэвис так же неловко, как и она минутой ранее, отворачивается, Лора наспех стягивает с себя мокрую одежду. Чуть ли не спотыкается из-за приспущенных леггинсов, вовремя ухватываясь за тут же скрипнувшую под ее весом машинку. Застегивает пуговицы сухой рубашки так быстро, что кажется, могла бы показать мастер класс по скорости в этой области. — Готово! Кончики ее пальцев осторожно касаются плеча мужчины, и она тут же убирает руку. Еще не знает, любит ли он вообще, чтобы его касались — не хочет лишний раз заставлять нервничать. Пускай, ей хочется до него дотрагиваться. И хочется, чтобы еще раз обнял, согревая тем теплом, которое она не чувствовала еще ни разу. Все абсолютно не так, как с Максом. Слишком ярко, слишком нужно. Больших усилий стоит сдержаться от того, чтобы сразу ухватиться за его локоть, после следуя по дому на кухню. Только, проходя мимо гостиной, Лора, все-таки, сдается. Заметив в открытом дверном проеме спящего в гостиной Бобби, притормаживает. Ладонь ее в это мгновение ложится на запястье Трэвиса, спокойно идущего впереди. — Мы его не разбудим? Шепот скрывается за шумом дождя, все набирающего обороты и, по всей видимости, не торопившегося останавливаться. Тело, словно, играет в какую-то свою игру, откровенно наслаждаясь от последнего действия — ну а сознание понимает, что спешить даже в мелочах не надо. Но все равно, Лора еще крепче сжимает его руку, так отчаянно хватаясь за человека, которого месяц назад всей душой опасалась. Все было слишком странно. Где-то в доме, сейчас спит ее парень. Воспринимать его иначе, чем просто близкого друга, она больше не может. Даже несмотря на то, как все сложится дальше — Лора уверена: вместе с Максом, строить отношения она не будет. Не хочет. Понимает, что ей это не нужно, и обязательно наберется смелости сообщить ему об этом в лицо. Возможно, завтра. Возможно, немного позже. Она обязательно должна это сказать, отрезая любые недопонимания — в первую очередь, именно для себя. Громкий, горловой храп здоровяка, начисто отметает все сомнения, и вот, озвученный вопрос уже не требует ответа. — Хотя… Это вряд ли возможно. Шум дождя теперь звучит где-то на заднем фоне.II. Трэвис
Он отворачивается быстрее, чем соображает зачем. А когда соображает, взгляд падает на отражение девушки в стеклянных затертых дверцах, в которых мама хранила химию для стирки и уборки. Обнаженные плечи Лоры и сведенные лопатки, частично скрытые упругим топом, не могут позволить копу отвести взгляд. Кожа как будто светится в этом полумраке. Приходится заставить себя отвернуться, зажмуриться и чуть покачать головой, неслышно шепча себе под нос что-то невразумительное. Он выдыхает и поднимает глаза к потолку, будто ему очень не нравится это ожидание, будто он раздражен. Но причина совсем другая. Когда это было в последний раз? Это чувство смущение? Амелия казалась самым ярким, но таким старым и утонувшим в пучине жизни воспоминанием, что была будто бы выдуманной. Он был тогда моложе, не разбирал, кто прав, кто виноват, к чему-то отчаянно стремился, был полон амбиций… Будто бы это был другой Трэвис. К тому же, сильное, большое чувство в оконцовке принесло ему только боль. Боль, с которой он жил больше десяти лет, пока не свыкся и не стерпелся с ней. Он зарекся никогда больше не допустить в свое сердце это опасное, травящее чувство. Никогда не давать себе надежды на то, что свою жизнь он однажды свяжет с женщиной. Время шло, раны затягивались, становились рубцами, и истосковавшееся по ласке сердце снова требовало весны. Уличив мгновение, он избавился от мокрой одежды, развешал кое-что сушиться на вешалке. Ходить босиком было приятно, хотя и не принято. Но Трэвис любил ощущать под ногами эту прохладу и шероховатость древесного пола, так он будто бы использовал больше органов чувств, имел возможность лучше чувствовать происходящее вокруг. Они подымаются наверх. Дом спит после тяжелого дня, натянувшись ночной прохладой и запахом дождя. В дверном проеме гостиной они замечают Бобби, о котором едва не забыли. Впрочем, о таком здоровяке тяжело забыть. Но Трэвис не думает о своем брате. Он весь обратился в чувство чужой кожи, тронувшей его запястье. Едва, но убедительно. Точно пытаясь найти ответ на свой вопрос, он глубоко заглядывает в глаза Лоры. «Разбудим ли мы его?» — Хмыкает про себя Трэвис и ухмыляется в ответ на вопрос Лоры. После чего молча пинает ногой оцинкованное ведро, которое стоит у проема. Внутри лежит жестяной ковш, который с удовольствием звенит, стоит Трэвису его потревожить. В ответ на это кощунство Бобби издает пронзительную трель храпа. Трэвис чуть улыбается, приподняв один уголок губ, и возвращает взгляд Лоре. Да, за этот месяц кое-к-чему ей придется привыкнуть. — Кухня в той стороне, — негромко произносит Трэвис, указывая свободной от ладони Лоры рукой. — Идём. Кто-то забыл закрыть окно и на подоконнике стоит вода. Неслышно ругнувшись, Хэкетт взял полотенце со стула, чтобы ликвидировать аварию, давая, тем временем возможность Лоре осмотреться на кухне, где всегда орудовала только Констанс. Здесь был идеальный порядок, точно в армии, у каждого атрибута здесь было свое место и нарушать заведенные устои было строжайше запрещено. — Нет… Положи это на место. Пожалуйста, — увидев, что Лора что-то взяла, среагировал Хэкетт, возможно грубее, чем следовало. В сердце кольнуло, напоминая о потере. Теперь, как старшего в семье, это была его кухня… Его, а не Констанс Хэкетт. — Извини, — нахмурившись, добавляет он, чтобы устранить недопонимание. — Мама не любила, когда кто-то трогал её вещи, — будто извиняясь за неё, сообщает Трэвис, отведя взгляд в сторону. — Лучше присядь. Ему неприятно. И вовсе не потому, что Лора здесь или она нарушила правила, которых даже не знала. Ему неприятно, что именно сейчас эти воспоминания нахлынули на него снова. И теперь он чувствует перед матерью и отцом вину за то, что Лора осталась жива, а они — нет. Он раскрыл шкаф, в котором обычно хранились сыпучие. Проведя руками по банкам, он вдруг натыкается на какао. Точно не веря, он вытаскивает банку и заглядывает внутрь: ещё есть! Когда они были детьми и пугались чего-нибудь ночью, мама заваривала его. Говорила, он помогает заснуть. Чайник, молоко, сахар, две кружки. Вода медленно соображает прежде, чем закипеть, и у Трэвиса появляется свободная минута. Он оборачивается, чтобы снова взглянуть на девчонку. Интересно, и чем ей так понравились его рубашки? Кто бы понимал этих женщин. Он снова смотрит. Смотрит черными глазами, не двигаясь и не моргая, скрестив руки на груди. Смотрит, но будто говорит что-то, чего не услышать и не прочесть. Чего, может быть, не понимает и он сам. Эти их гляделки продолжаются уже довольно давно, хотя теперь их разделяет не решетка, а кот, пришедший просить поделиться вкусным полуночников. Тишина, прерываемая только шумом дождя и начинающим закипать чайником, повисает в помещении, будто бы накаляя воздух до красна. Он не отводит взгляд, как он это умеет — много лет служения народу в роли копа заставили его выработать особенный, фирменный, испытующий взгляд. И чем дольше это длится, тем сильнее и сильнее закипает чайник, пока, наконец, с оглушающим звоном не отщелкивает рычажок. — Почему ветеринар? — Выдает он, наконец, будто заканчивает свой анализ и разворачивается к чайнику. Ароматный запах какао заполняет кухню, и Трэвис протягивает Лоре кружку, на которой нарисован Нью-Йорк. Сам же он остается стоять напротив, прижавшись к кухонному гарнитуру и согревая руки кружкой. — Только не говори, что любишь животных, — морщится он и делает глоток. Прекрасно… почти как в детстве. Только больше привкус горечи.