The Scars That Make You Whole/Шрамы, делающие тебя целым

Вистарион, тот же день

      Каждое утро, в 5:41 утра, с неизменной точностью дня, сменяющего собою ночь (хотя, признаться, зачастую это случалось раньше, чем он того желал), Инбер Юра приходил к выводу — его должность наихудшая во всем Альварезе.       И вот, истекала причитающаяся его дреме минутка, будильник принимался остервенело верещать в ухо, в ту же секунду оказываясь замороженным, а он, со всем изяществом одноногого гуся, вываливался из кровати, нередко чем через четыре часа после заползания в оную.       Сегодняшний день ничем от других решительно не отличался: утро (если только можно так именовать этот богом забытый кошмар) открывалось спектаклем из спотыканий на каждом шагу; нашариваний всего и вся; запинываний тут и там. Слепым тырканьем в кофеварку; по темному, как смоль, коридору шатаниями, пока гравитация машет тебе ручкой, мотая, будто маятник, то в одну сторону, то в другую.       Первый выключатель, успешно попадавший под его шарящую руку, оказывался выключателем в ванной. Глаза машинально жмурились от яркого света, приоткрываясь лишь тогда, когда бедная лампочка покрывалась слоем льда, становясь тусклой, а он сам — прижимался к мокрому кафелю. Холодный душ, однако, мало чем помогал пробуждению ледяного волшебника, так что он просто проворачивал термостат на максимум, рассеянно наблюдая, как кожа от горячего окрашивается бледно-розовым, потом вишнево-красным, а лед, вода и пар тем временем пересекаются в какой-то аномальной тройной координате, какой была ванна Зимнего Генерала.       Наконец, достаточно продрав глаза (хотя, и не настолько, чтобы еще вспомнить о том несчастном выпитом пакете молока накануне вечером), он тыкал нужную кнопку на кофеварке, попутно расчесывая свои космы. На автопилоте, в зависимости от предусмотрительности своего вчерашнего «я» брал из гардероба следующее — рубашку, галстук, костюм и пальто. Смотрелся в зеркало, потом, для надежности, еще раз. И, глазами пробежавшись по списку дел у зеркала, уверял скипающий мозг, что ботинки на нем есть, и брюки тоже, и даже лакрима для связи. И только тогда исчезал в дверном проеме, формируя на замке кусок льда, призванный сберечь его жилище до тех пор, пока он, шатаясь в разные стороны, не вернется — через двадцать часов, если повезет, или через сорок четыре, если совсем нет.       Ровно в 6:00 утра абсолютно другой человек проходил через парадный вход дворца Вистарион.       Он — властное лицо, он — государственный деятель. В движениях его нет и намека на пьяное шатание по коридорам, которые, сколько себя помнил, он ни разу не видел при свете. Гордой величественной поступью шагает он по каменным плитам. Стражники отдают честь, когда он проходит мимо. Много лет они не просят его пропуск, хотя он все еще носит тот во внутреннем кармане пальто каждый божий день. И он, в ответ, важно склоняет голову в их сторону, не подозревающих, что видят человека, полноценно не спавшего столько, сколько он себя помнил.       Одежды его безупречны. Каждый шаг выверен, каждое слово с особой щепетильностью подобрано. В мирке, руководимом их взбалмошным императором, приближенные которого обладали военным, а не политическим складом ума, он, начальник штаба Альвареза, был не столько оплотом стабильности, сколько краеугольным камнем, на котором держались буквально все повседневные дела империи. И в этом безумном архипелаге администрации он -единственный островок надежды, на котором кому-то пришла в голову мысль поставить маяк.       И если это — не серьезная причина сидеть за просмотром брифингов к совещанию, пока все его секретари дрыхнут без задних ног, то тогда он не знает, зачем тут распинался.       Среди его подчиненных гуляли слухи, что именно из-за нежелания раскрывать кому-либо те девятнадцать бесславных минут начала каждого дня, Инбер Юра до сих пор был не женат.

***

      Сама трудность в сохранении установленного в правительстве Альвареза порядка заключалась не столько в вечных передумываниях Его Величества, сколько в их непредсказуемости.       То была единственная крамольная мысль, появлявшаяся в голове Инбера. Глупо себе воображать, что столь щепетильный его характера человек, не замечал взбалмошности императора, особенно, если на твои плечи возложены обязанности по превращению этой взбалмошности в исправно функционирующий механизм.       Не знать, что взбредет в голову Его Величеству в следующий раз, — было наихудшим в его работе. Так, впрочем, битый час сегодняшнего совещания утверждали и губернаторы юга, похоже, считавшие, что Инбер в сговоре с взбалмошностью Его Величества. Неужели они и правда искренне верили, что Инберу нравится никогда не знать, где Его Величество и когда соизволит появиться на своем месте? Словно бы он, Инбер, виноват, что десять месяцев назад, в тот судьбоносный день, после двух месяцев подготовки к масштабной войне, Его Величество наконец объявил о своих намерениях вторгнуться в Ишгар… и тут же исчез.       Почему губернаторы придерживались мнения, будто Инбер одобряет поведение Его Величества, тот решительно не понимал. А если вспомнить о той сотне важных вопросов, которые ему предстоит решить в одно только утро, он и не надеялся, что поймет их в ближайшее время.       Его офис едва ли принадлежал взбалмошному человеку. В кабинете отсутствовал навязчивый порядок, ибо он ценил больше всего прагматизм: везде прямые углы, сортировка по алфавиту, а также строгие взгляды на любого подчиненного, случайно задевавшего кучу бумаг. Его рабочее место прежде всего предназначалось для дела. И поэтому письменный стол утопал в метели докладов, планов и законопроектов из-за того, что каждый божий день приходилось разгребать эту метель. Тем не менее, это была его личная метель, оттого ничего у него не терялось и не повреждалось, если он не желал. В кабинете еще стояли полупустые книжные полки со справочниками по юриспруденции, выстроенными в определенном порядке — от наиболее до наименее используемых. Пространство между ними было забито различной документацией, какая обычно требуется под рукой в его деле. В помещении не чувствовался холод, а температура была такая же, что и в других частях дворцах. Ни намека на то, что в кабинете практически живет могущественный маг льда. Все же, позволять своему волшебству хозяйничать на работе оказалось бы, в высшей степени, непрофессионально.       Кабинетные стены, где-то там, за шкафами (с еще большим числом документов, аккуратно отсортированными и убранными подальше от лишних глаз), и где-то там за всегда чистыми, без пылинки, картинами (в большинстве своем изображавшими гармоничные пейзажи со всего Альвареза — горные зимние виды, так ожидаемые от его личности, и городские и летние сцены, удивительные для каждого, кто его плохо знал), были окрашены в невзрачные желто-серые цвета. Унаследовав кабинет от своего предшественника, он не стал ничего перекрашивать, пусть цвета и не подходили под его гамму — льдисто-голубую и снежно-серебристую. В жизни не все зависит от характера. А что касается Инбера, то он искренне полагал — и кабинет, и должность начальника штаба как раз подходили под эту категорию.       И если в величественном тронном зале, бывшем по соседству, важные вопросы принимались, то в его скромном компактном кабинетике — претворялись в жизнь.       В правительстве, возглавляемом странствующим императором, его кабинет нередко становился тем единственным стержнем, на котором вертелся громадный и изощренный часовой механизм Империи Альварез.       Внезапно в полуприкрытую дверь постучали, и в образовавшемся проеме показалась голова его ассистентки. — У вас найдется пять минут для встречи с Августом? — осведомилась она. — Конечно.       Никаких пяти свободных минут у него не имелось и в помине уже восемь лет, зато имелся график, забитый встречами с министрами, сенаторами, лоббистами. Но, пожалуй, лучше разозлить всех их вместе взятых, чем проделывать это с неофициальным вторым заместителем императора. Следует упомянуть, что из кабинета Августа в его кабинет вела вполне незапертая дверь, но Инбер не стал интересоваться, почему Август не зашел через нее, или почему она оставалась закрытой все эти десять месяцев (причины были ему кристально ясны).       Если Инбер выглядел слишком молодым для такой важной должности, как начальник штаба (а он выглядел, пусть и прожил на работе вдвое больше, чем его коллеги, старше его), то вот Август казался настоящей древностью для взятия на себя такой ответственности, как управление империей, если с ее императором случалось что-то нехорошее. Пожалуй, единственное, что их объединяло — ошибочное суждение об их возрасте. Если люди верили в чисто церемониальный характер должности лидера Двенадцати Спригганов, то значит многие из них были слишком молоды, чтобы помнить времена Объединительных Войн, случившихся до расцвета империи. Если люди считали лидера Спригганов немощным стариком, то лишь из-за своего невежества в магии, истории и политике, а также из-за отсутствия у себя в голове здравого смысла. И если они считали смертного девяностолетнего человека неподходящим даже для временного занятия трона, принадлежавшего вечно молодому бессмертному, то лишь потому, что не лицезрели лично тот авторитет, которым Август пользовался среди двенадцати могущественнейших волшебников империи, и не видели того безграничного доверия, оказываемого этому старику императором.       Среди Двенадцати поговаривали — Август умрет только с позволения Его Величества, а если Его Величество не позволит, то он будет жить вечно, и к черту все законы природы.       Оба молча друг друга рассматривали. Август не стал садиться без приглашения. Инбер не стал вставать из-за стола.       Итак, между двумя влиятельнейшими фигурами в правительстве Альвареза что-то произошло.       И так происходило уже десять месяцев.       Извинения, конечно, принесены и приняты, деловые отношения налажены, но не всегда все остается таким, как прежде. — Есть новости от Его Величества? — прямо поинтересовался Август.       Инбер мысленно вздохнул. Семьдесят лет. Семьдесят с лишним лет Август являлся самым приближенным императора, однако был тем еще мастером в тактичности. — Будь это так, я немедленно поставил бы вас в известность, — четко ответил он. — Я видел уход южных губернаторов, — продолжал упорствовать пожилой волшебник, проговаривая слова идеально ровно и идеально безупречно, словно вся его речь была застывшим недвижимым маятником с тысячей тонн веса на конце. — Оттого решил, что ты получил новости о вторжении.       Инбер, не глядя, выдернул из середины третьей кипы бумаг нужный протокол и подал его собеседнику. Вручил молча, с немым вызовом, человеку, с которого вполне станется услышать не рассказ о своем внезапном приступе любопытства, а обвинение Инбера во всех грехах. — Отнюдь, — сказал он. — Они лишь желали обсудить подготовку к нештатной ситуации.       То был принятый ими эвфемизм. Ответ на выдвигаемые в сторону страны голословные обвинения. Расширение военного присутствия Альвареза в нейтральных водах? Готовность к нештатным ситуациям. Испытания новейших магических технологий при грубом нарушении международного права? Готовность к нештатным ситуациям. Тихое закрытие торговых путей, ужесточение внутренней безопасности, тщательное выискивание и обезвреживание иностранных шпионов, с которыми они до этого мирились? Все это подпадало под понятие готовности к нештатным ситуациям. Это чисто бюрократическое наименование, потому что им были совершенно не нужны подозрения противников. Потому что судьба империи — и всего мира — зависела от того, смогут ли они выполнить задуманное, пока не станет слишком поздно.       Другие страны полагали — под подготовкой к нештатной ситуации имеется в виду возможный крах переговоров с Ишгаром, после которых непременно наступит разжигание вражды, если не открытая война. Их враги думали — так империя захочет показать свое могущество, потому что страшилась остаться на международной арене без союзников, если не докажет всем свою значимость, свою независимость.       Весьма далеко от правды.       Ведь настоящей нештатной ситуацией, о которой шла речь, и которую, в отличие от переговоров с Ишгаром, никак нельзя было ни проконтролировать, ни предугадать, являлось возвращение их императора.       Как только он возвратится, сильнейшая военная держава мира наконец сбросит с себя маски дипломатии и вступит на славный путь завоеваний. Ничто не остановит их — ни Ишгар, ни Акнология. Апокалипсис окажется предотвращен, человечество — спасено, и весь мир сольется в экстазе торжества и величия их империи.       А до тех пор, сохраняя в тайне свои истинные цели в этом фарсе, ошибочно именуемом переговорами, они продолжат играть в поддавки… готовясь к неизбежному. Готовясь к тому единственному указу, который неизбежно наступит, пусть все эти южные губернаторы, являвшиеся песчинками в этом вихре мнений и пересудов, смотрели на него сквозь пальцы.       Наступит неизбежное. Инбер это знал, Август это знал. Другие из Двенадцати тоже знали и могли хотя бы заикнуться об этом в Вистарионе, но все они разбежались кто куда после нештатной ситуации, произошедшей десять месяцев тому назад. Прежде всего они являлись военными советниками, поэтому ни у кого из дюжины не хватало терпения участвовать в мирских делах империи, если Его Величество лично не прикажет. Его здесь не было, и некому было приказывать.       Проблема в том, что чиновники Его Величества, наместники и министры считали императора непревзойденным магом, достигшим бессмертия благодаря лишь своей силе. Только Двенадцать ведали правду. Только те Двенадцать, смогшие пройти мыслимые и немыслимые испытания на пути к ближнему кругу Его Величества, были осведомлены о Проклятии Противоречия самим Его Величеством.       И Инбер подозревал — из всех служащих Двенадцати он да Август догадывались, что за проклятием стоит нечто большее, чем это признавал их император.       Император Спригган — блестящий человек, гений стратегии и магии, в одиночку прошедший свой путь через руины разоренного драконами континента, и воздвигший империю на прахе и пепле. Однако его разум, тело и магия оказались затронуты проклятием, сделавшим его непоследовательным и непредсказуемым, словно легкий весенний ветерок вперемешку с метеоритным дождем. Желания его и устремления его были подчинены внезапным, иррациональным и зачастую самопротиворечивым колебаниям.       Он почти всегда был устойчив в Альварезе, как-то раз сказав Инберу, что нахождение внутри созданной им империи дает ему безопасную собранность. Ключевое слово «почти». Лишь однажды Инберу довелось увидеть слабость, растерянность и напуганность своего могущественного Императора, но и этого хватило с лихвой. Первый и последний раз он испытал ощущение холода, когда неподвластный ему лед просочился во внутренности, заморозив сердце в груди.       В тот момент он принял решение взвалить на свои плечи стабильность империи. Стал тем самым мостом между неистовой волей Его Величества и предназначением Его же Величетва объединить целый мир. И это была наихудшая работа во всем Альварезе, с каждым днем становившаяся только дрянее, потому что нынешняя политическая ситуация в стране и за рубежом ухудшалась, а от Его Величества по-прежнему не поступало никаких вестей.       Император оставил их, потому что ему нравилось путешествовать, и не нравилось править половиной мира, если власть ограничивала его свободу и желание делать что хочется. Однако Инбер подозревал — причина безмолвия Его Величества (когда вовсю пользовались коммуникационными лакримами), находившегося заграницей, вряд ли связана с желанием проникнуться чужой культурой. Он оставил их из-за своей неустойчивости, или предчувствия, что станет таковым. В моменты своей уязвимости он всегда дистанцировался от своего народа. Его забота о народе восхищала, а вера, что благодаря Инберу и другим подчиненным, в его отсутствие ничего не развалится, делала эту тяжелейшую работу стоящей каждого вымученного часа, пусть мысль эта не облегчала доли начальника штаба, преследуемого всеми кому не лень.       Никто и не подозревал, почему император столь часто отлучается, а Инбер не спешил делиться ни с кем своими догадками, поскольку это означало бы немыслимое предательство оказанного ему доверия. За все эти месяцы забот он так и не заикнулся об этом. Вот только альянс наместников юга значился не более чем одной из множества фракций, все больше и больше терявших терпение из-за нынешней повестки. И у Инбера уже иссякали способы умерить их пыл.       А Август, который должен понимать, который должен быть его главнейшим соратником в этом горниле хаоса, вот уже как десять месяцев не являлся таковым.       Наконец, удостоверившись, что Инбер никаких тайных встреч с императором не утаил, пожилой волшебник закончил читать протокол. Ничего подобного он не делал — они союзники, разошедшиеся во мнениях, а не враги. Однако недоверие тоже имело значение. Вражда двоих из Двенадцати, когда вот-вот начнется война, вызывала сильнейшее раздражение у человека, нередко желавшего заморозить всю администрацию, просто чтобы она простояла хотя бы до следующего появления Его Величества. — Встречусь сегодня с южными губернаторами, — нарушил тишину Август. — Я давно знаком с этими смутьянами. Отвлеку их от тебя на пару дней.       Первая мысль Инбера — его хотят подставить, но он сразу отмел глупые подозрения. Может, так и есть, но ему хотелось верить, что нет. Долг всегда превыше всего. Хоть в чем-то они сходились во мнении. — Очень признателен, но, боюсь, мне понадобится больше времени, чем пара дней.       Грузно и медленно Август покачал головой. — Скоро все закончится. — Вы что-то слышали? — Просто чувствую.       Предчувствия Августа зачастую оказывались вернее любых заграничных слухов, если дело касалось Его Величества. Старик понимал его как никто другой. Хотя, вероятно, ничего удивительного и не было — рядом с Его Величеством он находился вот уже как девяносто лет. — Очень кстати.       Кивнув, Август широким шагом направился к дверям. Его черный плащ вздулся на мгновение, словно суверенный флаг того народа, всегда оставшегося бы верному Его Величеству, даже если другие его оставят. А затем он исчез.       Инбер потер виски. Интуиция Августа не должна обманывать. Если позволять этому бедламу продолжаться, половине наместников втемяшится подписать мирный договор с Магическим Советом Ишгара, и не успеют просохнуть чернила, как с другой половины станется высадить войска на фиорских пляжах… а они с Августом окажутся в этом бардаке ровно посередине.       Затем он распрямился и подозвал секретаря, чтобы ему сообщили о следующей встрече.

***

      Уходя в отставку, предыдущая начальница штаба собрала Инберу досье, содержавшее море полезной информации, какая только попадала ей в руки на должности. И вот, среди справочной информации о сенаторах, урожденных в Ишгаре, среди разнообразных диаграмм отношений между мелкими чиновниками и группами особых интересов, Инбер наткнулся на контактные данные местной пиццерии. Он тщательнейшим образом изучил их, при этом не представляя, в каком сценарии бесперебойная работа Империи Альварез зависит от пиццы навынос.       Ну а теперь он прижимал к уху портативную лакриму — технологию, созданную Альварезом задолго до ее «изобретения» Ишгаром, — чтобы услышать звонкий голос. — Минута в минуту, Инбер. Тебе как обычно?       Еще не раскрыв рот, он вдруг подумал, каким наивным был, когда решил, что работа позволит ему есть в собственном доме. Конечно, есть столовая для сотрудников, однако, всегда закрывавшаяся на ночь еще до того, как он заканчивал проводить совещания, вереницей шедшие одно за другим. И не будь круглосуточного магазинчика на углу его дома (еще одно крохотное заведение, с владельцами которого начальник штаба Альвареза приятельствовал), в его жилище вообще было бы перекати поле.       Оформив заказ, Инбер вернулся за стол, намереваясь глянуть на последнюю оценку сил, необходимых для вторжения в Фиор с одной точки высадки (сценарий, не рассматриваемый Его Величеством по причине своей чрезмерной упрощенности, однако то — один из немногих способов, которым Министерство Обороны держалось Инбером в черном теле ради отсутствия с их стороны проблем). Не успел он поморщиться от неутешительных итоговых показателей, как слабая вибрация от коммуникационного волшебства всколыхнула его чувства.       Переворачивая страницы одной рукой, а другой — потянувшись к лакриме, которая сразу оказалась прижатой к уху, он недоумевал. Какие проблемы могли возникнуть с его заказом, если каждый божий день он заказывал одно и то же? И ведь предупреждал же о предстоящем дефиците анчоусов, связанном с сокращением рыболовного сезона из-за длящихся черт-знает-сколько стычек в море с военными силами Фиора…       Лакрима не соединялась.       Оторвав ту от уха, он внимательно оглядел ее. Коммуникационное волшебство военного класса просто так из строя не выходило. Не в Вистарионе, вполне названном бы технологической столицей мира, прояви они хоть какое-то желание поделиться этой технологией с другими. Прибор в его руке был холодным, безжизненным, излучая ровно столько магии, сколько и кирпич, при этом будучи менее пригодным для общения, чем оный, по случаю малого веса, не гарантирующего, что с привязанной запиской сей девайс благополучно пробьет окно на пути к адресату.       И все же, легкий зуд от энергии продолжал ощущаться, а сама его магия колебалась в такт звуковым волнам, не слышным уху. И если лакрима в руке не причина колебаний, то значит, это могла быть только другая лакрима. Всегда находившаяся в его кармане, пусть человек, владевший такой же, не пользовался своей четыре месяца.       Ни резких вздохов, ни учащенного сердцебиения, ни нервного напряжения, из-за которых теряется такое нужное самообладание. Ничего. Все в Инбере так и дышало профессионализмом — с момента, как он вышел из дома, и до того момента, как он, шатаясь, не вернется домой и не рухнет на не заправленную кровать. Сунув руку в карман, он нащупал спрятанную лакриму сверхдальней связи и отразил вызов на стоявшую на столе большую хрустальную сферу.       Изображение не успело установиться, а он уже стоял на ногах, согнутый в поклоне, настолько искреннем, что с радостью проторчал бы в нем целый день, не усмехнись в лакриме фигура и не скажи следующее: — В этом нет необходимости, Инбер. Меня даже нет в комнате. — Ваше Величество, — распрямившись, согласился Инбер, принимая, хоть и не приветствуя невысказанный приказ.       Возможно, неодобрение в его голосе прозвучало слишком явственно, или собеседник знал слишком уж его хорошо, потому что фигура вновь усмехнулась, небрежно махнув рукой. — Присаживайся. Не могу видеть тебя таким.       Инбер сел. Сфера на столе хранила нечеткое, темное изображение его императора, становившееся все четче, но не ярче по мере налаживания связи между лакримами. Где бы он ни был, он был снаружи, и было довольно поздно. Позднее, чем хотелось бы. Инбер глянул на висевшие двое часов, специально повешенных рядом друг с другом — Вистарион, Альварез и Крокус, Фиор. Шесть часов разницы, когда в империи сейчас пять вечера. Что ж, надеяться, что Его Величество сейчас где-то в своей империи, всегда оказывалось бессмысленным занятием.       Внимание Инбера переключалось с одной детали на другую. Поблизости не наблюдалось никаких сооружений, давших бы намек на местонахождение императора — лишь мрачные стволы деревьев, слишком размытые, чтобы определить их вид. Сквозь черное ветвистое полотно Инбер различил горстку звезд. Узнай он созвездия, определил бы широту места, показываемого лакримой. Но не успел он как следует задуматься над этим, как лакриму слегка сжали, а изображение расплылось и сместилось в сторону. Когда картинка стала четче, неба не было видно, а сам император сидел на земле, скрестив ноги в позе, весьма удобной, когда твое тело молодо и пышет здоровьем. Он слабо улыбался.       На Инбера внезапно накатило восхищение этим человеком, восторг, пусть он прекрасно знал, что скрывается за его улыбкой: «не утруждайся, я еще не скоро приду». — Кажется, вы в благоприятном расположении духа, Ваше Величество. — Вселенная разваливается на части, Инбер, — раздалось мягко. — И в этот раз это даже не моя вина. — Звучит весьма тревожно. — Ох, так и есть. Но если миру настанет конец, почему бы не превратить этот конец в нечто более увлекательное, чем какое-то уничтожение драконом Апокалипсиса? — Конец мира не наступит, пока в нем есть вы, Ваше Величество.       Еще одна улыбка слабо тронула его губы. — Постараюсь оправдать твои ожидания. Кстати, ты не отзывал посла из Фиора? — Еще нет. Фиорские власти воспримут этот шаг как отказ от дипломатического процесса. Пока не окажемся у их порога, нет смысла давать им лишний повод для беспокойства. Хотя, посол неоднократно просил вывезти его и его семью из Крокуса при малейшем признаке того, что Фиор раскусил нашу игру. — Понятно. Пока что он нужен мне там. Возможно, мне понадобится его помощь для проникновения в Меркурий, если не останется ничего другого. Не отзывай его без моего на то разрешения.       Инбер не стал ерзать от любопытства, и уж точно не стал интересоваться, почему человеку, не приходившему ни на один дипломатический саммит, по крайней мере, за все восемь лет занимаемой им должности, вдруг втемяшилось поехать в Меркурий. — Понял, Ваше Величество. — Хорошо. Есть две вещи, которые я хочу получить от тебя сейчас, Инбер. — Назовите их, — тотчас сказал Инбер. — Во-первых, я отошлю тебе военное сообщение из Фиора, переданное седьмого июля днем между аванпостами. Его нужно расшифровать. Насколько знаю, у нас есть шпионы в королевской армии. Поручи это им, и пусть расшифруют как можно быстрее. — Разумеется. Могу я спросить, зачем вам это? — Все из-за дополнительных квестов, оказавшихся не такими уж и необязательными, как мне сообщали, — отозвались невозмутимо. — Во-вторых… у тебя есть разведданные о разбежавшихся членах Хвоста Феи? — Есть, — подтвердил Инбер. — Хорошо. Нужно найти человека по имени Грей Фуллбастер. Скажи нашим агентам, чтобы они держали ухо востро, пока ищут любые его следы… вообще любые. А пока достань досье на него и лично ознакомься с ним. — На что мне нужно обратить внимание? — На все, что оказалось пропущенным в первый раз. Все, вызывающее подозрения. — То есть, все подозрительнее его бесследного исчезновения? — Мне хочется верить, что его похитили, или он сам исчез по собственной воле… а не разлагается где-нибудь на дне оврага, — он равнодушно пожал плечами; весьма убедительно пожал, если бы не тот факт, что ради этого император впервые за четыре месяца с ним связался. — Ну, а если нечего искать, то нечего и искать. Но я должен убедиться, поэтому лично просмотри все отчеты. Взглянешь на них этим вечером?       Инбер тут же отменил дела, менее важные (то есть, все), чем прямой приказ императора. — Разумеется. Что-нибудь еще, Ваше Величество? — Пока остановимся на этом. Если вздумаешь связаться со мной вечером, я отвечу. — Понял. Могу ли поинтересоваться, откуда столь неожиданный интерес к этому мужчине? И к Хвосту Феи в частности? — Не можешь, — миг, и что-то острое проявилось в его фигуре; изломанной линией прочертило картинку связи, вспыхнув и затем пропав. — Впрочем, возвратившись, я поговорю с тобой и со всей дюжиной. Думаю, тогда вы все поймете. Это устраивает? — Разумеется. Благодарю, Ваше Величество.

***

      Компромат.       Так выразился Его Величество, еще год назад повелев всем спецслужбам приступить к сбору данных о фиорских волшебниках гильдии Хвост Феи.       Тогда Инбер не верил в это, даже когда сидел за столом, и доказывал всем приходящим, что он один в этом административном балагане выглядит чин по чину, даже с конфиденциальными документами в одной руке, и липкими пальцами от моцареллы — другой. И в данный час он все еще не верил.       Вероятно, слово «верить» не самое подходящее для описания его ситуации. Но они занимались компроматом всего одной конкретной гильдии, и если кто-то недоумевал поначалу, то быстро перестал это делать, потому что число сообщений о силе этих волшебников неуклонно росло. Они не представляли особой угрозы Альварезу, однако все равно были приметными врагами. Человек, не способный признать сей факт, называться приближенным императора не достоин.       Однако в других гильдиях Фиора тоже были сильные личности, и от Инбера не ускользнуло, что интересы Его Величества дальше Хвоста Феи не простираются. Если так поразмыслить, план состоял в следующем: захватить Фиор, удержать Фиор, использовать Фиор в качестве точки, с которой будет нанесен удар по Акнологии или же по другим территориям Ишгара. В зависимости от того, как Черный Дракон отреагирует на вторжение, приступить к укреплению войск. Вот только… Его Величеству была интересна только одна гильдия в Магнолии — городе, совершенно незначительном со стратегической точки зрения.       Кроме того, затруднительно собирать информацию о гильдии, расформированной десять месяцев назад. Вероятно, это сделало Хвост Феи неопасным, по сравнению с другими гильдиями, но Его Величество ничего не хотел слышать.       А еще, вот уже как десять месяцев во дворце пребывал незваный гость — мастер Хвоста Феи. Им пришлось сказать, что Его Величество занятой человек и не может принять его, но Макаров не желал ни с кем делиться целью своего здесь пребывания, и таким образом началась многомесячная игра в отсрочки и промедления, потому что только кроме как в администрации императора никто не должен был знать о его частых отлучках без связи на месяцы, а то и годы. Вернувшись в Вистарион, Его Величество приказал Инберу и остальным продолжать тянуть время, очевидно, не собираясь вести с Макаровым никакой диалог, но все же желая, чтобы тот находился во дворце, в плену своих надежд.       Нет, действия Его Величества — не просто праздный интерес к своему противнику. Здесь замешано нечто личное. Настолько личное, что десять месяцев назад Его Величество трагически исчез в день битвы Хвоста Феи с Тартаросом, гильдией демонов. Нечто ввергающее его в растерянность; заставившее бросить их накануне войны. Инбер понятия не имел, что послужило причиной, но все это вызвало беспорядки в Альварезе и настолько нарушило душевное равновесие Его Величества, что вот уже как несколько месяцев он не возвращался в столицу.       Но Инбер был спокоен сейчас. Потому что Его Величество — искусный стратег, умеющий вести долгую игру благодаря своему четырехсотлетнему опыту. Сомневаться в нем не просто предательство, — идиотизм. Хвост Феи серьезная угроза, но осознав это сейчас, они смогут влегкую выиграть, когда придет время.       И если в этом было замешано нечто большее… что ж, Инбер не сомневался — придет время, и Его Величество все расскажет.

***

      В силу отсутствия у себя вредности или глупости, Инбер, прежде чем связаться с Его Величеством, обратился к Августу. Они уселись рядом — не совсем расслабленные, не совсем друзья, однако Август усмирил за него разволновавшихся губернаторов, и этого оказалось достаточно, чтобы он позволил ему присоединиться к беседе.       Ему не особенно было приятно сидеть рядом со старым волшебником. Август один из немногих, кто совершенно не способен скрывать свою магию, которая, казалось, была везде и нигде. Заглушить его ауру представлялось невозможным. Не сдерживание силы такого масштаба выглядело крайне некультурно, почти что угрозой. Инберу, познакомившемуся с Августом, понадобилось несколько недель, чтобы осознать, что пожилой маг делает это не от злости и не от забывчивости. Уникальность его магии делала соблюдение норм приличия физически невозможным. Инбер от этого всегда тихо раздражался, а в последние десять месяцев начал чувствовать себя рядом с Августом и вовсе неуютно.       Ни слова не вымолвили они друг другу, пока ждали, когда установится связь — событие величайшей важности, потому что потребовалось семь лет уговоров, чтобы император наконец начал носить с собой в свои путешествия лакриму сверхдальней связи, и, похоже, нужно еще лет семь, чтобы Его Величество соизволил начать пользоваться этой проклятой штукой. Он никогда не отвечал, и Инбер подозревал — император как-то вывел лакриму из строя, при этом не задев высококлассную защиту от вскрытия. Все же, работать на гения магии проблематично, особенно, если тот звонил в безлюдную администрацию, несколько бессовестно ожидая, что Инбер тотчас ответит.       Что ж, можно понять стремление проклятой души уединиться, но ему это все равно ни капельки не нравилось.       И, как и ранее было уговорено, ему ответили: сфера, стоявшая на столе, засияла белым светом, тут же потускнев, и передавая на тысячи миль картинку с крайне малым количеством света. С изрядной досадой Инбер увидел, что император Альвареза все еще сидит в лесу, точнее, сидит его неразличимая, сливавшаяся с деревьями фигура, хотя на часах было два часа ночи.       И оттого не было ничего чудного, что император явно спал, хотя, было определенно чудно, что он явился их взору в подобном виде. Он всегда сохранял властность своего вида, своей манеры поведения, будучи в Вистарионе. Даже ему, скрытному человеку, не всегда удавалось уклониться от государственных формальностей, и оттого император, чье тело так и не достигло зрелости, нуждался в любой помощи, какая требовалась ему для сохранения власти. И чтобы не нарушать созданный им образ, он, чувствуя подступающее к горлу проклятие, каждый раз уходил.       И может потому, что в Вистарионе от отсутствовал, а увидеть его представлялось возможным лишь через лакриму, Инберу вдруг пришла мысль, что все же линия между ним в Вистарионе и ним, когда проклятие довлело, не прочерчена до конца.       В волосах его затерялась корона из листьев и веток, а сам он — тер налитые кровью глаза, в темноте казавшиеся еще чернее. Его готовность предстать перед ними в момент своей слабости казалась почти интимной, но радость от оказанного доверия разбивалась о два факта: что его император спит на улице где-то на отшибе чужой страны, владея при этом прекрасным дворцом, и, что совершенно не удивительно, спит явно плохо. — Что-нибудь нашел, Инбер? — поинтересовался он. — Ох, Август, здравствуй. — Вы здоровы, Ваше Величество? — осведомился Август, проявив в этом вопросе всю наблюдательность Инбера, но уж точно ни капли такта. — Вполне здоров, благодарю, — резко раздалось в ответ. — Если вы связались со мной просто чтобы поинтересоваться здоровьем у бессмертного, я продолжу делать вид, что никакой лакримы рядом со мной не существует. — Разумеется, нет, — вставил Инбер. — Я кое-что нашел. Во-первых, о сообщении. Вы правы, это военный код, однако, даже переведенное, оно не имеет никакого для меня смысла: «Предполагаемое нападение неизбежно. Извлеките цель и доставьте в Нова Пойнт», — когда установилась потрескивающая тишина, он рискнул добавить: — Что это означает, Ваше Величество? — Я ожидал большего, — проигнорировав вопрос и задумавшись, проговорил он, — следовательно, наша теория верна, но и только. Тем не менее — спасибо. Что насчет Грея? — К сожалению, практически ничего не удалось найти. Как уже упоминалось, полгода он пропал без вести. Однако, есть кое-что… В его досье нашлось заявление о пропаже человека, поданное некой Джувией Локсар сразу после его исчезновения. — В этом нет ничего удивительного. — Я тоже так подумал, пока не выяснил еще кое-что. Заявления больше не существует. Вероятно, через несколько дней после подачи оно было изъято из всех записей. Возможно, наша копия — единственная. — Значит, кто-то не хочет, чтобы его искали, — заметил Август. — Кто-то, имеющий связи в Магическом Совете, — добавил их император. — Нет, имеющий связи в фиорской армии, — поправил Инбер. — Заявление подано в королевскую армию, а не Магический Совет, потому что после тех убийств — что Совет, что рунные рыцари — все пребывали в состоянии хаоса. Едва ли они оправились спустя десять месяцев. — Логично, — император устало провел рукой по своим волосам, чего никогда раньше не делал при них при, заставив мертвые листья, точно запутавшиеся бабочки, спорхнуть к плечам. — Грей не способен на это. Кто-то укрывает его… Но вот вопрос — по его желанию или вопреки? Что бы то ни было, найти его нам это никак не поможет. — Извольте просить у вас прощения… — Неважно. Уверен, он появится. — Что ж… есть ли еще повеления для нас? — Так вышло, что да, есть, — а затем, тем же будничным тоном каким он интересовался о пропавшем, сказал: — У нас есть дата нападения на Фиор.       Инбер и Август переглянулись. И неважно, что за последние десять месяцев это самое что ни на есть проявление дружелюбия по отношению друг к другу — как-то иначе отреагировать на это заявление представлялось невозможным. — Вы приняли окончательное решение? — поинтересовался Август одновременно с Инбером: — Без согласования с Двенадцатью, наместниками и министрами иностранных дел?       Они вновь озабоченно переглянулись. — Да, вам обоим, — забавляясь, ответил он. — Если точнее, все решили обстоятельства, от меня никоим образом не зависящие. — Обстоятельства? — переспросил Инбер. — Символизм даты, по большей мере.       Что ж, чем бы взбалмошный император ни тешился… — При всем к вам уважении, Ваше Величество, однако уже четыре месяца, и заметьте, по вашему приказу, мы снижаем уровень боевой готовности… — И у вас полтора месяца, чтобы ее увеличить. Мы нападем первого сентября. Ни днем раньше, ни днем позже. Это понятно? — Да, Ваше Величество, — только и проговорили двое, намеренных теперь сделать все что в их силах, чтобы так и случилось. — Хорошо. Август, соберешь всех Двенадцать. За две недели до вторжения они должны быть в Вистарионе. Но проследи, чтобы не прознал Ишгар. И составь необходимые планы, но никому ни слова. — Все будет выполнено, — пообещал Август, а затем, уже мягче, добавил: — Вы возвращаетесь домой, Ваше Величество? — Не прямо сейчас. Остались кое-какие дела, — он слегка улыбнулся, несомненно, заметив по связи, что никакой радости от его слов они не испытали. — Естественно, я вернусь задолго до нападения. Даю вам слово… если, конечно, мое слово еще что-то значит для вас обоих.       Он небрежно отмахнулся от их торопливых извинений, высказав следующее: — Понимаю, вы беспокоитесь, и поэтому я буду открыт для связи… Если вы свяжетесь со мной, и мне будет удобно ответить, я отвечу. Однако, уповаю на то, что поступать так вы будете только в крайних случаях. Это ясно?       Они вновь не выказали радости, но не из возражений против его действий, и не из-за того, что противились идее свободно связываться с их странствующим императором, нет. Просто в его словах звучал громкий и ясный подтекст: случившееся десять месяцев назад больше не повторится. — Ну что ж. Наше покорение начнется первого сентября. Верю, вы будете готовы. — Ваше Величество, позвольте спросить?.. — осмелился Инбер и, получив в ответ кивок, продолжил: — Правильно ли понимаю — Хвост Феи все еще наша главная цель при нападении? — Это так. — Значит вы уже слышали о тех слухах, которые я узнал от наших шпионов сегодня вечером. Будто бы расформированный Хвост Феи возрождается…       Тишина, последовавшая за его словами, была не совсем оной, поскольку до сих пор в воздухе трещала магия, простиравшаяся между ними на тысячи миль. И все же… да, это была неловкая тишина. — Не тревожьтесь об этом, — ответили равнодушно. — Мне известны эти слухи, поводом для беспокойства совершенно не являющиеся. — Но тогда не разумнее ли устранить их всех до их возвращения? — Это не повод для беспокойства, — повторил император. — И никак на наши действия не влияет. Мы выдвигаемся первого сентября, и ни днем раньше. — Что ж, — уступил Инбер.       Это и правда не имеет никакого значения. В конце концов, какая-то одна гильдия и в подметки не годится могуществу их империи. — Хорошо. На этом, думаю, все… если вы закончили? — Да, — сказал Инбер. — Вы здоровы, Ваше Величество? — вновь осведомился Август, очень серьезно и очень ласково.       На этом диалог, как думал Инбер, и оборвется, однако старый волшебник всегда лучше него улавливал настроения императора, и оттого вопрос, который Его Величество от Инбера не потерпел бы, был встречен лишь честным вздохом. — Я плохо сплю. Хотя, это тоже не повод для вашего беспокойства. — Спи вы в своих покоях во дворце, а не в лесу посреди Фиора, — намекнул Инбер, не сдержавшись, но его собеседник лишь рассмеялся. — Хорошая попытка. Перед возвращением я должен закончить дела. Мне приятна ваша забота, но сомневаюсь, что она изменит что-то из-за неотложности моих дел. Поверьте, перед вторжением это перестанет вас так занимать. — Если вы уверены, — сдался он. — Тогда прощаюсь. Не тревожьте меня по неважным вопросам, в противном случае я просто разобью эту штуковину. И благодарю за уделенное мне время.       Не успели они пробормотать слова благодарности, как связь оборвалась. Лакрима потухла, и волшебство, скопившееся вокруг, с растерянным гудением принялось неторопливо рассеиваться в воздухе.       Собравшись с мыслями, Инбер заговорил: — Думаете, он не совсем здоров?       Август довольно долго раздумывал его вопрос — не тот, сказанный, а подразумеваемый под ним: «Влияет ли проклятие на его нынешние действия?». — Трудно сказать. Ни разу не видел его таким расслабленным в Вистарионе. Чем бы он сейчас ни занимался, это пойдет ему на пользу.       И Инбер попробовал вспомнить эту открытость, звучавшую в словах императора, а не болезненность в его глазах, и не запутанные в волосах листья… Один, во власти стихии, когда в том совершенно никакой необходимости… — Если только он вернется в Альварез. — Он вернется, — пожилой волшебник поднялся, следом встал и Инбер: они посмотрели друг на друга без следа того раздражения, возникшего между ними ранее. — Вот и все. Я уверен.       И протянул руку.       Любому другому этот жест показался бы странным: начальник штаба и неофициальный второй помощник; два волшебника, являвшихся неотъемлемой частью империи и беспрекословно преданных Его Величеству. Много лет как союзники, теперь пожимающие друг другу руки. Конечно, сантименты излишни; конечно, их союзничество — само собой разумеется.       Но протягивая руку, Август подразумевал только одно. Только одно разумел и Инбер, принимая его руку.       Такого больше не повторится.       Десять месяцев тому назад, в результате напряженной разработки стратегии в течение двух месяцев совместно с Его Величеством, ими было получено сообщение о внезапном уничтожении всего Магического Совета. Так, чужой континент впал в смуту, а его военные силы оказались беззащитны. То был небывалый подарок судьбы. Его Величество, Спригганы, министры и прочая-прочая — все, впервые с самого основания Альвареза, были согласны. Лучшего случая нанести удар, возможно, не представится никогда.       Десять месяцев тому назад, менее чем через пять минут после отдачи приказа о нападении, их император внезапно испарился. Альварез, лишившийся главнокомандующего, встал на пороге войны.       Десять месяцев тому назад, неразбериха в Ишгаре показалась бы пылинкой, по сравнению с той катастрофой, случившейся в Альварезе. Империя оказалась разорвана на два лагеря, во главе которых стояло двое, имевших право претендовать на власть в отсутствие императора.       Инбер намеревался исполнить последний приказ Его Величества, и наконец приступить к вторжению, явно одобренному императором.       Август верил — исчезновения Его Величества означает, что их время не пришло, и что нападение без главнокомандующего — военный переворот и преступление против самого императора.       Десять месяцев тому назад они едва не подрались.       Два титана в магии и политике едва не столкнулись в схватке, движимые пылкой волей и ревностным желанием угодить, и все это заставило всех в Вистарионе выбрать либо сторону, либо убраться к черту; все это пошатнуло силу и целостность нации, которой они оба служили. И поэтому неудавшееся нападение отошло на второй план, став пустяком по сравнению с случившимся.       В конце концов, в проигрыше остался только один — сама империя. Август добился своего, поскольку к этому времени администрация была слишком ослаблена, и просто предпочла ждать возвращения Его Величества.       Императора не было несколько месяцев, и им двоим пришлось прийти к некоторому консенсусу. Со временем они осознали — пусть между ними и существовали несогласия по поводу того или иного решения, однако, они оба хотели поступить правильно ради императора и страны. И этого хватило успокоить разбушевавшуюся империю, пусть и окно возможностей захлопнулось навсегда.       Вернувшись, Его Величество отказался принять заявление на отставку, поданной ими обоими, взяв на себя ответственность из-за случившегося бедлама. Никого это не успокоило. Потому что Его Величество (может, из-за проклятия, может из-за чего-то еще) не обратил внимания на то, что правительство превратилось в сплошную противоречивость, какой являлся его глава.       Время шло и, как это случается, они оставили данный инцидент позади. Они никогда по-настоящему не враждовали, и оттого проблема рассосалась сама собой. Однако Инбер сомневался, что когда-нибудь их дружба зародится снова.       Впрочем, это имело еще меньшее значение, по сравнению с мощью империи. Она не станет налаживать мосты на благо Альвареза, но к черту переворотит все русло реки.       И на сей раз не будет той двумысленности, разобщившей их десять месяцев тому назад. Воля Его Величества их сплотит. И не только их — вся дюжина, весь Альварез соберутся ради Его Величества, как не собирались ни ради кого другого — ни в прошлом, ни в настоящем.       Такого больше не повторится.       Никто не остановит их, когда настанет первое сентября.