Пособие для непослушных: закрывайте окна на ночь

— Ходить наконец будешь или признаешь поражение? — недовольный голос старика опять выдернул лиса из размышлений. — Да буду, буду! Победить он вздумал, размечтался. Дед достал уже. Заладил: “Ран” да “Ран”. Чего пристал? В падук не на скорость играют, тут думать надо. Думать об игре, укоризненно отметил внутренний голос, и Ли невольно нахмурился, признавая правоту этого голоса. Действительно, надо бы на победе сосредоточиться, пока старик не облапошил — он может. Ран делает ход и прислушивается. На улице ливень разыгрался не на шутку: дождевые капли иногда стучат по дереву, шум громкий, монотонный. В ханоке тепло, сухо и уютно. В ханоке сейчас особенно хорошо, и Ран безумно рад, что ему в такую погоду не нужно никуда идти. Ран ненавидит дождь. Ран сидит на полу и не чувствует того холода, который исходил от деревянных досок в ханоке северной провинции. Мельком он думает, что ни капельки не завидует Тхуан: надо бы им что-то сделать с отоплением, а то ближе к зиме окончательно околеют. Рану хорошо тут, спокойно. Мысли о предателе и о том, что в зимние морозы надо будет снова к нему тащиться, сейчас кажутся нереальными. Реален дед, сидящий перед ним и раздумывающий над новым ходом, реален запах еды, что они не доели на ужин. Реально то, что предатель там, а Ран тут, никому ничего не должный. Что у Рана настроение хорошее, тоже реально, хотя и подозрительно — обычно в моменты, когда он ловит себя на мыслях о том, что доволен, происходит что-то неприятное — но сейчас кумихо подвох искать не хочет. Знает только, что причина его настроения в упертой коротышке, которая на весь ханок чихала и кинжал отдавать наотрез отказывалась. Общение с Тхуан оказалось своего рода разрядкой для мозгов. Она позабавила его, вся такая якобы послушная и примерная: будь она чуть помладше, точно оказалась бы в мешке старика. Ран удивлен, что вспыльчивый дед не высадил ее из телеги по дороге из города — будь лис там, с ними, он точно сделал бы это. А может и не сделал бы: с ней повеселее было, как-никак. — Да сходишь ли ты уже, тугодум?! — Да думаю я, думаю! — Думает он… о печени людской небось. — О лошадиной, — мило улыбнулся Ран и сделал ход. — Да я скорее твою печень моей милой Хо скормлю, чем наоборот! Тхуан умудрилась и лошадь дедовскую яблоками накормить. Возможно, потому старик и решил потерпеть ее до поры до времени. А потом, когда ее вечные “почему” окончательно осточертели, он приехал домой, дождался лиса и все ему рассказал. У Мантэ в последнее время мало интересных вещей происходило, а тут хоть было чем поделиться. А Ран лишь в очередной раз удивился вездесущести этой взбалмошной девчонки и ее странной многогранности, которую прежде Ран в людях не замечал. Тхуан для Рана — человек непонятный. Обычно с людьми все просто, у них на лице их подлая сущность написана. Корыстные, лицемерные, эгоистичные. У одного по глазам видно, что вот-вот на рынке что-то стащит, другой норовит хорошенько напиться и начать буянить. Если делить мир на черное и белое, то люди все черные, безусловно. Но Тхуан, видимо, не человек: она цветная какая-то, непредсказуемая. С детьми всегда, наверное, так — Ран не знает точно, обычно он смотрит на них как на потенциальных жителей мешка Мантэ. Быть может, с возрастом и Тхуан все яркие цвета в себе растеряет. — По тонкому лезвию ходишь, лис, — старик сощурился, глядя на камушки на доске. — Люблю рисковать. — Проигрывать ты любишь, пушистый, — Ран скривился, услышав это прозвище. Тхуан забавная. И ее напускная вежливость тоже забавная. Она “пожалуйста” говорит, а сама раздувается от непривычки, вот-вот лопнет — огромные усилия прилагает, чтобы не сказать колкое словцо. Грубить у нее куда лучше выходит: Ран помнит ее негодование, когда он к ней в облике отца пришел. А еще она доверчивая, оказывается: Ран удивился даже, как легко она поверила в ту чушь про кинжал. С виду она казалась умнее, но, видимо, хотя бы мозгами она точно человек. Стало быть, можно будет ее хорошенько дурить иногда — чего только не сделаешь со скуки. — Я победил! — дед уверенно улыбнулся, а Ран даже не сразу обратил внимание на то, что игра окончена. Он думал, стоило ли идти к ней вновь. Ночные посиделки со всякими непоседами, что в пупок дышат со своим-то ростом, никак не прельщали: не по статусу. Но, стоит признать, с такими хотя бы скучать не приходится. И все-таки лучше к ней не ходить больше, думает лис. Он пообещал ей уже, и не выполнить обещание было бы в его духе. Не так интересно, конечно, зато гордая девятихвостая репутация не пострадает. — Знаешь, — начал внезапно Мантэ. — Когда в городе был, видел очень красивую беседку. Может быть, и нам такую сделать? Я гибискусы вокруг посажу, красиво будет. Ран согласно кивнул, хотя, опутанный мыслями, не сразу осознал, что именно хотел от него дед. Весной он построит старику беседку. А на следующей неделе все-таки сходит к этой неугомонной коротышке. Хотя бы что-нибудь новенькое поест.

***

Тхуан пошла на поправку уже через пару дней. Сопли перестали течь рустом, температура больше не поднималась, и мать после бесконечных убеждений и требований все-таки разрешила Тхуан выйти на улицу, предварительно укутав ее в кучу одежды, конечно же. Толстую шаль девочка сняла с головы, стоило матери скрыться в дверях ханока. Половина октября осталась за плечами, и листвы на деревьях тоже осталась лишь половина. Желто-красные листья летали по деревне, подхваченные ветром, словно звали с собой тех, что остались на ветвях. Близился ноябрь. Его холодное дыхание — предвестник зимы — уже ощущалось, поэтому шаль все же пришлось надеть обратно. Но изнутри планы грели, грандиозные идеи и мысли о том, что этой зимой будет не так холодно. Ее негодование согревать будет, когда лис скажет что-нибудь едкое насчет ее стряпни, а он точно скажет — за триста лет, видимо, хорошо научился окружающих злить. Тхуан думала о печени, точнее, о том, где она ее достанет. За куриц мать сама ей печень вырежет, за другую домашнюю скотину ей голову односельчане открутят. Поэтому о животных деревни следовало забыть и никогда не вспоминать. А еще Тхуан думала о том, как будет эту самую печень готовить. Она уже представила, как ближе к ночи начинает колдовать над котелком и как на вопрос матери отвечает: “Это для кумихо”. Тогда она в деревне точно прослывет сумасшедшей. Такое точно не сойдет. Сырой печенью лиса кормить не хотелось — не дай бог подумает, что она готовить не умеет. Вот и думала она свои думы нелегкие, глядя на золотисто-багряный лес вдали. На следующий день, когда Тхуан проснулась, матери не было дома. Она вернулась домой ближе к вечеру, когда от свежеприготовленного ужина пар шел, и подарила ей ботиночки. — Ходишь каждое лето в этих своих… все истоптала. Держи новые. Черные ботиночки гладкие были, поблескивали на свету. В таких можно было все лето ходить, а иногда даже осенью и весной, когда не слишком холодно. В маленьких отдаленных деревнях все знали, что вещи на лето лучше покупать ближе к зиме, так дешевле. А Тхуан нарадоваться не могла на подарок, гордилась этой выгодной покупкой даже сильнее, чем мать. Теперь черные башмачки у входной двери стояли, своего часа ждали. Тухан всем сердцем надеялась, что нога у нее больше не вырастет, и можно будет носит их долго: такую красоту не одно лето надо носить. Близился день икс. Тхуан после долгих раздумий наконец решила, как ей поступить. Теперь оставалось протоптать себе дорожку к заветной цели: поговорить с мамой и тайком взять все необходимое. С мамой договориться оказалось сложнее всего. — Ты еще не выздоровела. Да и не женское это дело, наконец. Вот будет у тебя муж… — И будем охотиться с ним вместе. А пока разреши мне одной, ну пожалуйста! — А потом опять с температурой сляжешь? — Я теплее оденусь, честно! И принесу нам на ужин много еды. С “много еды” она погорячилась: хорошо бы, если бы хоть одна животина для лиса попалась. Так или иначе, скрепя сердце мать согласилась. И в назначенный день Тхуан ушла на охоту. Снарядилась так, словно собралась в долгий поход, и взяла с собой небольшой котелок, которым мать не пользовалась. У Тхуан был один день на то, чтобы поймать хоть кого-то и успеть приготовить поесть, причем и на семью, и на мифического гостя, поэтому времени терять не приходилось: она ушла рано поутру. В лесу тишина стояла, прерываемая лишь редкими порывами ветра. Под ногами листва изредка шуршала да ветки трескались, как бы Тхуан ни пыталась идти потише: поклажа за спиной тяжелая была, движения сковывала. Один раз Тхуан заметила резкое шевеление где-то впереди, но не вовремя среагировала, и заяц убежал. Время близилось к полудню, а девочка все еще с пустыми руками была. С охотой у нее сегодня не клеилось. В какой-то момент в лесу стало подозрительно тихо и темно. Небо заволокло тучами. Тогда предстоящий дождь настроение не поднимал, лишь все планы рушил. А стволы деревьев лишь слегка знакомыми казались: тут Тхуан бывала нечасто. В густой чаще леса на северо-востоке она охотилась лишь с отцом. Плеск воды и едва слышный гогот вдали заставили Тхуан выпрямиться и хорошенько напрячь слух. Радостная догадка посетила ее. Неужели рядом река? Река. Точнее, приток. Совсем небольшой, на пару метров отделяющий один берег от другого. С притока ветер холодный дует, и Тхуан получше в ткань одежды кутается. В горле восторженный визг застревает. На берегу сидят серые гуси. Тхуан ближе к обеду несказанно везет. Она за ветвями кустов стоит, высматривает. Одежда у нее неброская, на кустах еще осталось немного листвы, а потому пока что не приходится волноваться о том, что ее заметят. Она рукоять лука хорошенько в руке сжимает и выискивает в стае хотя бы одного гуся, что послабее. Найти его не составляет труда. Он стоит поодаль, в воде барахтается, пьет. Слишком худой, в отличие от своих сородичей, и неповоротливый. Кое-как он выходит на берег, вразвалочку подходит к другим. Тхуан не сразу замечает, что крыло у него вывихнуто. Такая добыча легкая, далеко не денется, но стоит поторопиться. Совсем скоро гусиный клин наверняка на юг полетит, поэтому лучше начать с кого-то покрупнее. Тхуан медленно достает стрелу из-за пазухи и едва слышно выходит из-за кустов. Резкий порыв ветра на руку играет, и птицы даже ее не замечают. Она выпрямляется, прикрывает один глаз и прицеливается в гуся покрупнее, но не самого крупного — Тхуан знает, что вожака ей не одолеть. Стрела летит прямо, но в последний момент из-за ветра сворачивает вбок. Слышится громкий гогот, и гуси разлетаются. Все, кроме самого хилого, что вразвалку старается хотя бы на лапах догнать сородичей. Тхуан тихо выругивается и подходит ближе. Ищет стрелу и поднимает взгляд вверх. Тхуан видит стрелу в том самом гусе, в которого целилась, и с замиранием сердца наблюдает за тем, как тот летит все ниже и ниже, пока не падает навзничь ближе к берегу. Со всех ног она бежит к своей добыче, пыхтя от тяжести за спиной, и достает птицу, а потом ловит и хилого. У Тхуан на ужин есть два гуся. Самое неприятное их разделывать: к рукам кровь липнет, а к крови и перья. Тхуан вся в перьях стоит — даже парочка в волосах застревает — и неприязненно кривится. Раньше мертвыми тушами занимался отец. Тхуан смотрит в небо и смущенно улыбается. — Я научусь, пап. Жестяной котелок колышется на ветру, нагреваясь от скудного огня. Тхуан еще пару поленьев бросает, и огонь разгорается сильнее, а тучи еще сильнее сгущаются. Тхуан всем сердцем надеется успеть до дождя. В котелке алая вода кипит вовсю, а в воде гусиные внутренности барахтаются. Девочку передергивает, стоит ей вспомнить о том, как она каждому гусю брюхо вспарывала и полоскала органы в реке. Мягкие внутренности выглядели омерзительно, в руках скользили. И как только лис может их сырыми есть, думает она. Представляет, как от кумихо воняет сырым мясом и кровью после такой трапезы, и кривится. Нет уж, в своем доме она таких дикостей не допустит. Вареные внутренности она сложила в глубокую тарелочку и, обмотав тряпочкой, чтобы не вывалились, положила за пазуху. Мясо она решила приготовить позже, вместе с матерью. Дождь застал ее ближе к деревне. Мать довольно улыбнулась, посмотрев на тушки ощипанных гусей и на раскрасневшуюся физиономию Тхуан. Котелок в ее руках и огромную поклажу за спиной мать смерила подозрительным взглядом, но, к счастью, ни слова не сказала. После сытного ужина Тхуан в комнату побежала, прихватив с собой баночку соуса, что мать заготовила на зиму. "Спать" она легла в этот раз куда раньше, пожелав матери спокойной ночи и заперев за собой дверь в комнату на самодельную щеколду. За окном смеркалось. Внутренности в тарелке уже остыли, но, приправленные соусом, пахли сносно. С палочками в руках Тхуан сидела у открытого окна. Тхуан смотрела вдаль, на верхушки деревьев, и нервно теребила столовые приборы. Тхуан ждала лиса на званый ужин.