О маленькой оплошности и проблемных заключённых

I pass the time In cool paranoia. Detail each crime That killed me before ya.

— Сюда. — Трэвис резко хватает Лору за руку и грубо выводит её из камеры. Ночь не задаётся уже с самого начала. — Отвали, — зло шипит Лора, брыкаясь и стараясь сильнее пихнуть его хоть куда-нибудь, докуда достанут руки. Или ноги. Она заезжает Трэвису по колену пяткой. Чёрт возьми, они же вроде завязали с этим рукоприкладством после начала ночных посиделок, не? Тогда какого?.. Он, однако, умеет удивлять. И не всегда, как оказалось, в позитивном ключе. — Спокойно, — командует Трэвис, насильно и грубо усаживая её на стоящий у стены стул и приковывая наручником за запястье к батарее. — Хотела стать ветеринаром? Вот тебе практика. — Он немного медлит, после добавляя: — Ты не поверишь, пока не увидишь сама. Лора закатывает глаза в бессильной злобе, резко выпрямляет ногу в сторону, стараясь вновь попасть по Трэвису, но тот лишь делает шаг назад, уклоняясь и выходя из зоны досягаемости. — А просто попросить нельзя было, ублюдок? — говорит, на пробу сильно дёргая рукой, прикованной к батарее. Звучит лишь характерный лязг, и в кожу запястья больно врезается железо. Ага, да хрен там. Это же металлические полицейские наручники, а не пластмассовая туфта из секс-шопа, на что она вообще надеялась? Трэвис поджимает губы, смотря на неё. — Вот что, — начинает он, дождавшись момента, когда Лора успокоится, и указывает пальцем в глубину камеры, напротив которой она сидит. — К нему не приближайся. А утром я уже вернусь. — Он говорит это так спокойно, от былой агрессии не остаётся и следа, Лора в удивлении приподнимает брови. Трэвис Хэкетт — человек невероятных контрастов, думает она. И он, напоследок сказав что-то по рации, уходит, оставляя её наедине с Максом. Лора медленно выдыхает, приходя в себя после… Да чёрт, что это вообще был за выкидон? Они же действительно вроде как… прошли этот этап? Или она как-то что-то не так поняла? Донёсшийся из дальнего угла камеры болезненный стон вырывает её из мыслей. У неё есть проблема посерьёзнее. А потом Макс-таки обращается.

***

Эта часть ночи проходит как в тумане. Вот Лора пытается заговорить с ним и узнать о его самочувствии. Вот он вроде как даже пытается ей отвечать, хотя и без всех расспросов видно, что Максу, мягко говоря, не очень. А вот он уже стал громадным волком и выцарапал когтистой лапой ей глаз. Отлично понаблюдала, у неё теперь напоминание на пол-лица останется. Звенят поломанные наручники, падая на пол, и это громкое звяканье металла противно даёт по ушам. Лора зажимает кровоточащую рану ладонью и стремительно убегает в сторону душевых. Больше всего на свете ей хочется, чтобы под когтями у Макса не оказалось случайно какой-нибудь неприятной бактерии, что могла бы вызвать заражение и системную инфекцию. Вряд ли Трэвис сообразит, как самолично ей в этом помочь. Вряд ли Лора без дополнительных манипуляций и посевов определит, какой антибиотик ей в таком случае понадобится. Да что уж тут говорить — вряд ли она в принципе достанет нормальный препарат в такой дыре. Потому… Хоть бы без этого добра. Лора обрабатывает рану подручными средствами. Всё, что она нашла в здешней аптечке, — это раствор местного анестетика, нити, маленькая тонкая медицинская игла и много-много бинтов. Ну, хоть что-то, а не звенящая пустота, и на том спасибо. Закончив штопать рану, она изнурённо смотрит на своё отражение в зеркале. Как же теперь хочется просто отдохнуть и поспать. Лора чувствует невероятную усталость, резко обрушившуюся на неё. Но… Трэвиса в участке нет, он ушёл куда-то, и она не знает, на сколько и когда он вернётся. Это её шанс. Нет, не сбежать — обыскать здание на предмет чего-нибудь важного и интересного, что поможет ей до конца сложить пазл о происходящем здесь, в лагере и с Максом. Пока она знает только, что Макс стабильно раз в месяц будет превращаться в огромного человековолка. И это её не то чтобы радует. Кожа вокруг глаза под туго наложенными бинтами начинает неприятно зудеть как главное из всех объяснений того, почему конкретно её не устраивает подобная перспектива. Лора выдыхает и выходит из ванной. Она обходит участок, заглядывая в каждое открытое помещение. В кабинете она находит вырезки из газет и объявления о пропаже двух людей, лежащее на углу стола письмо, адресованное создателям подкаста «Странное настоящее», на которое раньше она особо-то и не обращала внимания. Господи, да в таком бардаке вообще мало что можно нормально разглядеть. Видимо, Трэвис слишком привык быть один. Да и он бы вряд ли одобрил, если бы Лора начала всё пристально изучать и трогать. С компьютером дела обстоят сложнее, она понимает, что никогда и нигде не видела ни точный возраст Трэвиса, ни тем более — полную дату его рождения. А ведь действительно… Зарождающийся интерес изнутри коготками легонько царапает грудную клетку. Информация об этом наверняка есть в участке. Да и вообще. Стоп. Секундное удивление сменяется замешательством. Ещё, оказывается, остались те люди, которые ставят на пароль дату своего рождения? В другом помещении она находит открытку с поздравлением и узнаёт, что в целом Трэвис очень даже неплохо сохранился для своего возраста. Она бы дала ему на вид лет сорок. Возможно, чуть больше. А ему на самом деле пятьдесят шесть. Лора тихо присвистывает, понимая, что прикол с паролем теперь спокойно можно списать на цифры в паспорте. В таком случае это даже неудивительно. — «Ты хороший мальчик, Трэвис». Она вслух тихо читает слова в открытке и фыркает, думая уже про себя, что поздравление с днём Рождения можно было бы и по-другому написать. Явно добрее и не так сухо. Да и «хороший мальчик»… Так обычно ласково называют своих питомцев, в частности — собак, когда гладят их по головке и холёной шерсти после правильно выполненной команды или принесённой из сада игрушки-палки. В мыслях возникает странная связь между метафорическим образом собаки, Трэвисом и его матерью — она и являлась тем человеком, кто писал эти слова в открытке, — и Лоре почему-то вмиг становится неприятно. Она, конечно, не знает, какие у них там отношения в семье, но ей подобное прозвище вряд ли бы пришлось по душе. Тем более — в такой праздник. Но да ладно, Лора не собирается лезть не в своё дело. Пусть зовут друг друга так, как хотят. Цифры дня и месяца она находит в календаре и потом возвращается в кабинет к компьютеру, попутно заглянув в последнюю необследованную комнату и прихватив с собой шприц со снотворным. Откровенно говоря, Лора знает, как его можно использовать и зачем, но она не хочет этого делать. Трэвис держит их в участке ровно месяц, она живёт в тесной камере, где из удобств — маленькое окно с решёткой, толчок, раковина да кровать, больше ничего. А она не хочет и сама не понимает причину такого порыва. От найденной в компьютере информации пазл в голове складывается чуть больше, но этого явно недостаточно, чтобы понять происходящее в полной мере. Исследовав до конца всё, что только можно было, она возвращается в свою камеру и аккуратно прячет найденный шприц за выпадающим кирпичом в стене. Пусть на всякий случай полежит тут, Трэвис вряд ли его найдёт, он будет подспорьем в случае чего. В случае чего-то очень и очень плохого, и она надеется, что этого всё же не произойдёт. Усталость берёт над ней верх, эта поистине адская ночь слишком сильно её вымотала. Действие анестетика постепенно проходит, и Лора начинает чувствовать боль. Утром она во что бы то ни стало выпросит у Трэвиса нормальное обезболивающее. Лора ложится на кровать и почти моментально засыпает.

***

Проходят сутки, вторые, глаз под повязкой болит уже меньше, Трэвис-таки выдаёт ей таблетки анальгина на первые несколько дней и сам помогает обрабатывать рану каждое утро. Ему не очень приятно смотреть на рубец. Нет, не потому что противно, он вещи гораздо хуже и страшнее видел и штопал. В том числе на себе. Но… к этой отметине на лице Лоры он тоже приложил руку, хоть, правда, и не в буквальном смысле. Только от осознания всё равно становится не по себе. Он не хотел такого исхода. Не следовало заставлять её смотреть. Но кто ж знал, что она полезет к Максу так близко? Трэвис тихо выдыхает и вместо никому не нужного сожаления вновь сетует на то, что обрабатывать рану в камере не очень удобно. Лора лишь фыркает на это заявление. Она, между прочим, так уже месяц живёт, а ему, чтобы задолбаться, двух дней хватило. Какой неженка. На шестой день Трэвис, размотав и сняв бинты, смотрит на хорошо затянувшийся рубец и удовлетворённо кивает. — Пойдём, — говорит он ей, вставая с кровати, и выходит из камеры наружу. Лора непонимающе смотрит на него. Что, уже даже без наручников и скручивания рук? Необычно. — Тебе всё равно пора снимать швы. Давай, поднимайся. Он её подгоняет, и Лора послушно выходит. Трэвис действительно не надевает наручников и ведёт её в свой кабинет безо всей этой полицейской атрибутики, ставшей обыденностью. Он просто спокойно идёт позади. Лора понимает, что пытаться сбежать смысла нет, она ж не дура, в конце концов, да и рушить установившееся между ними хоть какое-то хрупкое понимание она хочет меньше всего. То, что Трэвис решил не фиксировать её руки, — самое что ни на есть его проявление. А ещё… доверие? Он заводит её в комнату, усаживает на диван, дезинфицирует свои руки и берёт ножницы и пинцет, готовясь разрезать и вытаскивать нитки из кожи. И… Опускается перед ней на колени. Лора внимательно следит за его действием, и мгновение они смотрят друг другу в глаза. Она явно удивлена и не знает, насколько сильно её эмоция отражается на её же лице. Трэвис не реагирует и принимается осторожно разрезать нитки ножницами, предварительно обработав рубец антисептиком. — Может быть неприятно, — предупреждает он, начиная выдёргивать их хвостики из затянувшейся кожи. Лора шипит, инстинктивно морщась, и жмурит здоровый глаз. Да, действительно неприятно. Благо, это длится совсем недолго, да и Трэвис предельно осторожен. Не хочет ей навредить. Затем снова обработка, бинты, повязка. И всё. Закончив, он, так же продолжая сидеть на коленях рядом с диваном, вытирает инструменты салфетками и обеззараживает их. Лора в моменте думает о том, что впервые за всё время они находятся настолько близко друг к другу. Она смотрит на лицо Трэвиса, он совсем рядом, и она осторожно разглядывает каждую морщинку на чужой коже, готовясь в любой момент отвести взгляд в сторону или опустить в пол, сделать вид, что есть гораздо более интересные для неё вещи, чем он сам. Например, потрескавшийся кожзам дивана, на котором она сидит. Или орнамент линолеума под ногами. Или клок пыли в углу комнаты. Что угодно, кроме него. Но Трэвис не замечает этого. Или просто умело делает вид, что не чувствует, совсем-совсем не ощущает чужого пристального взгляда на себе. Под конец, вычистив инструменты, он поднимается на ноги. — Как самочувствие? — спрашивает, возвращая всё на свои места. — Пойдёт, — отвечает Лора. — Наконец-то голова почти перестала болеть, и… я более-менее свыклась с перспективой жить с одним глазом. Теперь могу наконец почитать книгу. Трэвис впервые после полнолуния улыбается.

***

За чтением время идёт куда быстрее. Как бы Лора до сих пор где-то в глубине души ни удивлялась событиям, произошедшим до полнолуния, или ни верила в них, Трэвису за книгу она всё равно благодарна. В конечном счёте почти сорок дней без каких-либо существенных развлечений прошли… ну с явным трудом. Извечные, но теперь уже несерьёзные препирания в список развлечений не входят, потому что за такое время они стали классикой, а каждодневные разговоры ни о чём с Максом — тем более, так как они именно что ни о чём. Не то чтобы Лора была ценительницей романов начала двадцатого века, но после такого простоя в каком-либо развитии и воистину адского полнолуния почитать хоть что-то действительно было приятно и интересно. Ей необходимо отвлечься. Как угодно, книга для таких целей тоже вполне сойдёт. Да и в целом она оказывается куда лучше, чем Лора о ней думала. Возможно, не стоило халтурить в школе. Но… халтуру школьных времён она уже не исправит, зато нагонит упущенное сейчас. А ещё она ждёт приглашение на следующую игру. Ну, по крайней мере, надеется, что оно будет. Трэвис навещает их как по часам. После полнолуния в участке вновь воцаряется стабильность. Видя читающую Лору, он удовлетворённо кивает. Смотрит, сколько страниц осталось под закладкой. Ждёт, когда она закончит. Лора через пару дней дочитывает, и очередная ночная проверка двери наконец-таки проходит успешно. Она, прихватив книгу, в полумраке тихо и аккуратно выскальзывает из своей камеры и привычным путём поднимается на второй этаж. И, постучав в уже знакомую дверь, заходит внутрь. Трэвис поворачивается на звук, прекращая на пару секунд разбирать свой захламлённый стол — он как раз почти закончил, — и легко улыбается уголками губ в знак приветствия. — Знал, что ты каждый вечер проверяешь решётку. Лора фыркает. Её раскусили. — Я дочитала, — вместо какой-нибудь колкости говорит она, проходясь по кабинету в сторону дивана. Хотя сказать что-то такое язык чешется. Особенно после недавних событий. Нет, Лора никогда не считала себя мстительным человеком. Абсолютно нет. Она усаживается на диван, обнимая книгу в руках, и принимается наблюдать за Трэвисом. — Как твой глаз? — спрашивает он, взглянув на неё. — Прекрасно, — отвечает Лора, — теперь надо будет только бинтовую повязку сменить на пиратскую, и всё. Можно отправляться в кругосветку по всем океанам планеты. Только… где верный попугай, который будет сидеть у меня на плече, и моя «Чёрная Жемчужина»? Пускай будет попытка в шутку, а не колкость. Трэвис усмехается и вновь возвращается к разбору стола. Он чуть позже обязательно достанет ей эту пиратскую повязку, раз уж она так хочет. Он чувствует себя не очень комфортно под её изучающим взглядом. Для Трэвиса слишком непривычно подобное внимание к своей персоне, в этом участке практически и людей-то обычных не бывает, не то что настоящих заключённых заключённой, с которой он день через день играет в настолки, собирается ночью обсуждать американскую классику и которой обрабатывает раны от другого заключённого, но при этом оборотня и по совместительству — её же парня. Во что он вообще ввязался? И зачем? Трэвис всеми силами пытается отрицать истинную причину. Ответы на вопросы выше он и сам прекрасным образом знает. Только признавать не хочет или пока что не может. Но из зоны комфорта тоже иногда нужно выходить. К тому же во всём есть свои плюсы. Лора, вон… очень даже хорошо на него влияет. Он это осознал, после того как его посетило стойкое и отчётливое желание разобрать свой бардак в кабинете и в частности — на столе, потому что, во-первых, эту комнату начал регулярно посещать ещё один человек и самому всегда не очень приятно приводить кого-то в вечные грязь, срам и хлам, во-вторых, это сродни открывшемуся второму дыханию, Лора привнесла в его жизнь нечто новое и приятное, а в-третьих… Вдруг она опять предпочтёт его стол дивану и решит усесться на него?.. Фиксируется отклонение в не совсем нужном направлении. Стоп, всё, _х в а т и т_. Трэвис чуть мотает головой. — Как тебе произведение? — спрашивает он, наконец закончив, и тоже усаживается на диван, но на противоположный его конец. — Мне понравилось, — искренне говорит Лора, он одобрительно хмыкает, потому что изначально был в этом уверен, отдавая ей книгу. — Я увидела тут твои закладки и пометки. Любимые моменты? Она задаёт вопрос, как раз открывая роман на одной из таких. — «Это преступление, которому нет имени. Это горе, которое не измерить никакими слезами. Это поражение, которое повергает в прах все наши успехи. Плодородная земля, прямые ряды деревьев, крепкие стволы и сочные фрукты. А дети, умирающие от пеллагры, должны умереть, потому что апельсины не приносят прибыли». — Мне нравится, как это звучит, — говорит Трэвис, выслушав то, как Лора зачитала цитату. — Стейнбек очень точно описывает созревающие в душах людей гроздья гнева, которые скрывают в себе невиданные возможности. Которые зреют уже очень давно и которым дозревать осталось недолго. Он просит Лору передать ему книгу и после открывает произведение на другой закладке, перелистывая страницу назад, внимательно вглядывается в текст. — «То, над чем трудились корни виноградных лоз и деревьев, надо уничтожать, чтобы цены не падали, — и это грустнее и горше всего. Апельсины целыми вагонами ссыпают на землю. Люди едут за несколько миль, чтобы подобрать выброшенные фрукты, но это совершенно недопустимо! Кто же будет платить за апельсины по двадцать центов дюжина, если можно съездить за город и получить их даром? И апельсинные горы заливают керосином из шланга, а те, кто это делает, ненавидят самих себя за такое преступление, ненавидят людей, которые приезжают подбирать фрукты. Миллионы голодных нуждаются во фруктах, а золотистые горы поливают керосином». Лора добавляет по памяти строчку, отчётливо въевшуюся ей в память: — «…и в глазах людей поражение; в глазах голодных зреет гнев». — Именно. — Хоть здесь и описаны времена Великой Депрессии, что были около ста лет назад, но это актуально и сегодня, — говорит Лора. — В какой момент истории ни посмотри, за какой период времени ни зацепись — везде всё одинаково. Трэвис кивает и продолжает за неё, будто бы прочитав её мысли и предугадав слова: — Всё остаётся так же, только даты меняются. И идут года. По-прежнему существует эксплуатация человеческого труда. И делается всё это для того, чтобы конкретные люди, которые находятся у власти и которые зарабатывают с этого деньги, именно что заработали с этого деньги. — Трэвис, говоря, смотрит куда-то в сторону. — Всё всегда можно свести к конкретным интересам конкретных личностей, которые выражены в улучшении своей жизни и увеличении власти. А в глазах обычных людей поражение. В их душах зреет гнев. И он продолжает читать. Лоре нравится слушать его. Трэвис хорошо и медленно, разборчиво читает. Именно такой звук его голоса очень приятно звучит и расслабляет. Чего нельзя сказать о его будничном тоне. Лора, конечно, это не показывает внешне, но внутри она очень даже удивлена отнюдь не свойственному ему желанию поговорить и тем более — озвучить свои мысли. От Трэвиса же ведь обычно и лишнего слова не дождёшься. Днём он молчит или говорит только строго по делу, без ничего лишнего, без разглагольствования или заумных длинных фраз. Ночью он зачитывает цитаты из книги, увлечённо рассуждает об историческом событии и сравнивает его с происходящем в мире сейчас. Да. Трэвис Хэкетт действительно человек контрастов. Лора тихо и едва заметно усмехается. Она понимает, что наслаждается этой атмосферой. Она ловит это состояние потока. Такое ощущение, будто они оба в лодке плывут по реке. И вода течением несёт их, несёт дальше и дальше. Лора чувствует, что так _п р а в и л ь н о_. Они много ещё говорят о книге. Рассуждают об идее и смысле, который автор заложил в неё, обсуждают героев. Оказывается, Трэвис без ума от образа матери Джоуда — сильной, волевой женщины, абсолютного женского авторитета, что являлся стержнем всего семейства и был воплощением твёрдости и решительности в тех моментах, когда все заходили в тупик и никто не знал, как поступать. Лора пока не уверена в правильности хода своих мыслей, но она начинает догадываться, почему именно этот образ так его завлёк. Ей, в свою очередь, понравился другой персонаж — Джим Кейси, бывший священник, отрёкшийся от религиозной деятельности и утративший веру. Он привлёк её молчаливостью и постоянными размышлениями о людях, своим стремлением понять их сущность. Для неё в этом было что-то знакомое, родное, отзывающееся чем-то приятным глубоко-глубоко внутри. — «Я всё время слушаю. Потому и задумываюсь. Сначала слушаю, что люди говорят, а потом начинаю понимать, что они чувствуют», — зачитывает Лора его слова, вновь вернув себе книгу. — Похоже на тебя. Трэвис не мигая смотрит на неё, будто бы анализируя и её, и сказанные слова одновременно. Лора продолжает читать, так и не подняв на него взгляда, не заметив этого. После он ставит чайник, и оставшийся вечер они проводят за чашкой чая с десертами. Днём Трэвис специально смотался в город за ними. Не предлагать же Лоре свою бурду — крепкий, что аж зубы сводит, кофе, да ещё и без молока, сахара и хоть чего-то, чем эту горечь можно заесть? Несолидно ведь как-то. Лора в целом уже и совсем не жалуется на заключение. Всегда бы в тюрьмах так. Только можно, пожалуйста, и здоровый глаз завернуть в придачу? Всё тогда вообще шикарно будет. И заканчивают они очередной партией игры. Удивительно, что на неё вообще остаются силы, учитывая их продуктивных диалог, начавшийся поздно вечером и плавно перетёкший в предрассветное время. Трэвис, к огромному своему сожалению, понимает, что вот так вот не говорил и ничего не обсуждал уже очень много времени. Да и не с кем ему. Крис поверхностный и пустой, вечно занят своим лагерем и далёк от него, Трэвиса, настолько, насколько это в принципе возможно. Бобби… Он сомневается, что Бобби вообще бы понял его намерение в силу незрелости своего разума и слишком детских интересов. О родителях даже вспоминать смысла нет, не то что подступаться к ним с подобными предложениями. Всё равно не одобрят. Друзей или приятелей он не имеет, коллег — тоже, он в участке работает один после смерти Хэнка. Хоть и прошло уже шесть лет, к нему в штаб так никого и не перевели. Да и смысл, если в городе с населением в несколько тысяч человек всё равно ничего не происходит. Хотя с формулировкой «ничего не происходит» Трэвис бы ой как поспорил, но… оборотни, полнолуния, очень долгая охота на Белого Волка и дела семейные — это всё из категории «вы не понимаете, оно совсем другое». Он никогда до этого момента не осознавал в полной мере, насколько одиноким является. Все эти мысли хоть и время от времени появлялись у него в голове, но постоянно они отходили на второй и третий планы, так и не получая должного развития. Не до них как-то было. Зато теперь понимание неприятно заполняет всё его нутро. Лора сидит на другом конце дивана и неотрывно смотрит на него. Трэвис думает, что она странным образом отличается ото всех, кого он когда-либо знал. Что-то есть в ней такое… Он никогда не встречал подобного ни в своей семье, ни в людях, с кем был знаком за всё время сознательной жизни. Коих, к слову, довольно мало. Он вдруг понимает. Он понимает, что встретил человека, во многих аспектах похожего на него самого. Но Лоре совсем не место в такой глуши. Ей бы в большой мегаполис, как и всей молодёжи, в Нью-Йорк там, к примеру, Чикаго или, возможно, в Хьюстон, устроиться на работу в приличную ветклинику, да и проживать свою жизнь, заимев семью и любимое дело, как делают это все обычные и нормальные люди. С другой стороны… Может быть… Это противоречие неприятным осознанием селится где-то под рёбрами. Трэвис упорно гонит его от себя, не хочет об этом думать. За окном в это время мерно наступает рассвет. Видимо, он слишком уходит в себя и в свои размышления, теряет концентрацию внимания и… совсем не замечает, как выигрывает впервые за долгое время. Он уже почти привык к постоянному исходу в виде проигрышей и даже практически перестал беситься с довольного лица Лоры после. Человек — оно ведь существо такое… ко всему приспособится и даже к поражениям в скрэббле, которые вошли в систему. А тут раз, и победа. Внезапность. Непредсказуемость. Зарыв шаблонов. Шок-контент. Лора тихо посмеивается. Она не может отказаться от внезапно пришедшей ей в голову идеи. Всё-таки пора возвращаться в привычное русло. — Ладно, — говорит она и, посидев с полминуты не двигаясь, подцепляет пальцами края своей футболки, стаскивая её с себя через голову. Ненужная вещь падает на пол рядом. — Что ты делаешь? — удивлённо спрашивает Трэвис, прикрывая ладонями глаза и откидываясь на спинку дивана. Стоп, он тут ещё от осознания своей победы не отошёл, куда ещё больше потрясений? И всё это происходит, главное, в течение пары минут. Его воспитали приличным человеком, он не собирается пялиться на грудь девушки, что в два раза младше его. — Надо же как-то разнообразить вечер? Я проиграла, потому по всем законам ночных игр для двоих я должна избавиться от какого-то элемента одежды. Трэвис осуждающе качает головой, всё ещё держа глаза закрытыми. — Лора. Он впервые зовёт её по имени, и внутренности буквально шпарит кипятком. Кажется, она действительно свернула куда-то не туда, раз позволяет себе так реагировать и вообще — себя так вести. Изначально это планировалось просто как прикол для собственного развлечения. Просто. Как. Прикол. Но постепенно он перерос в нечто немного другого характера. Лора едва сдерживается от того, чтобы не дать себе ладонью по лбу. Трэвису бы следовало выставить её за дверь в эту же минуту, надеть наручники и отправить в камеру думать над своим поведением. Ему бы изначально не стоило начинать подобные посиделки. Да что скрывать — ему просто надо было следить за закрытием решётки, а не слушать Криса и его невероятно важные просьбы, и тогда ничего бы из этого не произошло. По-хорошему, и ей бы тоже следовало ещё много что делать или чего не делать, но они оба тут, в данной точке пути, куда привела их именно эта череда событий, и потому уже нет смысла подсчитывать и перечислять все другие возможные варианты. Это всё равно ничего не изменит. И надо ли вообще что-то менять? — Мне хочется тебя выпороть, — на выдохе говорит Трэвис, так и не убрав ладоней с глаз. Как бы ни было велико его желание, он не может. Просто не может. Ни выпороть, ни хотя бы банально посмотреть. Лора смеётся. Смеётся заливисто и громко, но потом осознаёт, что Макс… Ах да, Макс… Он преспокойно себе спит этажом ниже, и она не знает, насколько хорошая или плохая здесь звукоизоляция. Она давится очередным смешком, прикрывая руками рот. Ради подобного стоило один раз поддаться. Определённо стоило. Когда бы ещё она увидела такие эмоции на чужом лице? Она случайно замечает выложенное на игровом поле слово. «искренность» Желание мстить пропадает окончательно, она и так уже достаточно поиздевалась над психикой Трэвиса. — На мне топик, можешь смотреть, — говорит через какое-то время, когда становится уже совсем неловко от сложившейся ситуации, и Трэвис осторожно и совсем ненамного приоткрывает глаза, чтобы убедиться в правдивости её слов. Что ж, он убеждается и убирает руки от лица. — С тебя станется и его снять. Лора мысленно соглашается с ним. Но начинать всегда надо с малого, так ведь?

But your pale blue eyes Trigger innocence And bind to euphoria.