До предела

Проверка заняла неделю. Результаты для Ирины Алексеевны оказались неутешительными. Ее не просто уволили по статье: решался вопрос о возбуждении уголовного дела. По отделению это событие проехалось катком. Допросили всех и не по разу, но больше виноватых не нашли. Атмосфера была не очень — с одной стороны, Павлову не любили, да и о махинациях ее знали. С другой — все равно было не по себе. Ирина Алексеевна проработала в Склифе больше полутора лет, и к ней привыкли. Далее встал вопрос, кто станет заведующим. Брагину предложили в первую очередь, но он гневно отказался: слишком много воспоминаний, в том числе болезненных, было связано с этой должностью. А еще Олег боялся, что Марина, несмотря на переход в нейрохирургию, может воспринять его согласие как предательство. «А твоя попытка помирить ее с Павловой не предательство?» С другими кандидатами была явная напряженка. Лазарев и Гафуров не подходили из-за юности и недостатка опыта, Хромова наоборот посчитали слишком возрастным (да он и сам не горел желанием). К тому же, Иван Николаевич не имел опыта в административной деятельности и плохо разбирался в документации. А Куликов отказался раньше, чем ему могли бы предложить.

***

Нарочинская открыла дверь и столкнулась взглядом с Брагиным. У Марины заныло сердце: Олег выглядел так, словно не спал все время, что они не виделись. А еще он сильно похудел. — Ты чего в прихожей? — тихо спросила женщина. — Сижу. Привет, — Олег приподнял уголки губ, от чего вместо привычных ямочек на щеках появились глубокие невеселые складки. — Привет, — еще тише отозвалась Марина. Господи, как она соскучилась, это невозможно. Несмотря ни на что. Брагин тяжело поднялся и помог ей снять пальто: — Есть будешь? Скоро доставка приедет. Они встали лицом к лицу. Сердце заныло еще сильнее. — Пока не хочу. — Разогреть можно, — Олегу этот диалог казался сейчас бессмысленным. Но один важный вопрос имелся. — Расскажешь, куда ездила? — В санаторий. — Все в порядке? — насторожился мужчина. — Вполне. Просто отдыхала. — Хорошо. Я рад тебя видеть, — это было правдой. Злость и обида, копившиеся эти недели, закончились, как только Брагин увидел Марину. Скучал. Отдохнувшая Нарочинская выглядела фантастически — еще красивее, чем обычно. Как актриса на каком-нибудь награждении. А вот глаза выдавали: в них плескалась такая острая тоска, что у Олега сжало горло и перехватило дыхание. Марина ничего не ответила. Она раз за разом рассматривала лицо Брагина, будто хотела найти в нем что-то, чего не видела раньше. Она любила. И знала, что он это знает. — Марин, — Брагин взял ладонь Нарочинской, но женщина тут же освободилась, шагнув назад. И он понял, что больше не может. — Ну не молчи ты. И не смотри на меня так. Она закусила губу: — Я так и не придумала, что тебе сказать. — Ты не придумывай, ты говори, — серьезно произнес Олег. Марина вздрогнула и опустилась на тот же пуф, с которого недавно встал Брагин. Медленно, словно растягивая время, сняла обувь и подняла глаза: — Ты поразительный человек, — начала с самого простого. С начала то есть. — Тебе признаешься в любви — женишься на другой, которую даже не любишь, просто назло. А потом делаешь вид, что ничего не было, что мы друзья, но тащишь во двор целоваться. Голос Нарочинской звучал хрипло и устало, и у Олега вместо мурашек по коже поползли настоящие иглы. Марина рассказывала, а у него картины перед глазами вставали. — Определиться не можешь, пока тебе прямым текстом не скажешь несколько раз. Как будто тебе все равно, с кем жить. Затем, — Нарочинская истерически усмехнулась, — затем лезешь в обвал, совершенно наплевав на то, что будет со мной, если ты погибнешь, хотя сам потерял Ларису. Неожиданно. Брагину показалось, что его ударили под дых, а потом контузили. А Марина продолжала: — Устраиваешь проходной двор в моей, — сделала акцент на этом слове, — квартире, а когда я сопротивляюсь, меня же и выставляешь крайней. Требуешь быть женой, а не начальницей, хотя сам на супруга тоже не тянешь. А уж твоя поддержка с Павловой просто неоценима! Нарочинская оборвала саму себя, покачала головой и, отвернувшись от Олега, тихо, но уверенно продолжила: — Она хотела меня лишить должности, если не хуже, а ты ее в гости зовешь, еще и меня перед фактом ставишь. Ощущение, что тебе окружающие всегда важнее меня. Не только друзья, а вообще все, — снова посмотрела на мужчину. — Все тебе важнее женщины, с которой ты живешь, Брагин. У Марины исказилось лицо, словно от боли. Она резко выдохнула и закрыла лицо руками. Олег рывком присел: — Мариш, не надо, — он убрал ее ладошки и понял, что глаза у Нарочинской остались сухими, но покраснели, как от воспаления. — Ты хоть понимаешь, что с Павловой ты меня просто предал? — с отчаянием прошептала она. — Ты хоть понимаешь это, Брагин? — Понимаю. Нарочинская слегка оттолкнула его и резко встала: — Да ни черта ты не понимаешь! Сам говорил, что все будем решать вместе, — услышала, что голос задрожал, и на секунду сжала губы. — А на самом деле создаешь проблемы и сбрасываешь их на меня. А меня услышать — даже не помочь, просто услышать, — нет! Много чести. И вот это Олег уже посчитал несправедливым: — Если я такой, зачем надо было звать меня к себе? Зачем ты тогда со мной?! — обиженно поинтересовался он, тоже вставая. Марина прошла в гостиную и плюхнулась на диван: — А я не знала, что ты такой. В голосе Нарочинской сквозило столь колоссальное разочарование, что стало еще больнее. — Какой «такой»? Марина хотела ответить, но в дверь позвонили. Брагин метнулся на звук, открыл, расплатился с курьером и пришел в комнату: — Ну? — поставил блюда на стол. — Что? — Какой я? Договаривай, раз начала, — потребовал он. Нарочинская покачала головой: то ли Брагин прикидывался глупее, чем он есть, то ли действительно не понимал: — О чужих думаешь, на своих плюешь, готов проглотить любое унижение и требуешь того же от меня. — В санатории Марина так долго молчала, что сейчас слова не желали заканчиваться и звучали очень жестко. — Но при этом постоянно делаешь то, что хочется тебе самому. А еще очень легко предаешь и не видишь в этом проблемы. — Ну прям чудовище какое-то, — по привычке съерничал мужчина, но Марина видела, что задела его. Только остановиться не могла: — Да если бы я знала, какой ты на самом деле… — То что? — грубо перебил он. — Не приехала бы в Зарецк? Или не позвала бы к себе жить? Женщина замолчала примерно на полминуты. А от последовавшего ответа на Брагина просто обрушилась плита: — Я бы в Склиф не вернулась. У Олега потекли слезы, и Марину чуть не парализовало от вспышки внутренней боли. Пытаясь смягчить сказанное, Нарочинская спешно продолжила: — Я, наверное, сама в чем-то виновата. Придумала себе твой образ, а потом стала требовать, чтобы ты ему соответствовал. Недалеко от Лены ушла. Я не специально, Брагин. Хотела, как лучше. — Я тоже, — согласился он и застыл как памятник. В наступившей тишине стало слышно, как у соседей работает телевизор. Молчали долго. А потом Олег, приклеив на лицо неестественную улыбку, уточнил: — То есть мне с вещами на выход, я правильно понимаю? Нарочинская не хотела, чтобы он уходил, и практически воскликнула «нет», но остановилась в последнюю секунду. Потому что поняла: если сейчас опять все проглотит, это никогда не закончится. А сил терпеть выходки Брагина просто не осталось: — Видимо да, — из-за того, что к горлу подбирались слезы, фраза прозвучала слишком сухо, почти равнодушно, — это оптимальное решение. Олег ушел в спальню и через минуту вернулся с рюкзаком и дорожной сумкой. И Марина поняла, что он готовился. — Я большую часть собрал, остальное, — увидел, что женщина расплакалась. — Господи, — в мгновение оказался рядом, — Мариша, что ты…. Нарочинская не слушала. И не слышала. Вся боль, что зрела эти долгие недели и не желала выходить никаким образом, решила показаться именно сейчас. Марина рыдала как ребенок. Задыхалась: от количества соленой жидкости, от почти физической невозможности вздохнуть полной грудью, от присутствия Брагина, в плечо которого она уткнулась. — Марина, — мужчина не заметил, что у него опять намокли глаза. На себя было все равно. Но Нарочинская… Она не заслужила этого. А он ее не заслужил. Даже успокоить не в состоянии. Она ревела минут пятнадцать, после чего начала приходить в себя. И почувствовала, как по спине и плечам ее гладят родные руки, а лицо и волосы целуют до боли знакомые губы. Приехали. В таком состоянии Брагин ее еще не видел. Да никто не видел за последние десять лет. Нарочинская сама не помнила, когда так рыдала. Она резко отстранилась и, бросив короткое «я сейчас», скрылась в ванной. Вышла и ощутила на себе испуганный виноватый взгляд, от которого сердце сделало кувырок. — Не смотри на меня так, — вернула Олегу его недавнюю фразу. — Ничего страшного не произошло, просто сдали нервы. Ты же знаешь, у меня бывает. — Марин, — Брагин замялся. Кажется, просьба о прощении сейчас выглядела бы издевкой. Или вынуждением. — Что? — Я понимаю. Наверное, — мужчина попробовал улыбнуться, но вместо этого на лице появилась болезненная гримаса, — наверное, мне действительно надо уйти. Только я боюсь тебя оставлять, — последнее предложение он произнес даже с каким-то облегчением, потому что хотя бы с ним был полностью согласен. А вот уходить не хотел. Но не видел иного способа сделать Марине лучше. Она махнула рукой: — Да что со мной сделается-то, — за истерику стало стыдно, поэтому теперь Нарочинская пыталась казаться нарочито-беспечной. Поняла, что Брагин не верит, и предложила. — Давай поедим тогда, что ли, и дальше разберемся. Ужин казался совершенно безвкусным. Да и разговор продолжить не вышло. Потом Брагин выкинул коробки из-под еды и посмотрел на Марину: — Если хочешь, я могу остаться. Сегодня, — добавил на всякий случай. — Посплю на диване. Но Нарочинская ненавидела отрубать хвост по кусочку. Так всегда было больнее: — Нет, Олег. Давай не будем тянуть. Брагин ночевал в гостинице. В шестьсот двадцатом. И даже не подозревал, что три недели назад там ночевала и Марина.