Северная сторона

      «В своей долгой жизни я многое видал: голод, который изводил моих соседей, и из-за которого они решили запечь соседскую собаку; бедность, которая в сочетании с желанием обладать всеми камнями мира создавала очень терпкий коктейль. Гордость, которая перетекала в безумие и разрушала собой всё, и счастье, что не знало границ, но, при этом, не выходило за пределы дома. Удовольствие, в котором утопали люди и которое поглощало их; съедало, да так быстро и с таким аппетитом, точно не ело ни один год. Боль, что разъедала изнутри, заставляла идти на необдуманные поступки и обдумывать ужасные вещи — всё это я помню, всё это ещё чётко стоит перед моими глазами, но здесь я испытываю только лишь чувство глубокой тоски — я не верю во все эти чувства. Я не доверял этому, как тяжело мне было и поверить в любовь: в такую красивую, яркую, точно из сказки или из фантастической книжки — я не мог представить себя влюблённым и любимым, потому что это не вписывалось в мою картину мира и никогда не прельщало меня. «Глупость» — только этим словом я мог обозначить то самое чувство, которое некоторые находили самым светлым, чистым и бла-бла-бла — такова была моя позиция насчёт всего, что было обозвано прекрасным и ценным.       Но, глядя на радость; на веселье, праздность жизни, на муки, что испытывали люди в холоде и голоде, мечтая о куске хлеба, величии и горячей ванне, я всегда вспоминал о том, что хорошее, как, впрочем, и плохое всегда заканчивается. Всё это — исключительно временное состояние, в котором пребывает человек. И пусть считается, что если что-то закончилось — это ещё не конец, я всегда помнил, что всё, абсолютно всё заканчивается смертью и обнищанием. И эта мысль не давала мне спокойно воспринимать чужую радость и радоваться самому: я смотрел, как люди смеются, и думал о том, что если не завтра, так через год эта улыбка уйдёт, а не через год — так через десять, двадцать лет, которые в рамках вечности точно секунда. Но, при этом, самому мне не было тяжелее испытывать радость: да, я знал, что это кончится и будет чем-то кратковременным, однако конца я совершенно не боялся и страх того, что будет, не приходил — я также легко отпускал эмоции, как и людей, и смеялся над верой остальных в то, что всё это — навсегда, будь то горе, счастье — неважно. Но, несмотря на это, мне не было легче. Я чувствовал себя не на своём месте. Был не с теми людьми, занимался не теми вещами и мечтал о том, чего, как мне казалось, мне никогда не получить. Ставил цели, достигал их, а, получая то, что хотел, тут же отпускал и выбрасывал нужное, не осознавая, что мне это необходимо. Отдавал для того, чтобы отдать. Отказывался для того, чтобы отказаться и ничего не держать в руках — да, в этом был весь я. Да, именно так я и прожил часть своей жизни, пока вдруг не решил, что в чём-то всё же поступал неправильно и, не накапливая; выбрасывая всё, что только мог из своей жизни, лишь бы чувство счастье не пробыло со мной слишком долго я упустил нечто ценное и даже не заметил этого во всей своей погоне за тем, чтобы доказать, что я не из тех, кто верит в вечность и мне легко отказаться от всяких удовольствий.       Больше всего на свете я люблю свою маленькую деревушку, из которой я, в своё время, часто уезжал, в попытках отыскать себе пристанище и место, которое будет моим домом, пока я не понял, что вот он, здесь, всегда был под боком, и я всегда мог в него вернуться. Здесь текут багровые реки. Здесь горят зелёные звёзды, а люди, преисполненные жаждой, страдают пьянством и никак не могут насытиться вином. Все дороги ведут к лесу, а лес — заканчивается у подножья гор, на которые не так-то легко забраться и, из-за попыток покорить которые, сорвался, не добравшись до вершины, ни один человек. Как красиво. Как роскошно. Как тепло находиться здесь, среди этих деревьев; дышать воздухом, который здесь отличается особой насыщенностью и чистотой, которую я искал в других городах, среди других гор и полей, но всё никак не мог найти.       Признаюсь честно, я соскучился. И по этому дому. И по воспоминаниям, которые связывают меня с ним. И по ощущению, что это что-то моё, родное, что греет душу и делает меня собой. И по Мари, которая по прежнему не зашторивает окна и за монотонной, размеренной жизнью которой было одно удовольствие следить. Помню свои вечера за этим занятием. Помню свечу, что горела на подоконнике — однажды Мари умудрилась поджечь свои волосы. Это было так нелепо. Это было так смешно. А она, кажется, испугалась в тот момент: это был единственный раз, когда я уловил её страх. Но с тех пор мне всегда было интересно: знай она о том, что я рядом, она бы боялась? Или она и без того это знала, но ей просто нравилось чувствовать на своей коже мой взгляд — этого я никогда не узнаю, и уж точно не пойму, что она тогда почувствовала бы. Ведь она так изменилась. Даже сильнее, чем я. Как дурно. Она теперь шатенка. А у меня больше нет желания преодолевать расстояния ради того, чтобы, скрывшись в тени деревьев, наблюдать за тем, как она читает; как она меняет положение своих плеч, как от жары расстегивает верхние пуговицы своей рубашки и как чувственно она касается ободка кружки своими губами, что и с расстояния было понятно, как нежны её губы и как горяч напиток, который она долгими минутами смаковала, лишь иногда отставляя свою кружку. Я соскучился. Я рад, что я это почувствовал. Я рад, что я не знаю, что будет со мной дальше, но пока мне тепло, пока я счастлив и пока я дышу — я чувствую себя живым и ничто, даже тонкий локон Мари, мне более не нужно».       Далее звучал вздох, какие-то шаги, шорохи, точно человек, что это говорил, собрался куда-то уходить или ещё кто-то отвлёк, раз он вместо того, чтобы сразу нажать на выкл, ещё несколько секунд писал текст. А далее — щелчок, тишина, дорожка закончилась. И что было за пределами этих пяти минут, были ли там важные разговоры, было невозможно выяснить, хотя и очень хотелось. Это был текст записи с диктофона, который был найден в брошенном неподалёку от места преступления рюкзаке, что удалось отыскать полицейским за всё то время, что они шерстили территорию в попытках отыскать какие-то улики. Установить, была ли эта находка как-то связана с их преступлением, на данный момент было невозможно, однако рюкзак выкидывать не торопились, всё же оформив его как предполагаемую улику, с целью в дальнейшем поработать над ней и попытаться установить связь. Но, более всего к рюкзаку приковывал внимание тот факт, что следов совершения преступления было чертовски мало: более значимыми казались только гирлянда, которой была обмотана жертва; следы сдёртой коры на дереве, точно кто-то намерено её оторвал, а также отсутствие следов носки, борьбы, за что взгляд детективов сразу зацепился, с целью того, чтобы с помощью этого раскручивать свои теории. В остальном, информации было слишком мало. А находка вызывала собой множество вопросов и игнорировать её уж точно было не самой лучшей идеей.       Лейф, который уже больше часа был в участке, из раза в раз прослушивал эту запись и выписывал на листик детали, которые он подметил: экспрессивность речи, отсутствие запинок, сложившееся ощущение, что человек оставил эту запись для кого-то, как часть своей истории. Лейф был увлечён, сосредоточен, и пусть мысли о том, как это связано с их делом, и не приходили в голову мужчины, но он продолжал обрабатывать эту улику, точно эта запись содержала в себе всю схему преступления и ответы на вопросы, что уже начинали мучить детективов. Но пока для Мортона все эти слова были совершенно пусты.       — Ты что-то выяснил? — спросил Эмиль, подошедший на пятом круге к столу Лейфа и подсевший к нему. Детектив, что удерживал кофе в двух руках, поставил стакан на стол и посмотрел на своего коллегу, лицо которого прямо-таки отражало сосредоточенность. Судя по тому, сколько раз этот человек прослушивал запись и как настойчиво он бы занят её изучением, можно было решить, что правда хоть что-то в ней его зацепило и было связано с делом, ведь иначе было совершенно не понятно, зачем ему это.       — Ничего существенного, — хмурым голосом ответил Лейф, хмурясь, точно это помогало ему думать. Он свёл брови у переносицы и, наклонив голову, провёл по бровями пальцами, сильно надавливая на них. — Вам удалось опознать парня?       — Нет, — Эмиль покачать головой и выдержал небольшую паузу, отпив кофе. — Мы прошерстили всю базу пропавших без вести, поспрашивали местных, но пока ещё не нашли никакой информации о том, кто он. Думаю, он не из этих краёв, — Эмиль пожал плечами и наклонил голову, опустив взгляд. — Здесь все всех знают, пара сотен жителей — пропажа одного из местных точно стала бы заметной и ещё вчера, если не позавчера, о пропажи бы сообщили, лес бы обыскали, а здесь — ничего нет, да и нашли его случайно. Поверьте, он не отсюда.       — Я запомню это, Эмиль, — Лейф кивнул и начал рисовать в блокнотике спираль, продолжая думать. — А насчёт того, что я нашёл, так это сплошные странности. Во-первых, мне кажется странным, что этот диктофон вообще оказался в лесу, ещё и на месте преступления. И эта запись… она явно не закончена. И человек, оставивший её, точно хотел, чтобы это услышали. Но нам ли она предназначалась или кому-либо другому я сказать не могу. Однако, если я прав и это не всё, что хотел сказать человек, то почему он остановился и, выбросив диктофон, решил оставить всё так, как есть?       — Или это финал.       — Тогда я ничего не понимаю. Его слова, рассуждения показались мне какими-то нелогичными, спутанными. Он переходит от одного к другому, точно просто записывает все свои мысли, случайно пришедшие в голову. А ещё он, как мне показалось, неадекватен, и у него есть разного рода психологические проблемы.       — То есть? — с интересом спросил Эмиль и наклонил голову набок, с кривой улыбкой посмотрев на Лейфа       — Он следил за девушкой, — на этом глаза Эмиля чуть округлились. Он подумал, как забавно, что запись, содержащая в себе состав одного преступления, каким-то чудным и мистическим образом оказалась на месте другого преступления. Этого уж точно не могло было быть. Разве что только рюкзак не принадлежал этому парню, но где тогда его одежда и почему тут только он? Или они недостаточно хорошо обыскали лес? — И не ясно, закончилось ли всё на этом, хотя, судя по тексту, нет никаких причин полагать, что было что-то ещё. Он высказывает очень сомнительные утверждения и, при этом, у него проблемы с тем, чтобы испытывать эмоции. Проблемы с осознанием себя, и явно ещё что-то, что я пока упустил, — Лейф протяжно вздохнул и откинулся на спинку стула, закинув голову назад и посмотрев на потолок. Начало дела ему нисколько не нравилось: пока было слишком много не прояснённых моментов; слишком мало вариантов того, что могло произойти, как отсутствовали и нити, что могли бы что-то с чем-то связать. Возможно, дело было в том, что работа продолжалась всего несколько часов. Однако и за эти несколько часов стало понятно, что у них большие проблемы и с этим ещё придётся повозиться.       — Думаю, эта запись как-то связана с нашим делом, — негромко произнёс Эмиль. Он подумал над тем, что всё ведь не могло быть просто так и подобная находка вряд ли оказалась случайной. — Но нам ещё стоит придумать, как, — мужчина отпил немного кофе и выдержал паузу, о чём-то задумавшись.       — В скором времени это нам удастся, — сказав это, Лейф принялся вставать и собрался выходить из-за стола, глубоко вздыхая и начиная разминать мышцы, точно он устал сидеть в своём кресле. — В любом случае, меня сослали сюда, в ваш замечательный участок, чтобы я работал качественно, а это значит, что я обязан показать себя хорошо и сделать так, чтобы как можно скорее вернуться обратно в Осло: не в обиду вам, конечно, но я уже успел заскучать, — Лейф весело улыбнулся и хмыкнул. Встав, он начал собирать бумаги со стола, что до того разбросал.       — Ты же здесь всего неделю, Лейф: неужто тебе так мало развлечений? — с наигранным возмущением в голосе ответил Эмиль и, изображая изумление на лице, развернулся к Мортону, не вставая со стула и коснувшись рукой его спинки.       — Очень мало, — собрав всё в кучу, Лейф прижал бумаги к себе, замер и посмотрел на Эмиля. — Но что-то мне подсказывает, что это дело разбавит мою скуку и я о ней совершенно забуду, — это прозвучало оптимистично и Эмиль тихо посмеялся, с добродушной улыбкой глядя на коллегу. История, по которой Мортон оказался в этом участке, была неизвестна как Эмилю, так и Моне, так и всем остальным их коллегам.       Мортон был здесь даже не неделю, а лишь четвёртый рабочий день. Познакомился с коллегами, обменявшись парой слов, осмотрел бюро, выбрал себе стол, который располагался практически сразу же напротив двери и первое время создавал впечатление необщительного человека, который довольно-таки замкнут, тих, любит сидеть себе в уголочке с бумажками и лишний раз старается не вступать в диалог. Впрочем, к этому дню характеристика Мортона претерпела совершенно небольшие изменения: его перестали считать замкнутым и зажатым, а, в остальном, всё ещё находили его довольно-таки молчаливым, спокойным и максимально умиротворённым человеком. В чём-то мечтательным, фантазийным, который любил делать заметки по всем поводам, и именно основываясь на этой его особенности коллеги хотели придумать ему прозвище, однако здесь пока не сошлись во мнениях и не нашли единого варианта, как им стоит стоит его называть. Споры продолжались, велось голосование, и пока была абсолютная ничья.       — Что же, удачи тебе в нём, — Эмиль встал со стула и взялся одной рукой за его спинку, а второй похлопал своего коллегу по плечу. Лейф кивнул, соглашаясь с этими словами, и направился к столу Моны, с целью того, чтобы оставить обработанные им документы там и уже у себя дождаться возвращения напарницы, которая ещё по возвращении с места преступления попросила её высадить у какого-то здания, что ни о чём не говорило Мортону, и с тех пор не выходила на связь. Лейф интересовался, не нужна ли Моне подмога, однако та достаточно резко объяснила, что это ни к чему и его присутствие здесь лишнее, и именно потому детектив совершенно и не стал с этим спорить, запрыгнул на мопед и отправился в бюро — и без того было достаточно много работы на данный момент, чтобы ещё и отвлекаться на ненужные дела. К тому же, Лейф был убеждён, что девушка и сама знает, что делает, что и вовсе делало для него всякое непрошенное участие бессмысленным. Они были не так близки, чтобы лезть в дела друг друга.       Куда важнее для Лейфа сейчас был это дело, и из его головы не уходила не только эта запись, но и тот дом, на который они с Моной наткнулись, по мнению девушки, совершенно случайно, и у которого Мортон попросту не мог не остановиться — уж слишком сильно он захотел зайти туда и осмотреться. И сейчас, по дороге от стола Моны обратно, к своему столу, он думал над тем, что ему стоит временно отпроситься и вернуться туда. «А вдруг мы упустили что-то важное? А вдруг там есть что-то, что касается дела прямо как этот рюкзак». Стоило точно вернуться в это место и ещё раз всё изучить. Однако сейчас было важно понять, стоит ли дожидаться Мону, или идти одному.       Детективу показалось, что наилучший вариант понять, что стоит делать в данном случае — это бросить монетку, и такая как раз нашлась у него в кармане. Лейф встал посреди офиса, напрягся, сосредоточился и вздохнул, после чего закрыл глаза и подбросил монетку. К удивление Лейфа, монету ему не удалось поймать, и она упала куда-то на пол, о чём свидетельствовал возникший звон. Лейф открыл глаза и принялся взглядом искать её, а как отыскал — тут же поднял и посмотрел на то, что выпало. Это была решка. Радость выразилась на лице мужчины, когда он понял, что это было знаком: ему стоило отправляться в путь самому.       — Эмиль! — громко воскликнул Лейф, развернувшись к столу коллеги, который увлечённо что-то печатал, но, услышав своё имя, прервался и обернулся. — Я поеду на место преступления и изучу там всё более внимательно: думаю, мы что-то упустили. Не может же быть так, чтобы улик не было, верно? — выражение лица Эмиля стало несколько хмурым. Он посмотрел на свои наручные часы, подметив, что уже три часа дня.       — Съездить с тобой?       — Нет, что ты, не стоит, — довольно-таки сразу ответил Лейф. Он убрал монетку в карман своих брюк и подошёл к столу Эмиля. — Скажешь Моне, если она вернётся раньше меня, что я поехал искать улики.       — А куда она запропостилась? С чего она решила, что может быть где-то, где ей угодно в течение рабочего дня? — профырчал мужчина, выразив голосом крайнюю степень недовольства подобным решением.       — Не знаю. Но, думаю, она предупредила Сандберга. Мона не похожа на человека, который будет вот так вот пропадать, а Сандберг — на того, кто спустит это с рук, — Лейф вспомнил, как общался с их главным детективом, Сандбрегом, при приёме на работу: в этот момент Лейфа снова пробрало от того крайне тяжёлого и ядовитого взгляда, которым этот человек на него поглядывал, листая досье. Он недовольно скривился, а после отвёл взгляд от Эмиля и посерьёзничал, в попытке скрыть свои истинные эмоции.       — Мона нередко себе это позволяет, — Эмиль пожал плечами. — Она работает здесь едва ли год и, я не спорю, она хороший специалист, однако эта её черта меня всё ещё смущает: пару-тройку раз в месяц она вот так вот пропадает на полдня, при этом, не рассказывая, где и с кем она была, и почему-то именно в будни. Я предполагал, что это больница. Может быть дело в собаке или ребёнке? Но она совершенно ничего не рассказывает, а Сандберг совершенно ничего не делает, — Эмиль покачал головой, и выражение его лица стало несколько печальным. Какое-то время они просто смотрели друг на друга, пока Лейф молчал, зависнув и совершенно не зная, что сказать и вообще стоит ли здесь хоть что-то добавить. Но, так и не найдя комментариев, мужчина предпочёл откреститься от этого диалога. А эта любопытная деталь о напарнице запомнилась Лейфу и показалась ему интересной. «И с ней всё не так уж и просто», — только и подумал Мортон.       — Ну, я пойду. И Сандбергу передай, куда я отправился, — в ответ на это Эмиль кивнул, тихим голосом добавил: «будь осторожней» и отвернулся обратно к компьютеру. Мортон проигнорировал данное напутствие. Соблюдение осторожности было чем-то само собой разумеющимся, и показалось слишком странным делать на этом акцент.       Торопливым шагом Мортон покинул офис, а оттуда — направился к мотоциклу, не задерживаясь на улице. Сев за руль, детектив посмотрел по сторонам, а далее надел шлем и двинулся в путь. Стоило поторопиться: не хотелось возвращаться в участок по темноте и задерживаться там до позднего часа.