Вы, которая учила нас летать

Шёл снег — густыми хлопьями ложился на Москву, скрывая прошлое. Да и настоящее, исчерченное мокрыми нитями, казалось таким далёким. Таким эфемерным. «Не со мной, — бездумно повторял Иван. — Это не со мной происходит». Он смотрел, как ветер сдувает со ступеней ФЭС снежную крупу, а в голове всё вертелась музыка из машины погибших; три композиции, неведомо сколько игравшие на повторе, прежде чем гараж открыли. — Пойдём? Голос Рогозиной вырвал из мыслей, и Тихонов тревожно встряхнулся, с удивлением обнаружив вокруг не тёмные стены, а бесконечную белизну, такую редкую в слякотной и шумной Москве. — Пойдёмте, Галина Николаевна. Она была без шапки, снег падал на волосы и на пальто, застывал, не тая — крохотными искрящимися кристаллами. Тихонову казалось, что подобное происходит у него внутри: что-то холодное копится и не тает. Полковник взяла его под руку. Они спустились с крыльца, миновали тропку к автобусной остановке. — Пешком до метро? — Да, давайте пешком. Давайте пешком… Ветки смыкались над головой, снег падал на лица, но не колол, а только мягко касался и превращался в капли; Тихонов то и дело вытирал щёки. — Хорошо, — со странной улыбкой проговорила Рогозина, вглядываясь в далёкие огоньки, в светившиеся сквозь пелену витрины и вывески. Тихонов пожал плечами. Наверное, хорошо; наверное, даже для той парочки, задохнувшейся в машине, сейчас всё хорошо. Наверное, каждый миг в этом мире что-нибудь плохо, но что-нибудь — хорошо. — Вань? — А? — Ты какой-то… какой-то не такой сегодня. Это из-за утра, или?.. Он хотел отмахнуться, отговориться; перевести всё в шутку и закруглить какой-нибудь ерундой. В конце концов, хотел предложить закатиться в какой-нибудь бар; он был уверен, сегодня Рогозина не откажет. Но вместо этого… — Я не понимаю, Галина Николаевна, — сквозь зубы выдохнул он. — Не понимаю, почему это так зацепило. Не могу выкинуть из головы. У нас столько смертей было, столько всего… Самых экзотических, самых диких. А это — ну, бытовая, можно сказать, простенькая совсем, тихая. Они ведь даже не поняли ничего. Но… Он запрокинул голову, поймал растрескавшимися губами снежинку. Проглотил, пытаясь сглотнуть всю неясную горечь. Невнятно, зажав рот ладонью, прошептал: — Но какие же идиоты… Полковник положила руку ему на плечо. Осторожно отвела подальше от дороги. — Вань… — У них всё могло быть хорошо. У них всё было впереди, Галина Николаевна. И женщина была беременная, вы знали? Да, знали, конечно… Но… Ну зачем им было в этот гараж? Ну что за… В ушах всё играла та музыка, похожая на ветер в пустом парке, на мягкий снег, ложившийся не на слякоть, а на гранитные ступени старинного поместья, в котором окна светятся оранжевым светом, и потрескивает пламя, и отблески мечутся по стенами, такие… такие ласковые, так обещающие принятие и любовь. Тихонов замотал головой, выбрасывая все эти глупые сладкие картинки, возвращаясь на мокрый Старопетровский проезд, высматривая красную «М». — Нам не обязательно на метро. Если захочешь, можем погулять. Он посмотрел на Рогозину с меланхоличной улыбкой. Она щедра на подачки сегодня; она теперь всегда будет щедра на подачки — ведь у него скоро не останется даже эфемерного повода полагать, что… — Нельзя называть это подачками, — резко произнёс он, как будто тот Иван, который всегда был рыцарем и неизменным идеалистом, бросился на защиту полковника, бросился в наступление на того едкого, ироничного Тихонова, который безжалостно подтрунивал на собственной любовью, стремясь кислотой залечить раны. — Подачками?.. Она ничего не понимала. При всей своей проницательности, при всём том, что она знала обо всех его невостребованных, безответных чувствах, Галина Николаевна никогда не могла заглянуть в этот уголок его сердца. — Забудьте… — махнул он. — Да, давайте погуляем, пожалуйста. Охота проветриться. Он взъерошил волосы, снова стёр со щёк растаявший снег. В свете фонаря блеснуло кольцо. Тихонов безотчётно покрутил его — неудобное, непривычное, — и потянул вверх. — Не надо, — резко произнесла полковник. В голосе скользнул страх; Иван спросил с удивлением? — Что не надо?.. — Не снимай кольцо, Тихонов, — тихо велела Галина Николаевна. — Не надо. — Поче… му. — Договорив, он уже знал ответ. Сдвинул кольцо обратно, вниз до упора, сунул руку в карман. Предложил: — Вон туда чуть подальше есть кофейня. Ужасная выпечка, ужасный кофе, но, если смена Настина, она сделает нам… — Он неопределённо покрутил рукой в воздухе, — в общем, она приготовит так… почти как Валя. — Настя? — подняла брови полковник. — Настя, — холодно, с вызовом кивнул Иван. — Оксана не будет ревновать? Он рассмеялся; он не выдержал и рассмеялся, снова ловя ртом тёплый и мокрый снег. Выразительно поглядел Рогозину. Покачал головой. — Ей бессмысленно ревновать. Какой бы классной, какой бы яркой, умной и едкой ни была Оксанка, ей никогда было не сравниться с единственной соперницей — которой, впрочем, она пыталась подражать, так неосознанно, так искренне и всё сильнее с годами. А Насти, Оли, Вики, Карины… В этом контексте они были едва ли более значимыми, чем таявшие на губах хлопья. — Может, уволить тебя? — со вздохом спросила Рогозина. — Или её. — Это ещё зачем? — Не хочу чувствовать себя разрушительницей семьи. Тихонов сухо заржал. Закашлялся. Подавился. — Не будем об этом, пожалуйста. Ладно? — Ладно, Тихонов, ладно, — снова вздохнула полковник. Легонько похлопала его по локтю и повела подбородком куда-то вперёд, в снежную хмарь: — Правильно идём? — Не уверен, Галина Николаевна. Не уверен… Дорога ложилась под ноги засыпанными трещинами в асфальте, подмёрзшим мусором; мягко выползала из белого тумана. Снег густел, ветер усиливался. Всё это походило уже на самую настоящую метель. Когда впереди показалась вывеска «Карамели», Тихонов почти с благодарностью подумал о том, что после можно будет уйти. Под каким-нибудь очень аккуратным предлогом; ну например — Амелина написала, что чувствует себя неважно. Рогозина ведь знала и о Тихонове-рыцаре, и о Тихонове-идиоте; знала, что рыцарь, конечно, кинется на помощь Оксане. Можно будет вызвать такси Галине Николаевне, посадить её в машину, а потом… А потом бесконечно долго идти в одиночестве по этой пустоши, закрывавшей время. Куда-нибудь, только не домой. Только, пожалуйста, не домой. Только, пожалуйста, не… — Ч-чёрт! — полувыдохнула-полувскрикнула Рогозина, резко схватила его за плечо и рванула прочь от дороги. Сама, подавшись вперёд, вгляделась во что-то на той стороне перекрёстка. — Что такое, Галина Нико… И снова он понял ответ прежде, чем договорил. Наискосок от них, у дороги, хлопнула дверь джипа. На улицу выскочил парень в красном свитере и быстро прошёл несколько шагов к светофору, склонился над чем-то… над кем-то. — Тихонов, Скорую, — быстро, мгновенно сосредотачиваясь, велела полковник. Дождавшись зелёного, она зашагала навстречу парню, который уже волок сбитого мужчину к тротуару. Тот был в сознании, но странно мычал, шарил глазами, будто потерял что-то и рассчитывал найти в небесах. Полковник подхватила мужчину, помогла оттащить его от проезжей части. Все трое — Тихонов, парень, полковник — машинально оглянулись, ища скамейкк. Вокруг, как назло, не было ничего подобного; ни лавки, ни широкого забора, ничего, на что можно было бы усадить пострадавшего. У мужчины наклонилась, бессильно повисла голова. На снег капала кровь. — Ты вызвал? — отрывисто спросила Рогозина, не переставая оглядываться. — Да, да… Там крыльцо… — указывая на «Карамель» через дорогу, нервно проговорил Иван. — Далеко, — бросила полковник. Велела парню: — Так… Давайте сюда. Кое-как они взгромоздили мужчину на крышку мусорного бака. Тот замычал. — Где болит? — отчётливо спросила Рогозина. — Видишь меня? Как тебя зовут? Мужчина продолжал мычать, вращая глазами. Мимо скользнула машина; в свете фар Тихонов увидел, что половина лица была в крови. Подкатила тошнота. Иван запрокинул голову; как малолетка… — Эй, брат! Слышишь? Эй! Ты зачем на красный пошёл? — Держите его… Да куда снегом?! Надо промыть! Отогнав джип, подбежал друг паренька. — У него телефон есть? Надо позвонить… У тебя телефон с собой, брат? Кто тебя может забрать? — Скорая его должна забрать! — рявкнула полковник. — Есть аптечка в машине? Воду, антисептик, бинт! — Сейчас… — Иван, что там Скорая? — Приняли вызов, обещали приехать… — Салфетки? У него по-прежнему ком стоял в горле, горело внутри. С их-то работой — смешно так реагировать; ведь не труп даже, просто несчастный случай, приедут медики, мужика заберут, всё будет в порядке… Он дрожащими руками вытаскивал из рюкзака салфетки, роняя какие-то мелочи, брелоки… Окровавленное лицо неясным коллажем накладывалось на безмятежные лица тех двоих, уснувших в машине. Вокруг уже собиралась толпа, что-то советовали, переговариваясь. — Пьяный, что ли? — Наркоман. Смотри, какие глаза… — А эти на зелёный ехали? Гонщики чеканутые… — Обколотый, поди. — Он хоть жив ещё? Не обращая внимания на зевак, Рогозина стянула пальто, сунула Тихонову вместе с сумкой. — Держи. В боковом кармане обезболивающее. Быстро! Она тщательно вытирала руки влажной салфеткой, и Тихонов, несмотря ни на что, краткий бесконечный миг не мог отвести глаз от её длинных, холёных пальцев. Блистер демерола тем временем выскальзывал из его собственных пальцев; нарастал шум; кто-то подбежал, протянул Рогозиной бутылки с водой и бинт. — Смотри на меня. Всё будет хорошо. Это обезболивающее. Глотай. Так. Не спи! Она закатала рукава пиджака, смяла салфетку. Вытащила из пачки ещё одну и, взяв мужчину за подбородок, приподняла его голову. «Наверно, зрачки смотрит. Реагируют ли на свет», — смутно подумал Тихонов. — Смотри на меня. Не спи. Не спи! Мягкими, решительными движениями Рогозина начала стирать кровь. Бросила Ивану, не оборачиваясь: — Открой бутылку. Тихонов скрутил крышку, протянул, но прежде, чем Галина Николаевна успела взять воду, мужчина вскочил и зарычал. Иван толком не понял даже, что произошло; просто рванулся вперёд, пытаясь закрыть полковника… Парень в свитере и его друг уже схватили мужчину. Пока они усаживали его обратно, он всё ещё рычал, а затем затих, обмякнув. Рогозина, отпрянув на секунду, коротко выдохнула и взяла открытую бутылку. Тихонов заметил, что пальцы у неё в крови. — Тише, тише, — заговорила она тоном ниже, успокаивающим, подрагивающим голосом. — Главное не спи. Смотри на меня. Слышишь? Не засыпай! Мужчина шипел, плакал, мычал что-то, но больше не пытался вскочить. Только протяжно вскрикивал всякий раз, как полковник прикасалась к его лицу. Кровь пропитала волосы, стекала на воротник и куртку. Тихонова мутило; он прижимал к себе пальто Рогозиной, всё сильней вцеплялся в ремень её сумки, не зная, чем помочь, стыдясь самого себя; а перед глазами, в снежной пелене, всё ещё плавали бледные лица, слабая улыбка на губах женщины, и в ушах, вместо разговоров, мычания и отрывистых слов Рогозиной звучало холодное Валино: — Отравление углекислым газом. И почему-то ещё виделась Оксанка. …Подъехала полиция, как-то сразу рассосалась толпа. На лице мужчины больше не было крови; он сидел, съёжившись на мусорке, неестественно скривившись; упал бы, если бы его не поддерживал парень в свитере. Тихонов пропустил момент, когда рядом оказался врач. В метель ворвались проблески сирены, и кто-то облегчённо выдохнул рядом. Иван стоял, невидяще глядя, как мужчину уносят, как разговаривает с Рогозиной гибэдэдэшник, что-то записывает, спрашивает… Он подошёл и протянул Галине Николаевне пальто; холодно как, а она в одном пиджаке. — Наденьте… — Я руки хочу вымыть сначала, — качнула головой полковник. — Вон там кофейня. Зайдём, ладно? Ступая на скользкую проезжую часть, Тихонов почувствовал, как дёргает что-то внутри; что-то, то и дело напоминавшее ему о хрупкости бытия. Только вот в стенах ФЭС всё это было… как будто бы за стеклом. Как будто в аквариуме, понарошку. Каждый из них научился отрешаться от этого, придумал свой способ и смысл жить, ежедневно видя обрывающиеся жизни. Но здесь, на улице, это казалось слишком реальным, и страшным, и обесценивающим всё. Они зашли в тёплую, пропахшую дрянным кофе «Карамель». Рогозина спросила у девушки за прилавком, где можно вымыть руки. Тихонов ждал её в зале; по-прежнему подрагивало что-то внутри, словно он рыба, заглотившая крючок, и там, наверху, дёргают леску. Минуты тянулись невероятно медленно, будто сломали время. Чей-то голос попросил два больших латте. Чьи-то пальцы неловко — мешали пальто и сумка — вынули карточку и расплатились. Когда Рогозина наконец вернулась, пиджак и руки были мокрыми, на щёки и лоб липли выбившиеся пряди. — Я думал, вы его укрыть хотели, — растерянно прошептал Тихонов, протягивая ей пальто. — Нет… Не хотела испачкать, — так же растерянно, тихо ответила Галина Николаевна. — Недавно купила… Он нервно хихикнул, и она так же нервно рассмеялась в ответ, неловко втискивая руки в рукава. — Кофе, молодой человек! — окликнула девушка из-за стойки. — А… да, — отозвался Тихонов. Взял два стакана, один сунул полковнику, из другого, закашлявшись, отхлебнул сам. — Дрянь. — Пошли, — махнула Рогозина. — Пойдёмте… Сердце — теперь уже неестественно-медленно — прыгало где-то в горле; снаружи, на перекрёстке, не было ни полиции, ни толпы, ни Скорой. Исчез и джип. — Что ж это за ерунда-то… — проронил Тихонов. Рогозина только покачала головой — и вдруг прислонилась к стене кофейни, поставила стакан на перила, опустила руки и плечи. Глядя себе под ноги, протяжно выдохнула и закусила губу. Он даже не понял, как бумажный стакан оказался на грязном бетоне, когда расплескался кофе. — Галина Николаевна… Галина Николаевна, что?.. — Просто… резко всё это. Отвыкла. — Она сцепила покрасневшие пальцы в замок, прижала ко лбу. — Это чувство, что руки в крови, сколько ни мой. Как оно быстро оживает, оказывается… Ладно, Ванька. Не слушай. Езжай домой… — Не надо ля-ля, — пробормотал он, мотая головой, щёлкая по экрану. — Так… Ленинградский, пять? Полковник, не открывая глаз, молча кивнула. — Приедет через три минуты. Такси приехало раньше, почти сразу; тёмный салон, невнятная музыка, духота. Заметённые переулки. Они добрались до Ленинградки на удивление быстро для вечера пятницы и мокрого снега. Иван почти не запомнил, как они выбрались из машины, как Галина Николаевна возилась с ключами, как он сам, не задумываясь, вошёл в квартиру следом за ней. Он не мог оставить её одну сейчас; он тем более не хотел, не мог остаться один сам. — Я пойду умоюсь. — Её глухой голос раздался из безвременья, из ощущения продрогшего, пустого города, ворвавшегося в квартиру. — Где чайник, знаешь. В холодильнике должна какая-то еда быть. Он повесил на вешалку её пальто и свою куртку. Прошёл в кухню, поставил чайник. Сел на стул у окна, уткнувшись в стекло, в скупые снежные сумерки. Всё случившееся за день — ЗАГС, растерянная, пытающаяся казаться насмешливой Оксана; он сам — такой же хмуро-растерянный, такой же смешной; какое-то глупое шампанское, дорога, ФЭС; Амелиной пришлось тут же ехать на вызов вместо приболевшей Власовой, а он остался в лаборатории, размышлять о случайностях и бусинках на нитке… Обед, какие-то смутные мысли, сообщение о двух трупах в машине в гараже в Химках. Лицо задохнувшейся в салоне беременной женщины, и Валин голос… И бледная-бледная Оксана, к которой, если разобраться, он не испытывал никогда никаких чувств. Лёгкий флирт, уважение, дружба. И совсем ничего похожего на… на… «Такой ботан, как ты, по-любому только по залёту женится», — столько раз смеялась над ним сестра. В очередной раз её слова сбывались; в очередной раз она доносила до него свои пророчества — из могилы или с небес. …А потом эта метель, и дорога, и резкий выдох Галины Николаевны, и постфактум запомнившийся мягкий хруст и тормоза, почти неслышные в слякоти и снеге… …Он так глубоко ушёл в мысли, что не заметил, как в ванной перестала течь вода. Галина Николаевна в мокрой блузке вошла в кухню, щёлкнула выключателем. Над столом мягко покачнулся и застыл круг света. — Что случилось? — тихо спросила она, садясь напротив. — Ванька… Я понимаю, глупо спрашивать. Что это шок, что это всё так… так разом… Но… Что-то ещё, да? Что-то ещё?.. — Презик порвался. — пробормотал он в ответ скорей своим мыслям, чем ей. — С кем не бывало. — Со мной не бывало, — ответила Рогозина с холодной, невесёлой усмешкой. Фыркнул и выключился чайник. Она достала две кружки, сунула в каждую по пакетику. — Сахар? — Без сахара, Галина Николаевна. Когда полковник поставила кружки на стол и снова села — на этот раз просто рядом, взяв его за руку, осторожно прислонив к себе, — Тихонов с тоской, шёпотом протянул: — Мы ничего такого не хотели. Но… аборт было поздно, и мы с Оксанкой… Ну… Мне же ничего не светит. А она… Я буду рад, если получится как-то… не знаю… сделать её счастливой… Галина Николаевна! — Он ударил по столу, зашипел от боли, — Как это глупо всё звучит, как идиотски! Как идиотски… — Ох, Тихонов. Ох, Тихонов… Он скрючился на стуле. Полковник неожиданно, резко подняла руку и провела по его встрёпанной чёлке. — У тебя волосы как у него. Как щётка... — У кого? — спросил Иван, снова угадывая ответ ещё до окончания вопроса. У того мужчины, которого сбили; он чуть не набросился на полковника, а она гладила его по волосам, требовала: не спи! Смотри на меня, не спи! Всё будет хорошо! — У Славки… — тихо ответила Рогозина. Что-то дёрнулось внутри — сильней, чем прежде, точком, с глухой болью; дёрнулось — и рыбка соскочила с крючка, вся в крови. Иван вывернулся из её рук, задрал голову. Сглотнул. — Вы бы знали… Знали бы вы, как мне жаль иногда… что я не он. Мне жаль, что вы потеряли его! Правда жаль, Галина Николаевна! И вспоминать его так — паршивый обмен, наверно! И как бы я хотел, чтобы вы были счастливы… Но… — И я хочу, чтоб ты был счастлив, Тихонов, — прошептала Рогозина. Он мотнул головой, судорожно втянул воздух. — И ты можешь… Он опустил голову. Посмотрел на неё в сумерках. Ответить получилось без паузы, почти бесстрастно: — Не могу. — Почему? — Вы знаете, почему. Вы знаете, почему, Галина Николаевна… Под окном с шумом проехал снегоуборщик — словно сгребая ковшом весь этот день, вместе с оторочкой инея, вместе с эхом и ледяными камнями.