Вы, которая учила нас летать

Телефон молчал. Маячок не светился. Экран транслировал пустоту. — Ну… При самом оптимистичном раскладе ждать минут сорок, — негромко произнёс Тихонов, барабаня пальцами по столу. — Не трещи, — попросила Рогозина. Тихонов сжал кулаки и придвинулся ближе к экрану. Бессмысленно дело — пытаться различить знакомые лица там, где нет сигнала. Но… — …но в глубоком мраке жизни нас ведёт и укрепляет провидение незримо, — процитировал он. Полковник удивлённо вскинула голову. — Вот уж не думала, что тебе нравится «Калевала». — Вот уж не думал, что вы узнаете. — Не трещи пальцами. — Простите. Несколько минут прошли в молчании; на экране по-прежнему безмолвствовала тьма. Лампы гудели, и это действовало на нервы хуже, чем погасший компьютер. — Галина Николаевна, вы посидите тут? Пока… ждём?.. — Да, — не отрываясь от бумаг, сухо ответила полковник. Тихонов кивнул. Молча притащил из лаборатории второй ноутбук, устроился за барной стойкой. Рогозина с кипой отчётов сидела на диване — в той же позе, глядя, кажется, в тот же лист. Иван со вздохом запустил ноут и принялся за анализ улик. Это был мартышкин труд — если операция провалится, дело придётся закрывать. Если Лисицыну и Антоновой не удастся проникнуть в головной офис, установить жучки и раздобыть хоть какие-то доказательства… Всё будет тщетно. — Да не трещи ты пальцами! Без тебя тошно! — А почему вы всё-таки Валю отправили, не Юлю? Эта фраза — про Валю и Юлю — едва не сорвалось с языка; к счастью, не сорвалось. Кто знает, как Рогозина, взвинченная и встревоженная, отреагировала бы на такой вопрос. А ведь это до последнего момента занимало всю контору: что выберет полковник? Профессиональный долг, которому она так неукоснительно следовала столько, сколько они её знали, или безопасность Антоновой? С того дня, как Лисицын и Соколова официально объявили об отношениях, Галина Николаевна перестала ставить их в пару, и это было её железным условием. Но в этот раз — думалось Ивану — ей пришлось побороться с собой. Это снова была ловля на живца, и из конторы под типаж подходили лишь двое: Валя и Юля. Вторым без вариантов должен был быть Костя — именно его подозреваемый знал как надёжного связного. Послать с ним Юлю значило нарушить своё слово. Отправить Валю — поставить под очевидную угрозу ту, которая была для полковника едва ли не жи… — Тихонов. Если ты сейчас же не прекратишь трещать пальцами, я тебя выгоню. Он сжал кулаки и с силой укусил кустяшки. Концентрация волнения за Валю на квадратный метр зашкаливала; в ФЭС остались они одни, но это совершенно не спасало ситуацию, не делало пропитанный страхом воздух просторней или свежей. На первый взгляд полковник совершенно не выказывала тревоги, и решить, что она спокойна, мог кто угодно посторонний, кто угодно из Министерства, даже, может быть, кое-кто из ФЭС — но не тот, кто был рядом с ней, кто следил за ней уже так долго. Слишком размашистые, резкие движения карандаша. Почерк — ещё более неразборчивый, чем обычно. Поджатые губы. Излишне сосредоточенный взгляд. И, конечно, руки, руки, которые всегда выдавали её эмоции. «Взгляд, безупречно ленивый, выдают дрожащие руки», — вспомнил Иван из «Флёр» и услышал, как в комнате раздалось: — Может быть, кофе, Галина Николаевна? Он не сразу понял, что сказал это сам. Рогозина покачала головой. Подняла на него взгляд — мрачный, мутный. — Всё будет хорошо, Галина Николаевна, — прочистив горло, произнёс Тихонов. — У нас всё всегда заканчивается хорошо. Вы разве забыли? — С каждым разом верить в это всё сложней, — задумчиво пробормотала она, водя карандашом вдоль вены на запстье. — Особенно когда вот так вот ждёшь. Когда полная неизвестность. Он вдруг подумал, чего же стоит ей это показное спокойствие. Не всегда, а именно сейчас. Сейчас, когда Валя где-то там, без связи, может быть, уже даже без Лисицына. Когда последняя ниточка оборвалась, и отменять операцию уже поздно. Рогозина шлёпнула по подлокотнику, негромко выругалась и вытащила из сумки «Ёрстку». Спросила, щёлкая зажигалкой: — Будешь? — Ну и мерзость вы курите, Галина Николаевна… — Пока Валя не видит, — криво усмехнулась она. — Отключи сигналку, а то зальёт. Буфет наполнил неприятный, въедливый запах, так остро напомнивший Тихонову детство. Подъезды с облупленной штукатуркой, граффити, консервные банки с бычками… И сестру — в той её короткой юбке, в колготках в крупную сетку, в блестящей куртке. Он — десятилетний шкет — смотрел на неё, такую взрослую, такую красивую — и думал, как ему хочется подражать. Иван перевёл взгляд на Рогозину и внутренне рассмеялся: да, пример для подражания сменился кардинально. Впрочем, кто знает, какой полковник была в возрасте Ларисы. — Мы с сестрой играли в замри-отомри, — вдруг произнёс он, выныривая из воспоминаний. — Когда вот так же ждали. — Кого? — Обычно — маму. — А-а. — Это помогало. Время шло быстрей. И было… не так страшно. Хотите… сыграем? Рогозина потушила сигарету, посмотрела на него со смесью апатии и любопытства. — Ты серьёзно? Сейчас? Не перестаёшь удивлять меня, Тихонов… — Мы с вами уже так во много игр сыграли в этой комнате, — обводя взглядом буфет, хмыкнул Иван. — Мафия. Нарды. Шахматы... — Замеряшки, — усмехнулась полковник. — Замеряшки, — согласился Иван. — Так почему бы не сыграть в замри-отомри? Ещё одна игра в копилку буфета. Рогозина посмотрела в свои бумаги. Обвела неожиданно, пугающе тоскливым взглядом комнату отдыха. Хлопнула ладонью по стопке отчётов, махнула рукой и, закрыв глаза, откинувшись на спинку дивана, велела: — Давай, рассказывай. Какие правила? — А никаких, — краем глаза следя за немым экраном, откликнулся Иван. — Один говорит — «замри». Другой замирает. Потом говорит «отомри» — и второй отмирает. То есть… тьфу, не в смысле отмирает, как клетки, а в смысле — снова начинает двигаться. А потом меняемся ролями. Вот и всё. — Суть игры какая? — не открывая глаз, уточнила полковник. — Скоротать время, — пожал плечами Иван и глотнул остывшего кофе. — Фиг с тобой, золотая рыбка, — пробормотала Галина Николаевна, и Иван едва не поперхнулся от такой лексики. — Давай играть. Он скользнул по ней взглядом — бесконечная, безраздельная усталость в позе и какая-то бескрайняя тревога, которая уже не жжёт, которая уже сожгла что-то внутри дотла, до самой последней точки, и теперь только тянет и ноет, болезненно ворочаясь в пепелище. А ещё он заметил скрещенные пальцы; Галина Николаевна, дорогая моя Галина Николаевна, не верящая в мистику, не признающая ничего, кроме логики; вы что-то загадали на эту игру, да? Вы загадали, что Валя с Костей вернутся, и всё будет хорошо? Тихонов на мгновение скрестил пальцы на обеих руках, вместе с табуреткой развернулся к дивану и произнёс: — Ну, раз такое дело… Замрите. Ничего не изменилось; как будто и не началась игра, как будто просто продолжилась жизнь. Или же жизнь перешла в игру так плавно, что он и не заметил. Что они оба и не заметили. — Отомрите, — прошептал он; никак не получалось отделаться от мысленного сравнения Рогозиной и Ларисы. Такие разные; и такое что-то похожее внутри, несмотря ни на что; что-то, что никак не получалось ухватить… — Ты, видимо, вообще не умеешь играть, Иван, — опасно-задорно произнесла Рогозина, поводя плечами. — Надо вот так. — Как? — настороженно спросил он, беря чашку с кофе. — Ты пей, пей… Сейчас скажу. Он поднял чашку, открыл рот. — Замри. Он замер с поднятой рукой. Ах так, Галина Николаевна. — Ладно уж. Отомри, — с усмешкой разрешила полковник. — Замрите. Полковник замерла, сложив руки на коленях. Он смотрел на неё, беззастенчиво впитывая, вбирая эту усталость, эту бесконечную преданность своему делу, эту невероятную, несгибаемую силу. А потом зазвонил телефон. Она не дёрнулась; только посмотрела на него так, что губы сами произнесли — может быть, против воли: — Отомри…те. На громкую… Она схватила мобильник. Бодрый голос, резкая весёленькая мелодия вклинились в застывший воздух буфета. Как дробь конфетти в плотный снег. — Вас приветствует банк Хай-Кредит… Что-то внутри дрогнуло и опустилось; Тихонов был уверен, что звонит Валя; Рогозина, судя по всему, тоже. Глуповатая, отвлекающая атмосфера игры схлопнулась; те несколько минут, несколько мгновений, что они позволили себе слегка забыться, миновали. — Предлагаем вам беспроцентный кредит на тринадцать месяце… Опасна не надежда. Опасен миг, когда её отбирают. Полковник скривилась и нажала отбой. Бросила: — Реклама. — Простите, — через силу признёс Тихонов. — Видимо, плохо настроил фильтр на спам. Я подтюню… — Потом, — оборвала Рогозина, швыряя телефон в сумку и тут же доставая обратно. Со вздохом посмотрела в тёмный экран. Зачем-то всё же спросила: — Пусто? — Пусто, Галина Николаевна. Пусто… Замрите… Время шло медленно, слишком медленно, несмотря на игру, несмотря на кофе, который он постарался сделать идеальным — насколько мог. Несмотря ни на что. Снаружи тихо густели сумерки, собирался то ли дождь, то ли снег, а экраны, динамики, надежды молчали по-прежнему. Рогозина выронила полупустую, помятую пачку «Ёрстки». Не нагибаясь, ногой отправила под диван. Негромко спросила: — Вань… Ванька. Если что… если… вдруг… Ты сможешь обеспечить доступ в это здание? Быстро? Очень быстро? Иван? — Я… — Сможешь? — Я… не знаю… Да. Да, я смогу, Галина Николаевна, — резко произнёс он и отвернулся, чтобы она не видела, как подрагивают руки, как выдают его не умеющие врать глаза; это ещё Лариса говорила: врать, Ванька, ты так и не научился. Так и не научился, дрыщ… — Замри, Тихонов. Он вздрогнул, застыв. А она подошла, встала совсем рядом, за спиной, и положила руку ему на плечо. Неожиданная тяжесть словно придавила к земле. По плечам пробежал рой мурашек. Тихонов сглотнул. Нет, ну нет, это совершенно не вовремя… И она это понимает, конечно; и прекрасно понимает, как… как действуют на него её близость, её прикосновения… Зачем тогда? Он посмотрел прямо перед собой и в лакированном гарнитуре увидел её и своё отражения; такие чёткие, словно это было зеркало, а не дверца шкафа. Свой замерший, напряжённый взгляд; её спокойные, изучающие глаза. С той самой чертовщинкой внутри, которая порой толкала Рогозину на самые резкие решения, на самые крутые виражи и крупные риски; той самой, которая делала её — железную, стальную, принципиальную — невероятной. «Зачем тогда?» — отдалось в ушах не сказанное, только подуманное. Затем, что это была игра, чтоб скоротать время. Он сам сказал ей это. А она… она коротала время в ожидании Валентины, как могла. Вновь зазвонил телефон. Рогозина медленно сжала его плечо, прищурилась, ловя его взгляд в отражении, гипнотизируя, не отпуская, — и отвернулась, склонилась, к дивану. Хрипло, тоном ниже обычного произнесла: — Валя. И крикнула в трубку: — Валя? Валечка?! — Всё хорошо, Галь, — донеслось откуда-то сквозь помехи. — Всё в порядке, Галочка, Костя его взял… Тут уже ребята из омона… Мы едем в офис, Галочка, успокойся, всё хорошо… — Ва-ля… — в изнеможении выдохнула полковник и упала на диван. Иван стоял, наблюдая всё это в отражении, не в силах пошевелиться без её приказа, чувствуя, как его окатывает волнами этой чужой нежности, как долетают искрящиеся брызги, отголоски недоступного, чужого счастья. А полковник прошептала, на мгновение теряя всю свою сталь, на мгновение оказываясь такой юной, такой уязвимой: — Валечка, поскорей, пожалуйста… Береги себя, родная моя. Валечка… Отомри, Тихонов… Отомри.