Five of Swords, Six of Cups

*** — Я не могу рассказать тебе всё сразу, — веско проронил Директор. Сая так и думала, что он откажет ей в просьбе, но всё равно спросила: — Почему? Она уже немало узнала о мире и о тех, у кого теперь жила. Об их работе (Директор был учёным и меценатом, хотя она не знала, что означает второе слово, Актёр — предпринимателем, Кудряшка долго смеялся, но после всё-таки признался, что связан с театром). Об их природе (неуязвимы к мелким повреждениям, ничего не едят, нуждаются в переливании крови). О здании с большими залами и белыми коридорами (исследовательский институт при коммерческой компании). Чуть-чуть — о своей сестре (что из близняшек она, Сая, старшая). Немало, но недостаточно. — К сожалению, — поморщился Директор, — у тебя нестабильная психика. Ты подвержена перегрузкам, и избыток информации не пойдёт тебе на пользу. — Со мной что-то случится? — Ты впадёшь в истерику и отрицание — или, в негативном сценарии, в буйство. Нам придётся отложить все насущные дела и заняться минимизацией последствий. Мне бы этого не хотелось. — Но я хочу узнать до конца, что со мной происходило, — возразила она. — А если мне станет хуже от того, что я очень мало знаю и волнуюсь? Директор усмехнулся. — Ты быстро учишься. Отрадно видеть. Мы можем договориться о правилах, которые устроят обе стороны. К примеру, в одну нашу встречу я могу ответить тебе на один вопрос. Любой, подробно. И предоставить к следующей встрече какие-либо доказательства своих слов, если они потребуются. Сая обдумала это предложение. На первый взгляд, всё было честно, и один вопрос всё-таки выглядел лучше, чем совсем ничего. Только вопросов в голове роилось множество. Некоторые были совсем простые. Где она сейчас. Что это за город далеко внизу под окнами здания, где находится её зал. Откуда она родом — папа как-то обмолвился, что ни он, ни она не родились на Окинаве. Где спит её сестра, можно ли на неё посмотреть — хотя бы через стекло в двери, если нельзя подходить близко. И если, конечно, в этом месте есть дверь со стеклом. И другие, сложнее. Почему она всё забыла. Вернётся ли к ней память когда-нибудь. Вспоминают ли о ней папа и его сыновья. Что сейчас с ними. Правда ли ей шестнадцать лет. Как они раньше жили с сестрой. Как она жила потом, без неё. Сколько времени она проспала. И сколько раз это уже происходило. И об её друге. Но спросила она совершенно другое: — Почему я потеряла сознание, когда на меня наорал Псих? Улыбка Директора в мгновение ока утратила снисходительность, стала внимательной и цепкой, словно он пытался обмерить Саю взглядом, без линейки. — Это хороший вопрос, — похвалил он. — Я предполагаю, что ты постаралась бы найти ответ, даже если бы помнила больше. Кудряшка говорил, что Директор знал её с детства. Псих видел один раз. Остальные никогда раньше не видели. — В лабораторном помещении, где ты встретила нашего брата, которому дала это неблагозвучное прозвище, установлена аварийная система. При активации определённого режима её устройства создают звуковую волну высокочастотных колебаний, не воспринимаемых ухом обычного человека. Тем не менее, для нас и подобных нам они соответствуют по силе взрыву снаряда большой мощности. После её включения вас обоих — тебя и нашего брата — контузило. После этого тебя отнесли в твою комнату, сделали инъекцию глюкозы и оставили приходить в себя. — А почему система сработала? Из-за того, что Псих, то есть ваш брат, на меня набросился? Директор неспешно обдумал вопрос. — Отчасти, — согласился он наконец. — У тебя на руке закреплён браслет с датчиками, плотно прилегающими к венам. Датчики считали резкий скачок показателей. Браслет на ней действительно был. Неширокий, резиновый, без видимой застёжки. Сая сосредоточилась и смогла почувствовать кожей датчик — слегка выпуклую прямоугольную пластинку у внутренней стороны запястья. — Зачем он нужен? — спросила она, повернув руку, чтобы ближе рассмотреть устройство. Она никогда раньше не обращала на него внимания. Даже странно. — Для мониторинга данных о твоём здоровье, — буднично ответил Директор, как будто это нормально — следить за людьми через браслет. С другой стороны, откуда ей знать, что нормально, а что нет. — Мне обязательно его носить? — Окажи нам такую любезность. — А что стало с Психом? — Это тема для другого разговора. О самих аварийных системах Директор тоже ничего не рассказал. *** Возможно, Директор не ошибся, и браслет правда был не лишним. Сая болела, и болела тяжело. И никакие таблетки, уколы и переливания крови от этого не помогали. Её обуревало прошлое. Проступали из ниоткуда мутные очертания, проблески, отголоски, всплывали, будто со дна, тени людей, мест, событий. Накатывали, как море на частокол волнореза, фантомные ощущения. Вдруг ни с чего, сидя на кушетке, она чувствовала мерное покачивание вперёд-вверх и назад, словно под ней шатается оживший стул. Или в тёплой комнате ощущала, как болезненно немеют ступни, будто продрогли в сырых ботинках, и нужно пошевелить пальцами ног внутри тесного мыска, чтобы не закоченеть окончательно. Или тянуло мышцы плеч — как если бы она много раз повторяла одно движение: поворот всем корпусом, выпад с правой руки. Ничего этого не происходило с ней на самом деле. Иногда вспоминались запахи — химические или природные. Вкусный запах незнакомой пищи, душный густой аромат никогда не виденных ею цветов, тошнотворная вонь палёных волос и кожи. Сладкая липкая кровь. Вкуснее, чем клубничное мороженое. Каждый день Сая просыпалась усталая, с тяжёлой головой и ломотой во всём теле. Гудели позвонки. Мысли заволакивало туманом, и в серой мути сны не отличались от яви. Мерещилось, что сквозь плиты пола у кушетки прорастают плетистые розы. Мерещилась вместо светлого панельного потолка скошенная потемневшая крыша из гнилой соломы. Не пропадало ощущение чужого недоброго взгляда, давящее и ознобное одновременно. Она пожаловалась на самочувствие белым комбинезонам и удивила одного из них. Это оказалась женщина: она глухо констатировала из-под маски, что такое состояние похоже на затяжную простуду. Очень изумлённым голосом, словно не ожидала, что Сая способна простудиться. На стенах, на недосягаемой — не допрыгнуть — высоте Сая обнаружила несколько камер, как в городских магазинах, и передала Директору просьбу их выключить, втайне надеясь, что без них ей станет лучше. Комбинезоны заверили её, что камеры включаются только при них — когда они приходят принести ей еду, прибраться или сопроводить её к Директору. Она поверила — до этого они ни разу ей не врали. Но моментами всё равно казалось, что видеоглазок мигает обжигающе-резкой красной вспышкой, как глаза Кителя. Актёр уже долго не появлялся. Наверное, с головой ушёл в свою скучную работу. На Кудряшку, при всём его расположении к ней, надеяться не приходилось. Сая почти ждала следующей встречи с Директором, чтобы рассказать ему, что с ней творится. Папа учил не бояться и не стесняться просить помощи у старших. *** — …Ты такое скромное, послушное дитя, не устаю поражаться, — Кудряшку, видно, что-то вывело из равновесия незадолго до их встречи, поэтому он начал брюзжать чуть ли не с порога. — Старик Диккенс залился бы слезами умиления. Тётушка Олкотт слопала бы свою шляпку. — Вы о чём? — настороженно переспросила Сая. Что-то в его тоне вызывало у неё смутную тревогу, что-то отличалось от его обычной насмешки-колючки: не больно жалит, легко отцепить. Он говорил более хлёстко, чем обычно. Наотмашь. Не отвечая, он повернулся к ней спиной и двинулся вперёд по зале, волнообразно поводя руками — широкие, на сборке, манжеты развевались. — Ты никогда ничего не хочешь, — сообщил он, не оборачиваясь. — Ты разве не замечала? Вот ума не приложу, с чего бы это. Тяжёлое детство? Игрушки, прибитые к потолку? Не припомню такого в твоей истории. — Не знаю, с чего вы это взяли. Я хочу… я много чего хочу. Почувствовать себя лучше. Чтобы не болела голова. Чтобы не требовалось лежать под капельницами. Чтобы Директор отвечал больше, чем на один вопрос за раз. Чтобы та ужасная тварь с когтистыми серыми лапами и клочьями пены на оскаленной морде никогда не вылезала из-под моста рядом с автобусной остановкой. Тогда Сая по-прежнему жила бы у папы. На Окинаве еда была вкуснее, чем здесь. И папа больше заботился о ней, чем все «братья», вместе взятые. Может, она даже подружилась бы с его сыновьями. Но всё это было невозможно — или зависело не от неё. Она даже вспомнить лицо своего друга не могла. Конечно, стоило задать Директору самый важный вопрос, о её друге. Раз Директор знает Саю с детства, то и всех её близких должен знать. Но она необъяснимо боялась: одновременно того, что он не станет отвечать, и его возможного ответа. Что ей больше досаждало: потеря памяти или нынешнее недомогание? Она понимала, могла вообразить ощущение, каково это — быть полностью здоровой. Каково было бы помнить всё, она не знала. — Если бы, — фыркнул Кудряшка. — Много ты попросила для себя за это время? Один раз — чтобы незваный гость покинул твою комнату. Ещё один раз — отключить наблюдение. Идея потребовать что-либо тебя, верно, и не посещала. Сая не нашлась с ответом. Было обидно. Как-то очень разочаровывающе оказалось слушать, как твой вроде как друг набрасывается на тебя ни с чего. Она уже считала его другом. Может быть, единственным другом здесь. А теперь он нарочно с ней ссорился. И откуда он узнал насчёт камер? — Ты хотя бы спрашивала у брата Амшеля разрешения увидеться с семьёй? — язвительно поинтересовался Кудряшка. — Да, — буркнула она, понемногу начиная закипать. — Что же произошло? — Он не позволил. Сказал, пока даже позвонить им нельзя. — Ах неужели! Ты не пытаешься сбежать. Даже выбраться за пределы помещения не особо рвёшься. Никаких «не хочу это платье, хочу другое», «не хочу есть овощи, хочу шоколад», «хочу чучело страуса», «хочу вон того красивого мальчика». — Что ты ко мне привязался? — огрызнулась она обиженно. — Это же всё какие-то… мелочи ниочёмные! — Могла бы начать хоть с мелочей. А ты даже не убила никого, хотя уборщиков и шторовыбивателей у тебя вечно проходной двор. Он ушёл рано, пробыл у неё полчаса, не дольше, а она не могла успокоиться ещё полдня. Пробовала отжиматься, поднимать груз на тренажёре, смотреть телевизор, даже читать. Но в ушах по-прежнему зудело насмешливое, почти презрительное «ты ничего не хочешь». И всё остальное тоже. Он ведь, что самое непростительное, с кем-то её сравнивал. Постепенно она поняла, с кем. Папа, она помнила, старательно объяснял ей, не раз и не два, что нельзя причинять вред никаким живым существам — и никого нельзя убивать просто потому, что захотелось. Даже муравьёв и пауков. Кошек. Собак. Рыбу — если это не живая рыба, которую купили у дедушки Гао из утреннего улова. Эта рыба всё равно не сможет жить, она уже стала едой. Естественно, нельзя убивать людей. Людей даже трогать руками нельзя, предварительно не спросив разрешения. Только самых близких можно. Свою семью. Представь, каково было бы тебе, если. Царапину нужно заклеить пластырем. К ушибу приложить холодное. Едой нужно делиться, если у тебя её много, а у кого-то нет. Она почему-то считала, что папа рассказывал бы это кому угодно, кто не знает. Он и её братьям — то есть своим сыновьям — это повторял, если они случайно попадали на объяснение для неё и начинали смеяться. Теперь она впервые подумала: а если она раньше поступала именно так, как нельзя, если она была на всё это способна, а потом утратила способность вместе с памятью? А он знал и пытался её переубедить? А её сестра? Объяснял ли кто-то все эти вещи её сестре? Всё стало как-то неправильно. *** — Если бы я убила человека, который приходит ко мне убирать залу, что случилось бы дальше? — спросила она у Директора в следующий раз. Было жалко тратить на это вопрос, но она хотела проверить свою догадку. — Ничего особенного, — равнодушно ответил Директор. — Если бы ты сделала это в помутнении разума, возможно, активировался бы экстренный режим. Аналог аварийного в лаборатории. Если по собственной воле, то другие сотрудники получили бы приказ не разгерметизировать дверь. Некоторое время тебе пришлось бы провести наедине с трупом. — А есть что? — по инерции вяло удивилась Сая. Директор пожал плечами. Он не растерялся, ни секунды не промедлил с ответом, и это было самое страшное. После переливаний крови Сая соображала медленно, поэтому и страх просачивался в неё понемногу, словно его накапывали из флакона крошечными дозами. Ей стоило большого усилия спросить об этом, но Директор был готов. Не поощрял, не ругал, почти никак не оценивал. Будто сообщал ей, что случится, если она скинет на пол тарелку с супом. Значит, она действительно могла это сделать. Или делала в прошлом. Или не только она. Они обе. — Почему так? — спросила она. — То есть для чего? — Чтобы обезопасить остальных сотрудников, пока твоё состояние не вернётся в норму. И доходчиво разъяснить тебе нецелесообразность твоего поступка, — повёл плечом Директор. — Собственный опыт всегда более убедителен. — Вы имеете в виду, объяснить, что людей нельзя убивать? — уточнила она. — Да, — кивнул Директор. — То есть вы бы постарались меня убедить, что нельзя убивать, потому что иначе тебе придётся жить в одиночестве и есть гнилое мясо? Директор тонко и гадко улыбнулся. — Да, — подтвердил он. — Мысль примерно в этом. — Вы считаете, что по-другому я не пойму? — Нет никаких гарантий. У неё в зале пелена лекарственного спокойствия постепенно рассосалась, и Сая улеглась на кушетку и проплакала, громко хлюпая носом, так долго, что у неё опухли веки и лицо. Раньше ей казалось, что люди везде живут более или менее как папа. Но здесь всё было устроено совершенно иначе. Мир снова сделался незнакомым, опасным и злым, как в первые дни на Окинаве, когда она не знала названия предметов в комнате и думала ещё медленнее, чем теперь. Она с самого начала знала, что появление твари — не к добру, и на этом для неё, скорее всего, закончилась нормальная, правильная жизнь. Но события постепенно становились всё более жуткими. Может быть, каждый раз, заходя к ней в залу, белые комбинезоны не знали, выйдут ли обратно. Если так, неясно, зачем они согласились на такую работу. Она пока не до конца понимала, кто она такая, но ей уже невероятно хотелось быть кем-нибудь другим. *** С появившимся незадолго после этого Актёром Сая поругалась сама. Он не сделал ничего особенного, но ей уже не требовался повод. На Актёра она накричала по-настоящему, в полный голос. Потребовала убираться отсюда немедленно. Кинула в него щёткой для волос — первым, что попалось под руку на тумбочке. Он поймал. Гнев не принёс облегчения. Стало ещё более пусто. Когда она без сил рухнула на постель, зарывшись лицом в подушку, Актёр присел на край кушетки. — Отстань, — пробубнила она, борясь со слезами. — Чтоб я тебя больше не видела. — Что я такого сделал? — Вы все! Вы кошмарные. Вы всё от меня скрываете. А другие боятся. И я тут, — всхлип всё-таки вырвался, — я совсем одна. Она услышала шумный тяжёлый вздох. Потом — свистящий шелест, когда Актёр провёл ладонью по покрывалу. — Послушай меня, пожалуйста, — начал он после паузы вкрадчиво и собранно, будто объяснял ей, куда ставить ногу на узкой и скользкой тропинке. — Я теперь ясно вижу, что мы с тобой не совсем правильно начали общение. Понимаю, тебе здесь очень одиноко. И неуютно. Это в скором времени исправится, но мы — и я в отдельности — слишком мало сделали, чтобы скрасить тебе ожидание. — Потому что вам на меня плевать. Вы думаете только о моей сестре. Он снова надолго замолчал. — Это не так. — Так! А раз я не её копия, то до меня и дела нет. — Твоя сестра… Я понимаю, действительно понимаю, что ты — не она, Сая. Вы жили по-разному, выросли в разных семьях. Никто не заставляет тебя быть ей. Вы отдельные люди. Прошу, постарайся мне поверить. Я на твоей стороне. — И что мне от этого? — она всё-таки приподняла голову, но оборачиваться пока не стала. — Я предполагал, что это должно тебя немного обнадёжить. Но даже если нет... Давай попробуем ещё раз непредвзято посмотреть друг на друга? Я действительно хочу помочь тебе. Сделать твою жизнь у нас… более сносной. Мне кажется, мы могли бы найти какую-то ценность в нашем совместном времяпрепровождении. Перед Кудряшкой она оказалась уязвимой, потому что он сумел втереться ей в доверие и притвориться, что они друзья. Перед Директором она всегда чувствовала себя уязвимой, потому что он слишком много знал и обладал большой властью. Он рассказал ей об одной ловушке, но сколько на самом деле ловушек в её залах и в помещениях вокруг — она не знала. Она уже поняла, что уязвимость для неё практически непереносима — возможно, всегда была. А теперь ещё и этот. — Я не знаю, — сказала она честно. Перевернулась на спину и с силой потёрла лоб — это помогало сосредоточиться. — Я не уверена, что хочу. — Что могло бы повлиять на твоё решение? — Я же сказала, не знаю! Можешь сделать чаю? Пока. Я подумаю. Он послушался, встал, кушетка скрипнула. — С мистером Малером было весело и интересно, — поделилась Сая, когда Актёр вернулся с одной чашкой. — Вот когда он уходил, я больше о нём не думала, но этот час, два, три всё равно у меня оставались. А потом он меня обидел, и теперь мне плохо об этом вспоминать. Я не хочу, чтобы это повторилось. — Я никогда не обижу тебя, — заверил Актёр. — Ты не можешь такого обещать. — Я, к сожалению, в самом начале не справился с выбором верной линии поведения и мог сделать что-то неприятное тебе. Нечаянно — мне-то казалось, что всё в порядке. Но я умею учиться на ошибках. Я приношу свои извинения. Попробуем снова? Он так непонятно говорил, что за ходом его мысли было не уследить. И утверждал, что каких-то проблем не существует, хотя лучше было бы что-то делать, а не сидеть на месте и ждать, пока всё отвалится само. Но она слишком устала, чтобы спорить. И собственная вспышка казалась теперь глупой и необоснованной. Кудряшка бы, наверное, порадовался, он же хотел, чтобы она вела себя по-дурацки и капризничала. Актёр протянул ей руку. Сая вздохнула, села и не сразу, неуверенно, но всё же подала ему ладонь в ответ. Возможно, она совершала ошибку, но желание, чтобы хоть кому-то было небезразлично, что с ней происходит, сейчас сделалось ещё сильнее, чем острая потребность последних дней остаться в полном одиночестве. — Могу ли я считать, что мы примирились? — уточнил Актёр. — Мир, — кивнула она. Вместо того чтобы блеснуть обычной приклеенной улыбкой, он вымученно, криво усмехнулся, и Сая вдруг задумалась: а если по-настоящему он всегда улыбался бы вот так? Её руку он сжал обеими ладонями и зачем-то притянул к груди, но минуту можно было и потерпеть — руки у него были приятно прохладные даже в жару. И красивые синие вены на кисти, правда, не выступающие, рисунок глубоко под кожей Сая сглотнула — у неё внезапно пересохло во рту. — Ладно, — заключила она безрадостно. — В крайнем случае, я буду надеяться, что ты за меня заступишься, если меня когда-нибудь запрут тут с трупом и без еды. — Что?.. — искренне опешил Актёр, и она неожиданно для себя самой засмеялась.