Five of Swords, Six of Cups

*** Неделя после этого разговора обернулась чем-то небывалым. Актёр проводил в зале у Саи целые дни, а зачастую и ночи — он сообщил, что взял отпуск. Но всё равно работал: выдираясь среди ночи из липкого кокона сна, Сая не раз находила взглядом его силуэт в кресле у стеклянной стены и контуры его лица, резкие в холодном свете экрана ноутбука. Ему самому сон не требовался. Сая привыкла пугающе быстро: возможно, в прошлой жизни она легко переносила круглосуточное общество другого человека. Затаившаяся внутри неё настороженная сущность, похожая на зверька в засаде, перестала вскидываться на каждое движение Актёра. Хотя спала она по-прежнему вполглаза, с появлением живого стороннего наблюдателя чужое незримое присутствие стало давить меньше. И прошлое немного отступило: теперь она гораздо реже путала сон и реальность. Иногда Актёр помогал ей вспоминать: не конкретные вещи, слова. — Отчего ткань может хрустеть? — спрашивала она. Он склонял голову к плечу, в задумчивости кривил рот: — Как же его… Да, точно, крахмал. В прачечных старого образца до сих пор крахмалят постельное бельё. Или: — Как называется транспорт на рельсах, но из одного вагона и не поезд? — Трамвай. В Париже, кстати, прекрасная трамвайная сеть. Сутки на третьи они разговаривали уже подолгу, и физическая дистанция плавно, слишком незаметно, на взгляд самой Саи, сокращалась. Теперь Актёр, как ни в чём не бывало, сидел на полу у её кушетки и иногда, опираясь локтем на матрас, случайно — или намеренно — касался Саиного колена. Это было странно, но многое здесь, в лаборатории, было странно. Непривычно, но не особенно противно. Как переливание крови. На всякий случай она попросила Актёра спрашивать вслух, можно ли подойти к ней или прикоснуться. Эту просьбу он обычно выполнял. К телевидению Актёр относился прохладно — скорее терпел, чем любил. Без Директорского презрения, он даже вскользь упомянул, что был когда-то, недолго, телеведущим, — но Сая всё же старалась включать при нём фильмы на минимальной громкости. Удивительным образом он умел без слов дать понять, если ему что-то не нравилось. Будь у неё такое умение, возможно, Кудряшка не стал бы возмущаться, что она чересчур всем довольна. Актёр рассказывал больше, чем Директор, но более сумбурно. Оказалось, что тварей много, и существует целая служба по их выслеживанию. Глава этой службы, который искал на Окинаве сбежавшую тварь, нашёл вместе с ней и Саю — на неё сработал локатор. И во время операции захвата военным приказали забрать её с собой. Солдат Сая помнила, хотя для неё оставалось загадкой, при чём тут военные. Актёру удалось вытянуть из неё почти секрет: как она узнала, что понимает английский язык. Тот самый подозрительный зверёк внутри толкал её порой на необъяснимые поступки — особенно в самом начале, когда она опасалась даже папу. Ещё дома, на Окинаве, ей однажды примерещилось, что под дверью спальни кто-то стоит, и она мгновенно вылезла из окна на карниз, а оттуда спустилась на крышу террасы. Снизу, со двора, доносились голоса и громкая музыка — там сидел Кай, папин старший сын, с друзьями. И Сая на крыше внезапно поняла все слова песни, гремевшей из магнитолы, все до единого. Она испытала такое удивление, что желание бежать, прятаться, спасаться пропало без следа. И долго не возвращалось. На вопрос, какой свой жизненный опыт Актёр считает самым ошеломительным, он выдал снисходительно-дружелюбную улыбку — это его выражение злило Саю до сих пор, хоть и меньше, чем прежде: от души так не улыбаются. И сказал: — Для некоторых историй ты ещё слишком маленькая. — Пока Сая переваривала это заявление, он задумался и добавил: — Так что пусть будет пример фантасмагорического лицемерия, когда люди, которые публично заявляют о своей ненависти к таким, как ты, наедине жмут тебе руку и горят желанием сотрудничать. — Кого же они ненавидели? — удивилась она. — Блондинов? На этот раз Актёр улыбнулся очень мягко и вдруг сделался похож на Кудряшку. — Евреев, — сказал он. — А кто это? — недоумённо переспросила Сая. Она даже слова такого раньше не слышала. — Меня завораживает самобытность того, какую информацию о мире твой разум счёл несущественной, — уклончиво высказался Актёр, но толком так ничего и не объяснил. Это у «братьев» было семейное. Слово «семья» Кудряшка выговаривал насмешливо, остро, с намёком на некую неприглядную тайну. Актёр всё-таки испытывал к своим безумным названым родственникам своеобразную привязанность. Он серьёзно, с оттенком гордости рассказывал о том, каким трудом Китель добился высокого звания в армии. «Ты же понимаешь, он американец, дитя комиксов, всегда метил в супергерои». (Сая не понимала — ни трудностей, ни связи с комиксами.) И что у Психа не всё ладно с головой, Актёр признавал, но скорее с грустью. Мог ещё вздохнуть и добавить непонятную фразу о склонности к превозмоганию. Ещё он много путешествовал, объездил почти весь мир. Но на Окинаве не был никогда, и это неожиданно обрадовало Саю, как маленькая победа в партии в настолку. Хотя вначале её подводила даже недавняя память: ускользали детали, менялась последовательность событий — оказалось, если пересказывать истории о доме вслух, то и картинка в голове проступает ярче. Она описывала, запинаясь, — подыскивать слова даже на английском было нелегко — как собирают после отлива водоросли, как фонари на набережной начинают мигать, когда с юга надвигается шторм. Местные талисманы на старых домах — и как вечером в сумерках кажется, что фигурки провожают тебя взглядом. Актёр слушал внимательно и собранно, как инструкцию. Развеселился только один раз: когда она вспомнила похвальбу Кая о том, что на настоящее окинавское свидание на побережье способны выбраться только лучшие. Потому что надо быть достаточно храбрым и быстрым, чтобы поймать краба, достаточно умелым, чтобы его зажарить и не сжечь, и достаточно находчивым, чтобы отыскать и застолбить место, не занятое кем-то ещё. — Вот ты смеёшься, — фыркнула она, — а ты бы так смог? Актёр отчего-то неестественно замер всем телом, словно шёл по своим делам, а поперёк дороги с неба вдруг рухнула металлическая балка. Или вылезла из кустов жуткая серомордая тварь. — О, даже не знаю. — Голос у него сперва остался обычный, невзирая на общую ненормальную неподвижность. — Ни на одном свидании в моей жизни крабов не было. Живых точно. — Скучные у тебя были свидания, — сказала она без задней мысли. — Это не так, — возразил Актёр, не отмирая: может быть, из-за этого говорить он тоже понемногу начинал странно: сдавленно и отвлечённо, словно пытался различить на дальней стене текст. — Некоторые были очень занимательные. — Ну расскажи о каком-нибудь, — настороженно предложила Сая. Ей не нравилось, когда люди без видимой причины начинали вести себя непривычно, от этого её подозрительность взвивалась до небес, ища, где ловушка. Актёр помедлил с минуту, будто не расслышал. Потом наконец шевельнулся, подвигал челюстью, словно проверяя, на месте ли она, хрустнул шеей необыкновенно человеческим жестом. — Я помню, что комната казалась меньше из-за тёмно-бордовых обоев, — начал он спокойно и без выражения. — Такой глубокий цвет, почти винный. Помню тяжёлые бархатные гардины — складки колыхались, там было открыто окно… Она… Давай я скажу прямо: твоя сестра. Она перенесла к нам на козетку проигрыватель, тяжёлую лакированную коробку. Мы слушали первые два отделения «Тристана и Изольды» — последняя пластинка была повреждена. «Это же только к лучшему — не знать финала, разве нет?» — так она сказала, и я согласился с ней. Хотя в этой истории финал всем известен. Проигрыватель был новый, но всё равно шипел и пощёлкивал, и это маленькое техническое несовершенство лишь придавало обстановке оттенок некоторой… камерности. Рихард Вагнер — великий композитор. Он писал великолепные оркестровые партии, всегда отдавал им предпочтение перед вокальными… В его музыке невероятно много свободы. Небо без конца и края, звучание чистого чувства, в отдельные мгновения кажется, что оно рождается само собой, вне инструментов. Словно смотришь на землю с высоты полёта. И эта патетика, совершенно естественная, как ливень, как водопад, как палящее белое солнце. Твоя сестра… Она похожа на эту музыку. Всегда была. У неё абсолютный слух, знаешь. Даже лучше абсолютного, за пределами доступного человеку. И удивительный дар слушать музыку, она могла даже в записи симфонического оркестра различить, когда вступает арфа… — он запнулся и продолжать почему-то не стал. Саю удивило, какое у него сделалось напряжённое лицо — хотя речь шла вроде бы о приятных вещах. — И что? — спросила она вполголоса. Он судорожно усмехнулся, будто ему трудно было шевелить губами, и заговорил ещё тише: — Музыка окружала нас со всех сторон. Твоя сестра положила голову мне на колено. Её волосы стекали на пол, как плащ из тончайшего чёрного шёлка. На отдельных ариях она задерживала дыхание, и тогда на шее у неё билась крохотная голубая жилка. Словно рыбка металась под самой поверхностью воды. Я гладил её по голове, касался лба, от жара её кожи можно было обжечься. Ты такая же, как она, температура тела у тебя выше, чем у обычных людей… — он тряхнул головой. — Наконец последняя пластинка остановилась, и мы остались в густой непроницаемой тишине. Тогда она сказала мне, что всегда мечтала петь в опере. И когда-нибудь споёт на лучшей мировой сцене. И я пообещал, что буду сидеть в первом ряду. С ним явно творилось что-то нехорошее, Сае захотелось его слегка потормошить, но было неудобно. — А она спела? — спросила она, чтобы хоть что-то спросить. — Нет… пока нет. — А когда споёт, ты будешь сидеть в первом ряду? Актёр дёрнулся так, будто она его ударила. — Если она захочет, — ответил он, как по заученному, и ушёл в себя ещё глубже. Как с головой нырнул. — Нельзя так отвечать, — заупрямилась Сая. — Почему? — Потому что я про тебя спрашивала. Он прикрыл глаза. — Интересно, ты понимаешь, что делаешь? — спросил он в пространство. — Нет, наверное, не понимаешь. Вряд ли ты стала бы… Я не знаю, Сая. Не знаю, буду ли. Устроит тебя такой ответ? — Ты вообще в порядке? — теперь уже всерьёз обеспокоилась Сая. Все его слова звучали слишком надрывно для истории о каком-то древнем свидании без крабов. Словно он требовал возвращения долга, просил прощения и жаловался на боль, причём всё это одновременно. — Я вижу тебя будто бы раздвоенной в такие моменты, — отозвался он невпопад. —Словно вторая, забытая ты стоишь у себя же за плечом. И в руках у тебя — у неё — нож. Вот сейчас, судя по всему, чему учил её папа, Актёру требовалась её помощь. Поддержка хотя бы. Но Сая, хоть убей, не понимала, что с ним стряслось и как ему помочь. А облегчать ей задачу он, по-видимому, не собирался. Обычному человеку можно было бы хоть чаю налить. — Тебя как-то клинит на ножах, — заметила она после продолжительного молчания. — О господи, — вскинул брови Актёр и чуть-чуть ожил. — Который раз замечаю: ты набралась от Натана всего самого худшего. *** Одного она не могла понять уже не об Актёре, а о себе самой: что она чувствует, узнавая чужие истории о своей сестре. Это было больно, но и приятно тоже: как расчёсывать свежую ссадину в первые полчаса-час, пока кожа ещё не затянулась. Папа шикал, в шутку, не зло: не лезь грязными руками, занесёшь заразу, — а потом качал головой и чему-то смеялся. Невесть отчего в ней поселилась твёрдая уверенность, что сестру она совершенно не знала. Но знала кого-то другого. Что-то другое. То, что её полустëртая память сохранила намёками. Тень звука, эхо движения. Она тоже любила слушать музыку, смутное вначале подозрение окрепло до убеждённости. Но та музыка была совсем другой, никто не сказал бы, что в ней есть свобода. В ней была глубина подземелий, и монументальная строгость церковного оргáна, и глубочайшая печаль того, кто преклоняет колени перед свежей могилой. Наяву, не в полусне, Сая не смогла бы облечь свою мысль, а тем более впечатление в такие слова. Казалось, что воспоминания её предыдущего «я» написаны на другом языке, отличающемся от языка её мыслей. Имеют другие формы и контуры. Она не помнила сестру. Ни лицо, ни голос. Мысль о сестре ближе всего соприкасалась с памятью о неоформленном ощущении тоски, словно прощаешься с близким человеком на несколько дней, но про себя чувствуешь, что разлука будет долгой. И с образом запертой двери из толстых досок с поперечными железными полосами. Но Сае ни разу не удалось чётко осознать, существовали в реальности это прощание и эта дверь — или нет. По негласной договорённости весь следующий день они с Актёром почти не разговаривали. Сая нашла популярный, судя по обилию рекламы, музыкальный канал и выкрутила звук на максимум, и до вечера на экране прыгали и кривлялись фигурки людей, с переменным успехом попадая в незамысловатый ритм. *** Ещё неделю после отпуска Актёра всё было спокойно. Он появлялся по вечерам и не каждый день, но непонятных сцен больше не устраивал. Потом вернулся Кудряшка. Сая решила демонстративно его игнорировать, но в этом состязании он победил с порога. Он ни слова ей не сказал с момента, как символически постучал в дверной косяк, а она отвернулась. Прошёлся по зале, осмотрелся, похмыкал, переключил вручную в телевизоре скучный фильм на ещё более скучный новостной канал с говорящими головами. С противным скрипом потёр носком ботинка идеально чистый пол. Костюм на Кудряшке был похож на обычный, только пиджак блестел и переливался, и от этого рябило в глазах. К моменту, когда он остановился у стола, изучая стоящие там букеты, Сая уже готова была запустить в него чем-нибудь тяжёлым или сама забиться под кушетку. — А с братцем Соломоном вы теперь не разлей вода? — ехидно спросил Кудряшка, потыкав кончиком пальца в длинный оранжевый цветок с тонкими торчащими усиками. Актёр правда каждый раз приносил ей цветы. Она попросила, чтобы это были не розы — слишком много неприятного смутно мелькало в памяти от их запаха, — и теперь он всё время покупал разные. «Комбинезоны» потом расставляли их в высокие пластиковые вазы, похожие на банки. — Вас не касается, — по-детски огрызнулась Сая. — Ну как же не касается, — Кудряшка вынул один цветок и теперь пытался открутить мокрый стебель, — если своим счастьем наш коварный херувим обязан мне. Это же он попросил меня как-нибудь с тобой поругаться и подольше не приходить. — И врать мне не надо, — упрекнула его Сая, но куда менее уверенно. Сомнения всколыхнулись в ней с новой силой. Слова Актёра про раздвоенность и нож в такие минуты казались очень точными: какая-то её часть истово верила в опасность мира и двуличность людей и испытывала удовлетворение, когда её мрачные предчувствия сбывались. Кудряшка заткнул отломленный цветок в верхний карман пиджака, упёрся бедром в край стола и нахально и весело разъяснил ей, как так получилось. У него была премьера в театре, он попросил Актёра его подменить дня на три. Тот согласился, но поставил встречное условие: исчезнуть надолго, пока сам Актёр не утвердится в качестве её единственного друга. — Почему вы мне всё это теперь рассказываете? — спросила Сая сердито. — Думаете, я вас прощу? Он ухмыльнулся, расслабленно скрестил лодыжки, покачал из стороны в сторону носком верхнего ботинка. — А разве я просил прощения, детка? Ты здесь, по большому счёту, ни при чём. Это давний жанровый спор, в нашем рыцарском ордене и не только. Неразрешимое противоречие. Понимаешь ли, из всех жанров на свете я и немногие подобные мне предпочитают трагедию. А прочие люди в душе ужасные мещане. Любители превращать лепестковый фарфор в аляповатые кофейные кружки, пылающий огонь в жертвеннике — в декоративный камин, вакханалию — в вечер танцев. Ужасное свойство. Им подавай микроволновые печи, банковские переводы, бизнес-ланчи, капсульный гардероб, парковки для инвалидов и договора о международном разоружении. Ладно, допустим. Но к чему бессмертным им уподобляться? Нет, только трагедия. Гнев, вражда, гибельная страсть, помрачение рассудка. Красота разрушения. То, от чего кровь в жилах струится быстрее. Довольствоваться жалкими крохами со стола, сублиматами чувств… Наш прекрасный юный Аполлон — слишком человек. Ему нравится произносить громкие слова, но только с возможность уйти на перекур в антракте. Удовлетвориться рыбьим холодным нейтралитетом вместо пламенной ненависти, получить вместо ослепляющей любви к женщине романно обставленное приятельство с подростком — это, по его мнению, терпимо. Но ведь нельзя такое терпеть! Непременно кто-то должен полюбить, и хоть одно сердце должно быть разбито, и потери, и неутолённый голод, и чтобы чья-то жизнь истекала по капле на плиты… ну или хоть на асфальт, прости господи. По меньшей мере, кто-нибудь обязан шагнуть из окна. — Он фыркнул. — Иначе это всё как стерильная кровь из запечатанного пакета. Или вежливый недолгий секс вечером в пятницу. — Почему вечером в пятницу? — тупо спросила Сая. — Чтобы никому не пришлось опаздывать на работу, — подмигнул Кудряшка. Тогда она наконец-то разозлилась достаточно, чтобы сварливо буркнуть: — Ну и устраивали бы свои трагедии сами. — О, — откликнулся он, умудрившись в один короткий звук вложить бездну скептического снисхождения, — о, малыш, своих трагедий я уже поставил на десять жизней вперёд и, можешь быть уверена, был честен, отчаянен и во всём шёл до конца, чем бы мне это ни грозило, — он недолго помолчал и вдруг произнëс негромко, без развязности и насмешки: — Я не видел вас прежде: тебя и твоих… человечков. И жалею, что не видел. Амшель упоминал, что вы все очень серьёзные. Серьёзность часто сопутствует самоотдаче. Она не понимала, о чём он. В голове что-то пульсировало: большое, тяжёлое, бесформенное. Не мог же он говорить правду. Он никогда не говорил правду от и до, всё время придумывал ироничную ерунду с завитушками, чтобы все смеялись. Кто — все? К чему это? — Актёр сказал, вы тоже серьёзные, — зачем-то возразила Сая, не понимая до конца смысл собственных слов. — Ах ты боже мой! В какой это момент с нами это приключилось, интересно? — Он мне рассказывал, как они с Дивой слушали музыку. Чью-то… Вагнера, кажется. — Да? Вот золото какое. Что же, это заявка на серьёзность. — Он задумался и нарочито изобразил удивление, округлил рот буквой «о»: — Что, неужели наш герой решился поведать тебе эту историю целиком, со всеми трупами? — Какими трупами? — автоматически переспросила Сая. — Да я и не упомню, сколько их там было. Шесть, семь? Наши предприимчивые меломаны стащили тела в другое помещение. Может быть, даже дверь прикрыли, чтобы неприятное соседство их не беспокоило. Что они там слушали, «Тангейзера»? Нет, вроде «Тристана и Изольду»… Ну, это всё-таки длинная опера, часа три с половиной. Будь живы германские дружки Соломона, они бы патриотично порадовались. Но они, увы, уже не были… А на оперу их подсадил я, а не германские дружки, вот тоже странность. Мы как раз тогда с ними познакомились, и с ним, и с остальными, и с крошкой Дивой, и я подумал: какие милые ребята, как сближают совместные убийства… Сая попыталась зажать уши ладонями, но быстро поняла, что ведёт себя глупо, и опустила руки. Теперь Кудряшка смотрел на неё с некоторым сочувствием. — Не бери в голову, твоё величество, — посоветовал он почти ласково. — Это не твоя история — твоя на этом круге ещё не началась. Так, похмелье в чужом пиру. И братца Соломона в голову не бери, он у нас любитель попрыгать на граблях. Подожди немного. У тебя впереди долгий путь. — Но сейчас-то мне что делать? — безнадёжно спросила Сая. Кудряшка дёрнул сверкающим пиджачным плечом. — Побольше спать. И хорошо питаться, пока кормят. Ещё могу в следующий раз принести карты, и мы с тобой сыграем партейку-другую. Хочешь? *** Отпираться Актёр не стал. — Я не знал, что ещё делать, — сказал он просто. — Как нормальный делать! — обиделась Сая. — Почему же вы все настолько… настолько… «Ну вы и мудаки», — припечатал бы папин старший сын. Она не была уверена, что слово то самое, но, кажется, оно подходило. — Как мне заслужить твоё прощение? — спросил Актёр немедленно. Вот что за издевательство. Они сидели за столом друг напротив друга, и Сая отодвинула две банки с цветами и вытянулась вперёд, уперевшись грудью в край столешницы, уложила подбородок на скрещенные руки. Она хотела уже сказать, что никак, но её осенила внезапная идея: — Я хочу своими глазами убедиться, что твари существуют. — Нет, это устроить невозможно. — Тонкие черты Актёра будто схватились ледком. На Окинаве не было льда, никакого, только тонкий слой инея в холодильнике. Откуда она помнит такие вещи. Почему так думает. Она спросила Директора: как вернуть память? Он сказал: записывай то, что всплывает в голове, тетрадь тебе принесут. Обдумывай, что покажется интересным. Простраивай ассоциации. У тебя генерализованная амнезия, ты потеряла память, когда мозг не справился с перегрузкой. Лекарства от этого не помогут. — Директор сказал, что я здесь, потому что твари будут меня преследовать, а тут я в безопасности. — И ещё — потому, что она такая же, как они, но это объяснение Сае не нравилось, и она оставила его, как любил говорить Кудряшка, за скобками. — Но я видела только ту, давно, на Окинаве, и не знаю, существуют ли другие. По телевизору их ни разу не показывали. Может быть, та штука на остановке была единственной. — Но я же рассказывал тебе. — Я не знаю теперь, можно тебе верить или нет! — Требовательная, капризная нотка в собственном голосе неприятно её поразила. И не её одну — Актёр помрачнел. — Хорошо, — согласился он после долгого размышления. — Я постараюсь изыскать... способы. Это может пойти тебе на пользу — по меньшей мере, ты ненадолго отсюда выйдешь. Я попробую договориться с братом Амшелем.