Five of Swords, Six of Cups

***   Из этих пятерых самым добрым был смешной жеманный дядька с соломенно-жёлтыми кудрями до плеч. Ещё он был самый чудной и яркий: разноцветные солнечные очки, броская одежда, макияж — на Окинаве так выглядели только приезжие. Приходил он часто, разглядывал её, склонив голову к плечу, с любопытным прищуром, и на прощание интересовался насмешливо, словно у кого-то, кто не может ему ответить: — Хочешь какой-нибудь подарок? Что угодно её юному величеству? Всегда умилённо-снисходительно, как с птицей на подоконнике, с чужой собакой, привязанной у магазина. А кто это у нас такой красивый, у кого такие белые лапки, у кого такие ясные глазки? Она придумала всем пятерым прозвища — их имена звучали слишком фальшиво. Кудряшка. Директор. Китель. Псих. Актёр. Ладно, Актёра она всё-таки чаще звала по имени — Соломон. К Кудряшке в лицо обращалась «мистер Малер», хотя у него был лёгкий характер, он не обижался и на прозвище. Раньше, дома, её звали Саей. Точнее, только здесь она осознала, что «раньше» было домом. На этот раз Кудряшка задержался на обед, хотя сам никогда ничего не ел, и спросил задолго до того, как попрощаться: — Так что тебе привезти, дорогуша? Еду ещё не подавали. Кудряшка присел на край пустого стола, упёрся ладонями и легко запрыгнул на столешницу, закинул ногу на ногу. Сегодня он щеголял обновкой: остроносыми сапогами из тиснёной кожи, бежевыми в розовый цветочек. Сая, пока обдумывала вопрос, засмотрелась на них. Наверное, стоило поднять взгляд и улыбнуться, Кудряшка любил, когда она улыбается, но она не выспалась, и у неё очень болела голова. Псих сказал в их единственную встречу, что притворяться не надо, надо быть собой, настоящей. Собой — это кем? Пятеро называли друг друга братьями, как монахи в фильме. Брат такой-то, брат сякой-то. Просто брат. У неё тоже были братья — ещё двое папиных детей, мальчики. Один старше её, один младше. — Я бы хотела, знаете, что-нибудь вроде стенки с перекладинами, — решилась она наконец. — Чтобы лазить. У меня среди тренажёров такого нет. — Лазить... — задумчиво повторил Кудряшка. Подогнул ногу под себя. — Тебе тут очень скучно? — Да, — не стала спорить Сая. — Я же не выхожу никуда. И ещё эти сны… — Ох, радость моя. — Она никогда не могла разобрать, кривится он или кривляется. — Толкование снов — это к Соломону, его вотчина. А с вопросами по здоровью — к брату Амшелю, я думаю. В этих материях я ничего, буквально ничегошеньки не смыслю, вот разве могу добыть тебе что-нибудь развлекательное. Так ты говоришь, вертикальную лестницу с турником?..   ***   — Вы решили меня тут держать, чтобы исследовать? Потому что на мне всё легко заживает? — спросила она у Директора. Он наморщил нос: широкий и какой-то плоский. К этому носу прилагались чёрные бородка и усы, седеющие виски и маленькие голубые глазки-буравчики. Как у злого фокусника из детской книжки. С тем же недовольным видом Директор взял со стола старомодный узкий нож с костяной ручкой и белым лезвием и воткнул себе в руку. Брызнула кровь. Сая нахмурилась. Папа учил, что, если кто-то поранился, надо представить, как тебе самой было бы больно, предложить помощь и перво-наперво промыть ранку. Но здесь она засомневалась: Директор ничуть не выглядел пострадавшим. Он без усилия вынул нож, будто из куска сыра, а не из собственной руки, достал из ящика стола салфетку, вытер кисть. Остался бледно-красный след крови, а рана мгновенно затянулась. — Нет, — ответил он равнодушно. — Потому что ты такая же, как мы. Раз он не нуждался в сочувствии, — и к лучшему, — Сая быстро уточнила: — Но мне при этом надо лежать под капельницами, а вам не надо. След от крови выглядел… липким, как отпечаток клубничного мороженого на обёртке. Казалось, что на вкус кровь должна быть сладкой. Помимо воли Сая представила, как облизывает крупную, поросшую мелкими чёрными волосками руку Директора, и её тут же затошнило. — Мы также не лишены этого сомнительного удовольствия, — скучным тоном возразил он. — Такова цена ускоренной регенерации и других… свойств. Под капельницами она лежала в кабинете с белыми стенами. Сначала из неё выкачивали кровь, и от этого немного кружилась голова. Иногда перед глазами возникали цветные круги или странные, как из фильма, картинки и фантомные ощущения. Необычные синие цветы. Солёный металлический привкус во рту. Стук колёс. Лязг железных деталей. Потом кровь вгоняли обратно — возвращали плазму, если Директор не соврал, когда объяснял, что с ней делают. Добавляли пакет донорской, и все галлюцинации — отчётливые сцены, звуки, запахи — исчезали. И снова приходили во сне. Синие цветы. Платье с жёстким высоким поясом от груди до талии. Крутая каменная лестница, много ступеней. Плеск воды. Временами ей снился друг, но эти сны, как нарочно, запоминались хуже всего. В реальности приходилось собирать его образ по обрывкам впечатлений от людей, которых она видела вживую. Он был высокого роста, как Кудряшка. Однажды на второй неделе она провела опыт: окликнула Кудряшку перед самым его уходом, подбежала и обхватила за пояс обеими руками, вжалась лбом в плечо. Он хмыкнул, помедлил и обнял её. Ощущение совпало: то самое, из сна. Высокий мужчина, тёплое объятие, очень ровно бьётся сердце. Она не могла вспомнить черты лица, зато часто слышала во сне его голос: низкий, глубокий, но не кондиционерно-холодный и бездушный, как у Директора, а немного шероховатый и приязненный, как у папы. Далеко не сразу ей удалось вспомнить, что у её друга красивые руки. Худые, с длинными пальцами и выступающими синими венами. Он любил музыку. Она не помнила, сколько ему лет. Кажется, больше, чем ей, но не сильно. — У меня не было братьев в моей настоящей семье, только сестра? — не раз спрашивала она у Кудряшки. — Да, малыш, вас в семье две девочки. Да ты поинтересуйся у Соломона, как он заглянет на огонёк. Он ужасный болтун, между нами. Расспрашивать Соломона ей не хотелось, но она кивала. Если Кудряшка был самым добрым, а Директор — самым нудным и строгим, то Актёр — самым красивым. Белокурый, с зелёными глазами, он одевался только в светлое и благоухал вкусным свежим парфюмом. Он тоже изображал интерес и заботу, но как-то чересчур, переигрывая. Большой воображала, как сказал бы её младший брат, то есть папин младший сын. О другом, покойном отце ей уже рассказали. И о сестре, которая лежала в коме, но вскоре должна была очнуться. Но о неизвестном человеке, который, по её ощущениям, был с ней рядом всегда, никто не говорил ни слова. Слегка проговорился Китель. Кителя Сая видела только один раз. Утром, когда она проснулась, он стоял рядом с её кушеткой. Тоже довольно высокий темнокожий мужчина с короткими курчавыми чёрными волосами, как в шапочке. В странной официальной одежде — тогда Сая и вспомнила из ниоткуда пачку английских слов: «китель», «мундир» и «френч». Она видела военных с Окинавской базы, но те носили хаки и бежевое, а не чёрные угловатые пиджаки. — Почему мы не убили её сразу? — спросил Китель у кого-то — Сая не смогла разглядеть из постели второго незваного гостя. Дробно посыпался смех Кудряшки. Говорил он молодым голосом, но смеялся как старик, суховато и меленько. — Джейми, какой ты грубиян. Необузданное дитя саванны. Гудишь тут, как трубы иерихонские. Разбудишь венценосную особу, что мы будем делать? — Она не спит, — спокойно бросил Китель. — У неё пульс участился. Притворяться больше не имело смысла, и Сая села на кушетке и натянула на себя одеяло до подбородка, хотя спала в пижаме. Ей очень сильно не хватало чего-то рядом с собой, какого-то… оружия? Предмета для самозащиты. Боковым зрением она приметила: ночник, лампа на тумбочке... нет, не пойдёт: она прикручена, и гибкая металлическая трубка с пластиковым колпаком всё равно слишком лёгкая. Хотя, если бить в висок… Мысль была какая-то чужая. — Знаете, это моя комната. И мистер... в общем, который тут главный, обещал, что здесь никто не будет находиться без моего ведома. Что все будут, вроде как, стучаться. Я не слышала, чтобы вы стучались. Китель взглянул на неё одновременно с интересом и отвращением, как на мокрицу в подвале. — Это моя комната, — повторила Сая. — Я вас не звала. Уходите. И вы, мистер Малер, тоже уйдите, придёте потом. — Я же говорил тебе, копия сестры! — заулыбался Кудряшка. — Ну не стой столбом, Джейми, детка, дама приказала сгинуть с её глаз. Он повис у Кителя на спине, обхватил за плечи, но тот брезгливо сбросил его руку и фыркнул: — Я не понимаю логику Амшеля. Почему нельзя было просто избавиться от обоих вредителей. Для чего ему… — А кто второй? — Сая отбросила одеяло. — Мне всё равно, что я вам не нравлюсь, можете думать обо мне, что хотите. Но кто второй — как вы говорите — вредитель? Как его зовут? Он впервые посмотрел ей в глаза. У него самого глаза были тёмные, почти чёрные, зрачки сливались с радужкой, но в тот момент ей померещился красный проблеск, как от лазерной указки. — Я и твоё-то имя узнал сегодня утром, — сказал он гораздо более нормальным живым тоном, развернулся на каблуках и двинулся к выходу, печатая шаг. — Вот он, вот он — победитель конкурса «Самая тупая вещь, которую можно сказать своей невесте», — Кудряшка прижал руку к сердцу и демонстративно возвёл глаза к потолку. — Отвратительно. Я каждый день благодарю высшие силы, что ты не в моём вкусе, Джейми. — Пошёл к чёрту, — откликнулся Китель от двери и вышел. — В каком смысле «невесте», вы о чём? — Сая спустила ноги с кровати и попыталась не глядя нашарить босыми ступнями балетки. Тапочки ей выдали только резиновые, для душа, на плиточном полу они скользили. — Да это такая шутка в нашем доблестном рыцарском ордене. Безобидный подкол, я бы сказал. Не забивай себе голову. — А кто собирался меня убить? Тварь, которую я видела, — это вы все её подослали? — Ну что ты такое говоришь, сокровище наше. — «Сокровище»? А почему тогда я вредитель? И кто второй? — Солнышко, если бы я знал какие-то имена, пароли и явки, я был бы счастлив их тебе поведать. Но я несведущ и бессчастен. Вашу с сестрой историю ты уже слышала, там буквально драма в одном акте. Твой папенька скончался, вы повздорили, ты от неё отказалась, она сбежала из дома… Знакомо, да? — Да, и, как мне сказали, я тогда угрожала, что убью её. А теперь этот мужчина спросил, почему меня не убили. Что всё это значит? Кудряшка присел на край кровати. — Как бы тебе объяснить... Ты не то чтобы угрожала. Помнишь историю про сыночка твоего опекуна, который спросил, почему тебя нельзя сдать обратно, откуда тебя привели? Ты что-то такое натворила… — Порвала его книжку, — Сая думала, что давно перестала стесняться этой глупости, но теперь непроизвольно отвела взгляд, уставилась на свои пижамные штаны. — Он очень рассердился. А я не умела просить прощения, меня ещё папа не научил. — Тогда ты была зла на сестру не меньше, чем мальчик без книжки — на тебя. Вот и брякнула со злости. Так понятно? Никто никого не собирается убивать. Ты в безопасности. Китель больше не приходил.   ***   — Твоё юное величество изволило ознакомиться с мировой культурой? Сюжет «Белоснежки» тебе известен? Сая угукнула. Она не особенно любила книги, кино — больше. А Директор, зануда, больше приветствовал чтение, чем телевизор. Телевизор ей, правда, тоже поставили, но большинство программ шли на иностранном языке: какое-то сплошное лё и мё, не английский и не японский. А просто смотреть на говорящие головы было скучно. — Вот мы с дорогими братьями — вроде тех гномов, только, ха, побольше. Которые приютили бедняжку-принцессу, изгнанную в лес. Кудряшка опять сидел у неё на столе, до этого сбросив, как проказливый кот из смешного видео, принесённую клинерами вазочку. В глубине души Сая была ему благодарна за то, что он продолжал её навещать. — А потом я, видимо, подавлюсь яблоком, — хмыкнула она, — и усну мёртвым сном. И за мной явится Прекрасный Принц и разбудит меня поцелуем. Она валялась на постели, закинув ноги на стену над подушкой — Кудряшка всегда провоцировал других на разгильдяйство. Возможно, даже Директора и Кителя. — А ты бы хотела, чтобы тебя спасал принц? — Кудряшка закусил колосок из опрокинутого букета сухоцветов. Сая уже проверяла, что она достаточно сильная и ловкая. Хорошо бегает, прыгает, однажды, задумавшись, нечаянно сдвинула прикрученную к полу толстенными металлическими болтами кушетку, хотя до сих пор не поняла, как. Так что спасать её не требовалось. — Я бы хотела, чтобы ко мне пришёл кто-то, кто хорошо меня знает. Мой друг. У меня же должны быть друзья. — Откуда ты берёшь свои «должны быть»?.. А, догадываюсь, папина мудрость. Конечно же, у тебя будут друзья. А пока у тебя есть семья, дорогуша. Мы. — Ага, а Кителю случайно рассказали, какая я плохая, забыв даже упомянуть, как меня зовут. — Господи, — Кудряшка по обыкновению закатил глаза. — Не обращай внимания на Джейми. Он приёмный, нам его подкинули. Одна извилина, и та от фуражки. — Почему люди, которым спасла жизнь моя сестра, называют друг друга братьями? Понятно, чем вы обязаны ей. Но друг другу-то ничем. — Ах если бы. Мы, так сказать, постоянно напоминаем себе о нерушимости союза и прочности уз. Ты-то зовёшь своего опекуна папой до сих пор, хотя ему за хлопоты щедро платили. — А прямо такое большое значение имеет, кому что платили? Вы сами видели, сколько я ем. Меня не прокормишь. Кудряшка непривычно долго раздумывал. — Большого значения, конечно, не имеет... — ответил он с расстановкой после продолжительной паузы. — Но всё же лучше не забывать.   ***   Кудряшка заходил поболтать, просто так, без цели. Директор обычно вызывал Саю к себе в кабинет двумя этажами ниже, причём ходить одной ей запрещалось, её обязательно сопровождали несколько не то людей, не то механических кукол в белых мешковатых комбинезонах, — и важно, значительным тоном сообщал чётко выверенный отрывок информации, или что-то приказывал, или запрещал. Актёр, как аниматор на детском празднике, постоянно придумывал совместные занятия, каждый раз спрашивал, чем бы Сая хотела заняться — в пределах этого помещения. Танцевать вальс было здорово, хотя она так и не поняла до конца, почему ей нельзя самой обхватить Актёра руками за талию, если он всё равно выше её почти на голову, и это было бы удобнее, чем тянуться к его плечу. «Монополия» сперва показалась ей скучной, но потом они выставили таймер на полчаса, и она изловчилась быстро отстроить гостиницу, так что к завершающему сигналу Соломон — она чуть ли не впервые мысленно, а не вслух назвала его настоящим именем — остался ей должен полтора миллиона. Она даже заставила его заказать большую сумку продуктов и нарезать салат, как в папиной закусочной. Так ещё раз подтвердилось, что все «братья», не только Директор, обладают тем же свойством, что и она — на Актёре мгновенно заживали мелкие царапины. (Когда ей в руку легла рукоятка керамического кухонного ножа, Сая вдруг вспомнила рисунок движения телом, на уровне рефлекса: вот так сжать пальцы на каком-то предмете — естественно, как волосы поправить, только вес не тот, слишком лёгкий.) Но даже наедине, когда они были заняты, всё равно оставался зазор между тем, каким Актёр хотел выглядеть и каким был на самом деле: демонстративным, неискренним, чужим. Даже когда громко смеялся во весь рот, и видны было идеально ровные белые зубы, или подворачивал рукава рубашки до локтя, чтобы почистить кукурузные початки и не запачкаться. Он всегда был будто наполовину в дороге, торопился отбыть положенный срок и уйти то ли на свою скучную работу, то ли ещё куда-то. Сая пожаловалась Кудряшке, тот расхохотался и долго не мог утихомириться, гоготал, в противовес своим обычным негромким смешкам, в голос, хлопая себя по колену. Она почти обиделась. — Мальчика можно понять, — заключил он, отсмеявшись. — Лучше уж изображать примерного «воскресного папашу», чем чувствовать себя педофилом. Менее унизительно. — В смысле? — удивилась Сая. — Ну сколько тебе лет? — Шестнадцать. — Ага, шестнадцать. На вид даже меньше. Хвостики вкось, теннисные шортики, ногти обкусанные. Валяешься тут, болтаешь ногами, ешь попкорн с арахисовым маслом, запиваешь горячим шоколадом, хотя наш Большой Брат уже прочёл тебе курс лекций о питании… А как видишь мальчика, прекрасного и свежего, как утренняя роза, вместо охов и вздохов рассказываешь ему, что в телеке красно-зелёные чуваки… — Слову «чуваки» её тоже научил Кудряшка, точнее, перевёл японский аналог: «чуваки» на языке Кая и его друзей означали байкеров с окраины, «чмыри» — учеников на практике от Института Океана, «лохи» — 17-ую старшую школу. — ...обыграли других в соревновании по беготне с клюшкой, но ты не поняла, кто это был и что за соревнования. И все его романтические планы — псу под хвост. Неприятно, согласна? Размышляла Сая недолго — она уже убедилась, что долгие размышления ни к чему не приводят, — и уточнила у Актёра в его ближайший визит, действительно ли он так думает. — Я представлял тебя взрослой девушкой, это так, — согласился он. — И меня немного озадачило, что ты оказалась подростком. У меня в семье не было младших братьев и сестёр, для меня в новинку находить общий язык с детьми. А что, у меня так плохо получается? Сая громко фыркнула. — А моя сестра разве выглядит как взрослая? Мы же вроде близняшки. — Твоя сестра бывает… разной, — Актёр сделался мечтательным — нарочито, будто надел новое лицо, как костюм. По Кудряшке было видно, что он дурачится и часто говорит не всерьёз, но Актёр ко всему подходил основательно. — Резвой и шаловливой, как ребёнок. Проницательной и чувственной, как зрелая женщина. Сильной и жадной… как любой из нас. Она так и не спросила у Кудряшки пояснение к слову, кем там Актёру не нравилось себя чувствовать, но теперь начала что-то смутно подозревать. — Ты что, в неё влюблён? — спросила она без задней мысли и тут же прикусила язык. Актёр моментально пожестчал, из-под маски пробилось настоящее выражение, далёкое от мягкой приветливости — словно под рекламным ростовым костюмом мультяшной зверушки проступил стальной каркас. Но он быстро преодолел себя, улыбнулся. — Конечно, я люблю её. Она наша… — …«мать и возлюбленная», — Сая не смогла удержаться от гримасы. — Вечно ты это твердишь, а звучит вообще-то жутковато. Я не помню слово, но точно слышала, что так нельзя, это нездорово. — Что ты под этим?.. А, инцест… Это понятие из области биологии, которую мы уже превзошли в своём развитии. — Куда-то не туда вы пошли в своём развитии. — Твоё право так считать. Возможно, ты изменишь своё мнение. Некоторое время они помолчали: она сама — напряжённо, Актёр — как всегда непонятно. Он уселся в кресло на фоне панорамного окна, зашуршал газетой. — А тебе самому сколько лет? — спросила Сая. Она с опозданием осознала, что слова «находить общий язык с детьми» её всё-таки задели. — Скажем, сто восемь, — ответил он рассеянно, не отрываясь от чтения. Иногда они все так делали: те трое, с кем она хоть как-то общалась. Вдруг посреди разговора выдавали какую-нибудь суперстранную вещь как само собой разумеющееся. Псих с самого начала нёс бред, а Китель выплюнул одно связное предложение, и этим их недолгое знакомство закончилось. — А нормальных? Человеческих, в смысле. — Ты имеешь в виду, сколько мне было, когда я умер? Двадцать три или двадцать четыре, не помню. — Почему ты умер? Актёр поднял голову и широко, напоказ, растянул губы в улыбке, но глаза остались безучастными и непроницаемыми, тусклыми, как бутылочное стекло. — Тебя интересует причина смерти? Три дюйма превосходно заточенной стали в брюшной полости. — Тебе было очень больно? — зачем-то спросила Сая. Невозможно было представить, чтобы этот человек испытывал боль. Кричал. Зажимал рану. Даже просто потирал ушиб — какая уж там заточенная сталь. Он не удивился. — Нет. Скорее холодно. — Можешь тоже задать мне какой-нибудь личный вопрос, — предложила она нехотя. Ей показалось, так будет честнее. Актёр надолго задумался. — Скажи, страшно ли засыпать, не зная, когда пробудишься? — спросил он наконец. — Покидать понятный привычный мир, знакомых людей, чтобы проснуться в полной неизвестности? — Я не помню. — Да, — он покачал головой, даже не стараясь скрыть досаду. — Да, действительно. Как я об этом не подумал. На этом и без того не самый бойкий разговор тихо и бесповоротно издох.