Спасти... любой ценою...

Базаров несся в открытой повозке в свою деревню. Меланхолично воображал, что по приезде, как всегда, его обнимет плачущая матушка и зачастит: — Енюшенька, дорогой сыночек, ах, как я рада, как рада… — И непременно заплачет, погладит его по плечам, заглянет в глаза и спросит что-то вроде: — А как здоровье Анны Сергеевны, благодетельницы нашей? Он лишь угрюмо промолчит в ответ, поджав губы, а отец остановит мать: — Полно, Арина Власьевна, полно! Человек едва приехал, а ты ему проходу не даешь!.. — Не пригласить ли ту милую барыню к нам, Енюшенька? Уж я бы разглядела ее да поблагодарила еще разок: спасла она тебя, лекаря толкового да доброго привела, — завела свою песню мать однажды за семейным ужином. Евгений побагровел, с раздражением отмахнулся от слов матери, а Василий Иваныч накрыл руку жены своей ладонью, что-то быстро зашептал ей, и Арина Власьевна притихла. Торопливо утерла слезы, несколько раз шмыгнув носом. — Где больше двух, говорят вслух, отец! — насмешливо-добродушно проговорил Евгений и принялся опустошать содержимое тарелки, дабы утешить матушку. Базаров-старший, кажется, догадывался о том, что у Евгения с этой «красивой богатой барыней» весьма непростые отношения, но был и очень благодарен Одинцовой: он верил, что именно она спасла их единственного дорогого сына — их гордость, их радость, будущего профессора или ученого Российской Империи! *** «Отец витает в облаках, — беззлобно усмехаясь, думал Евгений, — он прочит мне великое будущее… Отец… Отец… Какое такое великое будущее?! Мое дело — лечить людей!» Базаров после смертельной болезни своей стал относиться к родителям с еще большей нежностью. В нем проснулось и уважение к ним. Он осознал вдруг, какую долгую и непростую жизнь прожил его отец, а мать всегда была его опорой и поддержкой. Их добрые отношения теперь до глубины души трогали Евгения и отзывались в нем легкой грустью… Хотел бы он для себя подобной судьбы? Он не знал, поскольку все еще оставался скептиком. По крайней мере, он был убежден, что с Одинцовой на подобную идиллию рассчитывать глупо. «Кто знает, что я к ней испытываю?.. Что это за чувство? Оно столь ново для меня, что я не могу толком охарактеризовать его. Оно ново, а меж тем я болен им уж более года!.. Эта ежедневная мука, напрасные сладостные мечты, трепет души и тела, слабость, тоска, сумасбродство! Вот что это такое!!! Зачем мне все это нужно? К чему люди сами себе усложняют жизнь?..» Базаров всегда был охотником до женщин и ценителем женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни. «Нравится тебе женщина, — говорил он ранее приятелям, — старайся добиться толку; а ежели нельзя — чепуха! Найди себе другую — на одной даме свет клином не сошелся!» Одинцова ему сразу понравилась… тогда… более года назад: слухи о ней, свобода и независимость ее суждений, ее кажущееся расположение к нему — все, казалось, говорило в его пользу. Но он скоро понял, что с нею «не добьешься толку», а отвернуться от нее он, к изумлению своему, не имел сил… Кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы со своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда прежде смеялся, что возмущало всю его гордость. И, оставшись наедине, он с негодованием узнавал романтика в самом себе. Базаров снял шляпу и расстегнул ворот рубашки: собственные мысли распаляли его. «Я не желаю превращаться в жалкое существо, готовое посвятить всю свою жизнь одной-единственной женщине. А затем, не добившись взаимности, раскиснуть и опуститься до того, чтоб стать ни на что не способным, не годным. Такой человек — не мужчина, а размазня! Это — тьфу что такое! Романтики несчастные начитаются Пушкина и превращаются в рохлю!.. А не таков ли я сам, хоть Пушкина давно не читал?..» Вопреки всем разумным доводам, ему вдруг отчетливо представилось, что нежные руки Анны когда-нибудь обнимут его за шею, а сладостные губы ответят на его поцелуи… Она слегка отстранится и глянет на него со щемящей нежностью — да, именно с нежностью… Он утонет, потеряется во взгляде ее, и голова его закружится, и он забудется и не вспомнит ни о своей мужской гордости, ни о бедности, ни о пропасти, разделяющей их… — Останови возле речки! — крикнул Евгений вознице. — Вода нынче студеная, но тем лучше: в голове, глядишь, прояснится. Подойдя к краю травянистого берега, Базаров размахнулся и бросил в реку золотое кольцо, предназначенное Одинцовой. «Денег не жаль, долой романтизм!.. Вот теперь хорошо… хорошо… Все правильно!» С облегчением вздохнув, он торопливо разделся и нырнул в холодную зеленоватую воду. *** До родного дома оставалось несколько верст. Посвежевший и разомлевший от активного плавания Евгений, удобно расположившись в бричке и, запрокинув голову, глядел в высокое с голубовато-синеватыми переливами небо и вспоминал свою первую встречу с Анной на губернаторском балу. …Он оглянулся и увидел женщину высокого роста, в темном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее руки красиво лежали вдоль стройного стана; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели серые глаза из-под белого лба, и губы улыбались едва заметной улыбкою. Какой-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица… Одинцова удостоила его любопытного взгляда, а он изволил развязно и пошло высказаться о ней своему товарищу Аркадию: «Экое богатое тело… Баба с мозгом, на других не похожа!.. Говорю же тебе: высший сорт!» Хороша характеристика!.. «Анна просила поехать с нею на бал… У меня еще есть время на раздумья: ведь я ничего не обещал ей!» *** В это же самое время Анна Сергеевна в далеком своем Никольском принимала ароматную ванну, нежась в теплой воде, и думала о Базарове… Одновременно вспоминала она и своего старого покойного супруга, которого совсем не любила, питая к нему даже некоторое физическое отвращение. Она вышла за него по расчету и уважала лишь за ум и доброту, а телесной близости с ним старалась по возможности избегать. «А что, если… — вдруг испугалась Одинцова и села в ванной. Некоторое время она оставалась неподвижной, не чувствуя, как воздух холодит ее голые плечи. — А вдруг телесная близость с мужчиной вновь разочарует меня?.. Нет-нет: Евгений — это совсем иное. Он… такой мужественный, молодой, такой… стройный, красивый, умный… Он не из числа обыкновенных. Человек весьма незаурядный, чрезвычайно одаренный, с богатым внутренним миром, подающий большие надежды… Он волнует мое воображение. Но какие, однако, непристойные мысли в последнее время посещают меня! Нужно немедленно отвлечься и перестать терзаться глупостями…» Она решительно встала и укуталась в махровое полотенце. …В светлой просторной библиотеке Одинцова пыталась занять свой ум ботаническими книгами. Но и они ей напоминали о Евгении. Тогда она взяла французский роман и ушла в спальню. Романтическая книжная история показалась ей скучной и надуманной, и молодая женщина вскоре отбросила брошюру в сторону. Проведя рукою по шелковой подушке и атласной простыни, Анна вспомнила, как Базаров не единожды упрекал ее в избалованности и любви к роскоши… И снова Евгений!.. Евгений!.. Евгений… Везде он! «Евгений сказал… Евгений упрекнул, Евгений посмотрел… Все мысли лишь о нем. Да сколько ж можно?! А меж тем этот мужчина, некогда страстно влюбленный в меня, и пальцем не пошевелит, чтоб сделать хоть какой-то шаг мне навстречу, хоть один намек! Он теперь совсем равнодушен ко мне или же настолько горд и самолюбив?.. А что могу я?.. Ах, скорей бы бал… Базаров сказал, что не танцует? Или танцует так скверно, что боится отдавить мне ногу?.. Значит, танцует!.. Что за ерунда? Мне уж скоро тридцать, а разволновалась, словно юная девица…» *** За два дня до бала отец передал Евгению записку от Анны Сергеевны, в которой она весьма лаконично напоминала ему о предстоящем бале у генерал-губернатора. «Прошу Вас заехать за мною к десяти часам утра, Евгений Васильевич! Мы вместе позавтракаем с Вами и сразу же отправимся в N. Сообщите мне о вашем согласии. А. Одинцова». Базаров читал, а отец с тревогой следил за его лицом. Оно приняло растерянное выражение, затем тревожное и наконец стало угрюмым. — Что-то случилось? Дурные вести? — Прекрасные новости, — с сарказмом ответил Евгений и скрылся в кабинете. Еще раз пробежав глазами записку, он с силой растер руками подбородок. Прошелся по комнате. «Хм… Пленительная аристократка убеждена в моем согласии. Словно я ее покорный слуга… Но сему не бывать! Сдался мне этот бал!» Часы пробили семь раз. Семь часов вечера… Время бежит, тают часы, минуты… Минуты жизни… В сей комнате, на этом диване, он год назад умирал. И Анна спасла его: наполнила убогую комнату своим присутствием, одарила его нежным касанием, вдохнула в него жизнь. Он должен быть благодарным ей — просто за то, что она есть… И ежели ей хочется с ним на бал, то так и быть: он побудет ее рыцарем и сам насладится ее обществом. Благо пара приличных костюмов для особых случаев у него имеется.