Спасти... любой ценою...

Они не торопясь пили чай в открытой беседке. Шаловливый ветерок слегка колыхал их одежды, а кроны деревьев, медленно шевелясь, то открывали, то закрывали высокое синее небо, покрытое перистыми облаками… Анна посматривала на Евгения из-под полуопущенных ресниц: ни единый его жест не ускользал от ее внимания. Вот искусные пальцы лекаря аккуратно ставят пустую чашку на стол, тянутся за салфеткой, небрежно поправляют темно-русые волосы… Осанка мужчины слегка напряжена, нахмуренные брови придают лицу еще больше суровости. «А если эти руки… обнимут мой стан? Что я почувствую? Ах, что за вздор приходит в голову?!» — Вам подлить чаю, Евгений Васильич? Не добавить ли десерта? — с едва скрываемой нежностью спросила Одинцова. — Благодарствуйте, Анна Сергеевна! Я не голоден. Он еще пуще нахмурился, нащупав в кармане коробочку с кольцом. Горько усмехнулся про себя: пустое! Бред! Что может он, бедный уездный лекарь, предложить этой аристократке? Мезальянс? Сожительство? И то и иное немыслимо… Кем станет он после этого в ее глазах? Альфонсом?! Охотником за состоянием?.. И пусть она так не подумает, но все же… Все это как-то неправильно! Да, его чувства к ней крепки, она его волнует по-прежнему, он каждый раз вновь счастлив видеть ее, слышать ее голос, внимать разнообразным, вдумчивым и волнительным беседам, невзначай прикасаться к ней… Но дальше-то что, дальше?! Базаров на мгновенье зажмурил глаза, и пред ним предстал образ милой петербургской девушки, юной дочери одного ремесленника, с которой он давеча познакомился. Вот на ком ему, уездному лекарю, нужно жениться! Или не жениться вовсе! *** Одинцова не ошиблась. Были у него женщины в Петербурге… С ними он пытался вытравить из памяти Анну Сергеевну, забыться в их ласковых объятиях, раствориться в их любви… Да, дамы любили его, восхищались им, желали его, скучали в его отсутствие. И ему было отрадно и легко с ними, но сердце, непокорное измученное сердце его стремилось лишь к одной аристократке, которая, казалось, только-только начинала привыкать к нему. И он раз в месяц срывался: садился в экипаж или бричку и мчался в ее имение. Пару раз Одинцова и сама вызывала его к себе нарочным письмом, прося привезти научную книгу. К чему такая срочность? Зачем ей его книги, если у нее в доме богатейшая библиотека на любой вкус? После свиданий с Анной Сергеевной он, возвращаясь в отчий дом или мчась во весь опор в Петербург на очередную лекцию, испытывал щемящую тоску, и чувство одиночества особенно обострялось в нем в эти долгие дорожные часы… По возвращении в родные пенаты или столицу он с ожесточением принимался за лéкарство, обещая себе, что будет верен своим чувствам к одной женщине — Анне Сергеевне. Или иной раз убеждал себя, что никогда более к ней не поедет. Однако жизнь брала своё, и Базаров вновь глушил тоску в объятиях влюбленных в него дам, наутро трезвея и злясь на самого себя. Он не мог забыть, как однажды, трепеща и радуясь, приехал в Никольское на именины к Анне Сергеевне ранним утром в надежде застать ее одну. Но она была уже с приятельницей, молодою соседкой по поместью Екатериной Александровной Ждановой. Та, поглядев на подаренную им Анне скромную коробочку столичных трюфелей, презрительно фыркнула и демонстративно отвернулась. Одинцова же, проигнорировав таковое поведение приятельницы, вежливо и ласково поблагодарила его, задержав дольше обыкновенного свою белую нежную руку в его большой грубой ладони. Для Евгения сей инцидент был неприятен, но он-то привычен ко всему, а станет ли терпеть Анна Сергеевна косые взгляды аристократов, ежели решится вдруг связать жизнь с бедным уездным лекарем? Надолго ли хватит ее? Не заскучает ли она с ним? Скорее всего, вкусив с ним запретный плод, она быстро забудет его. А ему придется еще долго латать свое израненное сердце… И после телесной близости они не смогут остаться друзьями, не смогут видеться. И он потеряет ее навсегда… Слуга вручил Анне Сергеевне письмо. Базаров заметил, как радостная улыбка озарила вдруг ее лицо. — Генерал-губернатор приглашает на бал в город N, — небрежно пояснила Одинцова, слегка пожав плечами. А он и не спрашивал ее, что в том письме. — Ах, балы… как это скучно!.. Евгений Васильич, а вы могли бы сопровождать меня? — вдруг быстро спросила она, и нежный румянец залил ее бледные щеки. «Эта женщина увлечена мною! Сие невероятно, но очевидно, — подумал Евгений и бросил на нее быстрый цепкий взгляд. Встретившись с нею глазами, непривычно смутился. — Танцевать с нею… Держать ее гибкий, подвижный стан в объятиях! Пропади пропадом все условности! Да, я согласен! Согласен!» — Но я не танцую, — по привычке возразил Базаров, меж тем вспоминая, как давеча выучился танцевать вальс, кадриль и польку на студенческих вечерах в Петербурге. Молоденькие девушки, порхая пташками вокруг него, с явным удовольствием обучали его сему прекрасному действу. Одинцова же глядела на него чуть насмешливо, с недоверием, изящно изогнув тонкие брови, точно видела его насквозь. — То есть… Боюсь, я так скверно танцую, что рискую наступить на вашу… прелестную… Простите… Боюсь отдавить вам ногу! — Полноте!.. Я стану танцевать… А вы сначала просто поглядите, затем решите, приглашать меня или нет. «Она кокетничает со мною, ей скучно… А мне — больно! Всё пустое! — вновь помрачнел Евгений, без надобности поправляя на себе салфетку. Затем резко скомкал ее в руках. — У нас с нею нет будущего! Но не видеть ее, не чувствовать ее рядом с собою — выше моих сил… Я обречен, я раб любви…» Он неожиданно вскочил. — Я извиняюсь перед вами, Анна Сергеевна, но мне уж пора: заждались пациенты… Будьте здоровы! Бог даст — свидимся… Нет-нет, не провожайте меня! Прощайте! Легкий кивок головою, поворот всем корпусом, и вот Базаров стремительно покидает ее, минует лужайку, прудик, подходит к ограде. Его одежда развевается на ветру. Одинцова следит за его стройной удаляющейся фигурой и ничего не понимает. Непрошеные слезы появляются в уголках ее красивых серых глаз, а грудь часто-часто вздымается. «Ушел… Вскочил так внезапно и ушел, почти сбежал, словно кто укусил его… У него определенно кто-то есть в Петербурге… Ему скучно со мною. А навещает он меня изредка лишь из вежливости, из благодарности за мое внимание во время его смертельной болезни… Он со мною поддерживает лишь дружеские отношения. Сопровождать меня на бал, однако, согласился… Но до бала еще целых две недели, я умру от тоски… Ах, Евгений, Евгений!.. Знал бы он, как измучил меня… Именно этого я и боялась год назад, когда отвергла его. Как это страшно: быть заложником любви и лишиться покоя. Я теперь не принадлежу себе, я не узнаю себя… Я вся растворилась в нем…»