Пожалуйста, будь моим смыслом

Теплая когтистая лапка легко-легко трогает Какаши за нос. Он просыпается резко, будто от пощечины, и едва удерживается от вскрика. Качающаяся темнота комнаты полна предутренних теней и вздыхающих по углам призраков. Какаши требуется не один и не два удара сердца, пока он понимает, что вздыхают вовсе не призраки — это Паккун забрался к нему на колени и сопит, тыкаясь усатым рыльцем прямо в лицо. — Ребенок проснулся, — говорит Паккун, убедившись, что хозяин его слышит и понимает. — Ты бы покормил его, и дальше спи. — Ох, Паккун, — Какаши вскакивает, едва успев подхватить толстенькое тельце Паккуна под мышку. — Я заснул! Что же я за телохранитель такой! — Ты уже неделю спишь по двадцать минут урывками, как еще с ума не сошел, — если бы Паккун мог, он бы пожал плечами. — А толку? Мы не отходим от Наруто и закусаем любого, кто сунется. Говорю тебе, Какаши, корми мальца, расстилай футон и спи рядом, если так не хочешь идти в свою комнату. Наруто не пойдет на пользу, если ты его уронишь от усталости. С этим доводом Какаши не может не согласиться. Он быстро и уже привычно наводит нужное количество молочной смеси, зажигает свечу и возвращается в комнату, где спит Наруто. Неподготовленного зрителя картина, которую Какаши видит, открыв дверь, могла бы испугать: вокруг низкой колыбельки, купленной Какаши на последние сбережения, плотным кругом сидят шесть разномастных псов. Они смотрят на Наруто, не только не отводя взгляда — даже не мигая. Особенно старается Булл — от избытка рвения он еле слышно порыкивает, приподнимая усатые брыли. Огромный пес выглядит так, будто любой, кто рискнет обидеть малыша, мгновенно лишится рук и ног. Уухей иногда принимается слегка подвывать, но неизменно получает по уху от Уруши. В целом это ночное бдение вокруг кроватки напоминает настоящее жертвоприношение, и Какаши даже слегка ежится. Хорошо, что Наруто пока слишком мал, чтобы испугаться… — Спасибо всем за службу, — говорит Какаши, приближаясь к колыбели. — Можете идти спать. Собаки даже ухом не ведут на предложение Какаши, а Паккун, с комфортом устроившийся на плече Какаши, снова повторяет: — Накормишь — и спать, защитничек! Ты на Булла посмотри, неужели он кого-то чужого пропустит в дом? Закатив глаза, Какаши садится рядом с Наруто и пихает ему в рот соску в широко открывшийся, как у галчонка, рот. Тишину наполняет мерное чавканье. Стая, не мигая, следит за тем, как ребенок ест. — Ума не приложу, кому понадобилось обижать такого маленького, — ворчит Паккун недовольно. — Мир сошел с ума, теперь в нем убивают детей. — Третий сказал, что человек в маске может за ним вернуться, — шепчет Какаши. — Но… Паккун, я не понимаю, почему бы тогда не поместить Наруто под защиту отряда АНБУ? — Ты один стоишь целого отряда, — отмахивается Паккун. — Только еще и задницу мелкому моешь. Что ни говори, Третий не дурак. Какаши хмыкает. Это сейчас Паккун так говорит. А две недели назад, когда он принес Наруто в синих от усталости руках домой, стая пришла в священный ужас. По очереди они подходили к ребенку, обнюхивали, убеждались, что запах Минато-сенсея им не почудился, и отползали на брюхе, горестно подвывая. Какаши и сам готов был горестно подвывать. Его боль как раз достигла той, самой тяжелой, стадии, когда остается только безразличное отупение. Он исправно кормил Наруто, менял пеленки, бдительно следил за чистотой, но… Наруто был похож на Минато-сенсея, но он не был Минато-сенсеем, и сердце Какаши все еще оставалось наглухо закрытым для него. Бутылочка начала издавать свист — это означало, что Наруто уже доел все, что ему было предложено. Какаши отбирает ставшую бесполезной соску у малыша, меняет мокрые пеленки и опускает Наруто обратно в постельку. Сладко причмокнув, тот мгновенно отрубается. — Вот и хорошо, — удовлетворенно шепчет Паккун с нотками гордости в голосе, будто сам все сделал. — А теперь ложись-ка сам. Подталкиваемый Паккуном, Какаши расстилает рядом футон и вытягивается на нем. Стая смыкает круг вокруг кроватки едва ли не быстрее, чем смыкаются веки Какаши. Какаши устал настолько, что проваливается в сон мгновенно. *** Какаши стоит перед закрытой дверью, не решаясь постучаться. Странное чувство смущает его. Ощущение неправильности происходящего, нереальности мира вокруг. Наверное, это все недосып: сегодня, как никогда раньше тяжело было выгонять себя из теплой постели, собираясь на рыбалку. Наверное, стоило отказаться от идеи порыбачить на рассвете, но Минато-сенсей вдруг предложил составить Какаши компанию — и как тут отказываться? Какаши привык точно исполнять приказания и поручения учителя, хоть его и смущало в его поведении очень многое… Какаши тихонько скребется в дверь. Сейчас ему никто не откроет и можно будет, не кривя душой, заявить утром, что стучался, но все очень крепко спали. Однако, не успел Какаши отнять руку от двери, как за нею слышатся шаги, и вот уже Какаши ослепляет хлынувший из дома свет. — Кушина-сан, простите, я разбудил вас, — сгорая от стыда, извиняется Какаши. — Что? О, ты не разбудил, — отмахивается Кушина, втаскивая Какаши в дом. — Минато еще не вернулся с тренировки. Подожди его здесь. У меня есть сладкие онигири, хочешь? — Честное слово, я… Но спорить с Кушиной-сан — все равно, что бороться с лесным пожаром. Какаши силком усаживают за чисто вымытый стол и вручают лакомство. Делать нечего, остается только запустить в онигири зубы и, стараясь не чавкать угощением, наблюдать за тем, как Кушина-сан чистит овощи для супа. Что-то снова царапает Какаши. Почему-то в горле встает комок. — Может, я пойду? — взмаливается Какаши. — Я вам мешаю. — Ни в коем случае! — Кушина-сан пытается нравоучительно поднять палец, но в итоге поднимает овощечистку. — Минато весь день вчера говорил о том, как вы пойдете вместе рыбачить, и мастерил себе удочку. Я выслушала настоящую лекцию о том, как правильно выводить сазана, не для того, чтобы ты сейчас развернулся и ушел! Какаши едва удерживается от того, чтобы не фыркнуть: — Минато-сенсей хоть раз ловил рыбу? — Нет, но самое время научиться, — слышит Какаши веселый голос наставника сзади. — Простите, я опоздал. Какаши долго смотрит на то, что держит в руках Минато-сенсей. Смотрит, не мигая. — Сам сделал, — неловко оправдывается сенсей, поглядев на монструозного вида удочку. — Сенсей, вы на кита собрались охотиться? — невежливо спрашивает Какаши. — Ладно, я это предусмотрел. Отдам вам одну свою. До реки идут молча. Какаши несет удочки и ведро, пытаясь не зевать. Минато-сенсей, закинув руки за голову, что-то весело насвистывает. Еще очень темно, но от сенсея будто свет расходится — и дело не в его светлой копне волос или белоснежной улыбке. Чем веселее сенсей, тем больше хмурится Какаши. Добравшись на место, где Какаши прикормил вчера рыбу, они останавливаются: учитель принимается разводить костер, а ученик забрасывает удочки. — Держите вот так, — говорит Какаши, смыкая пальцы сенсея поверх удилища. — И расслабьтесь уже, вы не на миссии, а на рыбалке, здесь не надо быть таким собранным. Как назло, не клюет. То ли Какаши неправильно выбрал место, то ли вся рыба еще спит, но поплавки лежат на гладкой поверхности воды совершенно недвижимо. Какаши это надоедает: он выламывает две подходящие рогульки из найденной ветки, втыкает в глинистый берег, опирает на них удочки и растягивается на траве, взяв в зубы первый попавшийся колосок. Рядом на траву ложится и сенсей, закидывая руки за голову. — О чем вы хотели со мной поговорить? — спустя целую вечность спрашивает Какаши. — М-м? — Вы же не умеете рыбу ловить, — пожимает плечами Какаши. — Вы даже на поплавки не смотрите, а вашу наживку, между прочим, давно уже кто-то ест. — Что, правда? — подскакивает Минато-сенсей. Он кидается к удочкам, но схватить уплывающее удилище уже не успевает. — Проморгал, — сконфуженно говорит сенсей, возвращаясь. — Ладно, ты прав. Я просто хотел пообщаться. — Вам нас на тренировках мало? — Какаши не смотрит на сенсея, жуя колосок. — От одного Обито, как по мне, можно устать на всю жизнь вперед. — Нет, — мотает головой сенсей. — Вы же мои дети, мне с вами интересно. Словосочетание «мои дети» бьет Какаши под дых. Он внезапно понимает, что едва удерживает в глазах влагу. Да что это, в конце концов? — Мы не ваши дети, — педантично уточняет Какаши. — Мы — ваши ученики. — И в чем же разница? Я несу за вас полную ответственность, обучаю, на миссиях — защищаю и кормлю. И поверь, успел полюбить уже каждого. Какаши долго думает. — Это не одно и то же, — наконец, определяется он с ответом. Минато-сенсей не бросается разубеждать Какаши. Хмыкнув, он мечтательно пялится в предутреннее небо, которое уже начинает заметно светлеть. Какаши хмурится, не зная, как задать мучающий его вопрос, но Минато-сенсей, повернув голову, твердо говорит: — Спрашивай уже. Что тебя беспокоит? Какаши прикусывает нижнюю губу, собираясь с мыслями. — Меня — ничего, но… Сенсей, вот вы — очень сильный шиноби. В деревне вас даже называют следующим Хокаге. — О, правда? — оживляется Минато-сенсей. — Здорово! — Да… Только вот я хотел спросить… Ну… Как вы можете быть следующим Хокаге, если вы постоянно нарушаете Кодекс? — не выдерживает Какаши. Кажется, слова Какаши застают сенсея врасплох. Он садится на мокрой траве, подвернув под себя ноги, наклоняет голову с торчащими из светлой копны волос травинками набок и уточняет: — Что ты имеешь в виду? — Вы слишком эмоциональный, сенсей, — выдает, наконец, Какаши. — Это плохо. Он говорит так убежденно, что лицо сенсея заметно смурнеет. — Почему ты так считаешь? — Вы же нас учили, что враг может воспользоваться нашими эмоциями, — выпаливает Какаши. — А сами-то? Что в душе, то и на лице, смеетесь заразительно, Обито вон ни разу не может удержаться, чтоб не подхватить, Рин чуть ли не на шее катаете… — Погоди, погоди, — Минато-сенсей предупреждающе поднимает ладонь. — Повтори, что сказал мне вначале. — Что… враг может воспользоваться нашими эмоциями. — Именно. Может. Но скажи мне, Какаши, разве ты мне враг? Этот вопрос сбивает Какаши с толку настолько, что он не знает, что ответить, хотя ответ, конечно, очевиден. — Нет, конечно, — наконец, выдает он вслух. — Вы мой учитель, я уважаю вас. — А Рин и Обито — мне враги? — Что? Обито на вас едва ли не молится, — фыркает Какаши, меняя колосок в зубах. — И Рин вы очень нравитесь, и Кушина-сан тоже. — Тогда скажи мне, друг мой любезный, зачем мне скрывать свои эмоции от вас? — искренне изумляется Минато-сенсей. — Но ведь это правила! — в отчаянии поднимается на локте Какаши. — Как можно быть сильным шиноби, не исполняя правила? Разве их просто так придумали? Ведете себя с нами, как. Как старший братец! Ни один другой джонин в деревне так не ведет себя с учениками, как вы! Миссия закончилась, тренировка завершилась — все, по домам, до следующей тренировки. И на рыбалку с учениками своими не ходят точно! Выпалив эту ужасно длинную речь, Какаши отворачивается, чтобы сморгнуть сердитые слезы с глаз. Он не понимает, почему так распереживался, только вот на душе ужасно паршиво: отчитывает Минато-сенсея за пренебрежение правилами, а сам-то сопли распустил! Сенсей долго молчит. Так долго, что Какаши успевает не только продышаться, но и вытереть влажные почему-то глаза рукавом. — Я хотел бы знать, почему тебя так волнует то, что я нарушаю… правила, — тихо говорит Минато-сенсей за ссутуленной спиной Какаши. — Если ты утверждаешь, что учителю должно быть плевать на своих детей, получается, и вам должно быть так же плевать на меня. Ты меньше уважаешь меня за мою эмоциональность, Какаши? Или не доверяешь? Пожалуйста, не пойми превратно, это не допрос, я просто хочу понять, что тебя мучает. Рот Какаши наполняется привкус крови. Он понимает, что зачем-то прокусил щеку. — Мой отец… — заставляет он себя выговорить наконец, — умер, потому что нарушал правила. Он предпочел спасение друзей завершению миссии, и это привело его к гибели. «И вы умрете, — хочет, но не может продолжить Какаши. — Непременно умрете, если не прекратите сиять, как солнце, на всю деревню. Нельзя быть сильным и одновременно нарушать правила! Я не хочу… Чтобы вы…» Минато-сенсей, кажется, теряет последний интерес к удочкам. Он кладет ладонь на плечо Какаши, и тот вздрагивает от этого прикосновения. — Слушай, — тихо говорит сенсей. — То, что случилось с Сакумо… Не правила погубили его, и не пренебрежение ими. Сакумо сгубили жестокие, глупые люди, которые смели судить его, не надев его сандалий и не пройдя его дорогу. Друзья, которых Сакумо спас ценой завершения миссии, посмели раскрывать свои рты против него, забыв, что если б не он, не осталось бы ничего, что можно было бы похоронить. Хорошо и легко кичиться своей правильностью, когда твоя задница в тепле и безопасности. Что ж они предоставили Сакумо самому решать, выбрать миссию или их жизни? Что ж не легли на собственные кунаи, лишая его выбора? — Вам легко говорить! — ощетинивается Какаши. — Это же не вы там с ним были! — Не я, — соглашается Минато-сенсей. — Если был бы я, твой отец сейчас сидел бы рядом, и моя удочка не уплыла бы. — Это кажется вам смешным? — сжимает кулаки Какаши. — Мой отец… — Да, я знаю, Какаши. Поверь, я руки не подам ни одному из тех, кто утверждает, что Сакумо досталось поделом, — даже спиной Какаши ощущает, как каменеет лицо сенсея. — Твоя команда — это твоя семья, порой самые близкие люди из всех, кого может подарить жизнь. Когда встает вопрос о том, спасти товарища или погибнуть самому, только мусор вроде товарищей твоего отца предпочтет собственную безопасную, сытую жизнь. И мне очень жаль, что эти же гнусные, недалекие люди сейчас причиняют боль и тебе: в лицо называют гением, но шепчутся за спиной и показывают пальцем, когда ты не видишь. — Так вы знаете, — растерянно шепчет Какаши. — Я так похож на слепца? — интересуется Минато-сенсей коротко. Какаши вздыхает. Солнце уже почти поднялось над горизонтом. — Рыбы здесь уже не будет, — говорит Какаши, поднимаясь. — Если хотите, можем пройти вверх по течению, попробовать забросить, но я уже сомневаюсь, что поймаем хотя бы карасика. — Давай попробуем, — Минато-сенсей вытягивает удочку с нетронутой наживкой из воды. Какаши придирчиво изучает берег, раздумывая, где облюбовать местечко для рыбалки, но из головы у него не идут слова сенсея. Ему неспокойно. — Какаши, — в плечо вдруг вцепляются крепкие, больше похожие сейчас на гвозди, пальцы. — Замри. Какаши замирает с занесенной вперед ногой. Мысли путаются. Враг? Здесь? Сенсей обычно такой напряженный, когда чует опасность. Так, до куная он не дотянется быстро, но в кармане лежит забытый сюрикен, и если отвлечь внимание врага… — Прислушайся, — шепчет сенсей. — Ты слышишь? Какаши изо всех сил напрягает уши, но не может понять, что именно нужно услышать. — Кто-то плачет, — пальцы Минато-сенсея крепче сжимаются на плече Какаши. — Слушай, Какаши, слушай! У тебя слух куда острее моего! Теперь, когда сенсей это сказал, Какаши действительно слышит тоненький жалобный скулеж. На человеческий не похож. Если бы река шумела чуть тише… Река! — Там! — подскакивает Какаши, бросаясь к берегу. — Там, Минато-сенсей! В кустах на том берегу! Он уже стаскивает с себя одежду, но сенсей оказывается быстрее — как был, в одежде, ласточкой он прыгает в воду, сразу же появляясь на поверхности, и широкими взмахами жилистых рук принимается бороться с течением. Какаши вытягивает шею, как перевернутая черепаха: там, в кустах на другом берегу, он умудрился разглядеть завязанный мокрый мешок. Шевелящийся и скулящий, как плачущий ребенок. Сенсей уже не плывет — идет, вытягивая ноги из коварной илистой жижи, в его руке блестит кунай: сенсей рубит кусты, отшвыривая норовящие выколоть глаз ветки прочь. Еще немного, ну, ну!.. — Есть! — Какаши от избытка чувств подпрыгивает, молотя воздух кулаками. А Минато-сенсей уже плывет обратно. Ему тяжелее, теперь он борется с пытающейся унести его рекой одной рукой, вторая же крепко обнимает найденный мешок. Но все же плывет, плывет, и Какаши принимает из его рук находку, помогая выбраться на берег. Клацая зубами от холода, сенсей, тем не менее, не спешит обсушиться — он взмахивает кунаем, распарывая плотную мешковину… И на траву вываливаются щенки. Пять мертвых кутят, захлебнувшихся в мокром плену и один живой, слепой, плачущий в голос. Какаши отшатывается: он давно не видел веселое лицо сенсея таким окаменевшим и жестким. — Куртку, Какаши! — командует сенсей непререкаемым тоном. Какаши буквально выпрыгивает из своей старой, не по размеру большой куртки. Сенсей бережно заворачивает живого нахлебавшегося найденыша в нее и стремительно бросается с ним в сторону Конохи. Сзади, отставая только на шаг, летит Какаши, забыв на берегу и удочку, и узелок с оснасткой. — Мальчики, вы принесли мне сазана? — говорит заспанная Кушина-сан, открывая дверь. Минато-сенсей светловолосым мокрым вихрем проносится мимо нее и раскладывает «добычу» на чистом кухонном столе. Какаши ожидает, что та схватится за сковородку — такую-то грязь принес, да на стол! Но Минато-сенсей поворачивается к жене: — Кушина, молока, быстрее подогрей молока! И принеси аптечку, пожалуйста! — Я сам подогрею! — вызывается Какаши, принимая из рук Кушины бутылку. Пока Какаши греет в небольшой плошке молоко, Кушина-сан приносит аптечку и несколько свитков. Сенсей спешно разматывает один широкий свиток, кладет щенка на испещренную кандзи бумагу и прикусывает палец, щедро мазнув по свитку кровью. Вокруг пищащего кутенка взметается эфемерно-зеленое сияние, а затем свечение становится равномерным и спокойным. Кушина-сан принимает из рук Какаши молоко, набирает в большой шприц и принимается кормить малыша по каплям. Только теперь Минато-сенсей позволяет себе выдохнуть и сесть. Он проводит по лицу рукавом, забыв о том, что тот насквозь мокрый и грязный, и морщится. — Минато, — спокойно спрашивает Кушина-сан, — я, в принципе, все понимаю. Но что тебе мешало отправить клона или хотя бы по воде пройти? — Прости, я сам все постираю, — сконфуженно говорит сенсей. — Я как мешок увидел, у меня прямо «шторка упала». Знать бы, кто щенят так выкинул, руки с ногами поменял бы местами. — Это не Инузуки, — спешит предупредить Какаши. — Не их порода. Кто-то из гражданских, может. А то и вовсе не из наших… Слепой, обиженный людьми щенок глотает лучшую в мире еду, дергая крошечным черным носом. Какаши хочет что-то сказать, но его язык не слушается. Внезапно он понимает, что вовсе не стоит, а лежит на чем-то жестком, и над ухом кто-то надрывно плачет. Не так, как плакал кутенок — наоборот, громко, требовательно, но тоже голодно. — Кормить пора, — говорит Паккун, тычась усами в лицо Какаши. Когда Какаши всовывает соску в рот Наруто, он чувствует себя совершенно разбитым. Хорошо понимая состояние хозяина, Паккун забирается к нему на колени и разваливается кверху животиком, пытаясь подбодрить хотя бы так. — Что снилось, господин Угрюмость? — спрашивает Паккун. Какаши долго молчит, слушая сытое чавканье Наруто. — Снилось, как мы с Минато-сенсеем тебя из шприца кормили, — Какаши шмыгает носом, пытаясь улыбнуться. — Знаешь… Хороший был день. — О, да, — живо соглашается Паккун. — Не каждый день меня вытаскивают с того света, соглашусь. — Он тогда сказал… — Какаши зажмуривается, пытаясь угомонить взметнувшуюся в душе острую боль. — Сказал, что когда боги хотят кого-то поблагодарить, они посылают ему собаку. — Смотрю, они тебе очень благодарны, — хмыкает Паккун, обведя взглядом замершую вокруг колыбели стаю. — Семь хвостов. Ты — любимец судьбы, Какаши. А я — и подавно. Какаши двигается совершенно механически. Он кормит, моет и вновь укладывает Наруто. Тот засыпает не сразу — Какаши приходится час или около того качать колыбельку, разглядывая сонное личико ребенка. Как же он похож на Минато-сенсея и как же не похож… — Паккун, — чувствуя себя совершенно несчастным, шепчет Какаши, — я, по-твоему, плохой человек? — Ты — глупый человек, — ворчит Паккун, — раз задаешь такие вопросы. Чего тебе опять покоя не дает? — Паккун… Я ведь его не люблю, — кивает Какаши на Наруто. — То есть… Я не хочу, чтоб его убили, и буду защищать до последнего, но я его не люблю, понимаешь? Это плохо. — Почему? — Но ведь Наруто… Наруто — его ребенок… Какаши зажмуривается. Боль, загнанная в глубину души, накрывает удушливой волной. Прекрасный сон, показавший ему один из самых чудесных дней его жизни, только разбередил раны. Через два месяца после спасения Паккуна погиб под обвалом Обито. Какаши помнит только, что Минато-сенсей все бросил: и миссии, и собственную жену, и не отходил от них с Рин круглыми сутками. Гонял по полигону, мучая тела, чтобы боль телесная заглушила душевную, а потом вытирал сопливые носы. Рин ревела, не переставая, заливая жилетку сенсея слезами, и Какаши тоже было паршиво: подарок Обито в глазнице нещадно болел, сосал чакру, не переставая, да еще каждый встреченный на улице Учиха пальцем показывал… Но Минато-сенсей свирепо бросался на защиту своих учеников и готов был, кажется, драться с каждым, кто смел заикнуться о том, что Обито поступил глупо, отдав шаринган не-Учихе. Только после смерти Обито Какаши начал понимать слова сенсея о том, что они все — его дети. А потом от руки Какаши погибла Рин, и шепотки, ходившие по деревне, превратились в громогласные обвинения. Какаши спасался от презрительных взглядов, ошиваясь на кладбище, он трусливо прятался у могил, будто искал защиты у мертвых отца и подруги, но только глубже расковыривал свою рану. И когда Какаши готов был поехать крышей, появился Минато-сенсей: все такой же светлый, как солнце поутру, но безмерно уставший и измотанный. Вжал Какаши лицом в свой жилет, сгреб волосы на затылке… «Плачь, — приказал тогда Минато-сенсей. — Плачь, Какаши, здесь никто тебя не услышит, здесь только я. Поделись со мной своей болью, и пусть она станет вдвое слабее. Плачь, потому что я не могу потерять еще и тебя, слышишь? Ты дорог мне. Ты — мой ребенок» И тогда Какаши завыл, выплескивая весь ужас, который накопился у него внутри за всю его короткую жизнь. Он плакал до самого утра, забыв про все правила, которые так истово соблюдал, и сенсей гладил его жесткие, торчащие во все стороны волосы, а к утру Какаши уснул, измотанный, и сенсей через всю деревню нес его домой на руках, отвечая всем любопытным, что Какаши пострадал на миссии, защищая его. Эта ложь немного сгладила отношение деревенских к Какаши, а через несколько недель сенсей взял его в АНБУ и сообщил, что Кушина беременна. Какаши долго глядит на спящего ребенка, которого защищал еще до его рождения. Наруто… Каким ты вырастешь, Наруто? Внутри тебя заперт демон, убивший твоих родителей и искалечивший жизни многих деревенских. Третий, вверяя Какаши тайну печати на животе Наруто, приказал ему молчать: если в Конохе узнают, кто носит в себе Девятихвостого, сказал Третий, Наруто возненавидят все. Однако Третий почему-то был уверен, что Какаши, узнав, куда делся биджуу, ребенка не возненавидит. Может, именно поэтому Хокаге и выбрал из всех возможных вариантов именно Какаши… Какаши не ненавидел Наруто за биджуу внутри него. Но и полюбить, как ни силился, не мог. Хотя Наруто и был ребенком последнего человека, которого Какаши любил, любил, как любит хозяина преданный пес, не меньше. Когда боги хотят поблагодарить кого-то, они посылают ему собаку. Какаши был этой собакой для Минато-сенсея… — Я тоже по нему скучаю, — говорит Паккун, шевельнув усами. Какаши молча подгребает его поближе.