Черная Легенда. Постскриптум

Время текло мучительно медленно, и даже тем, кого Миша не заморозил, казалось, что они застыли в моменте, не имея ни сил, ни желания пошевелиться или что-то сказать. Прист был неподвижен, и его кровь уже постепенно начала пропитывать диван, на котором он лежал. Рита, замерев в трансе, держала Приста за руку и продолжала шептать какие-то слова на незнакомом даже ей языке, и белый прозрачный свет разгорался всё сильнее, пока не поглотил всю комнату и не выключил сознание всем присутствующим. *** …Бугаев пришёл в себя первым. Свет, исходивший от Риты, погас, и всё, казалось, осталось таким же, как было. Бугаев потряс головой и присмотрелся: измотанная Пушкина сидела на полу и удивленно смотрела на свои руки, а Прист постепенно приходил в себя — его щеки и губы наливались слабым розовым, глаза под опущенными веками начали двигаться, будто он видел какой-то сон. Михаил поднялся, медленно подошел к дивану, осторожно прикоснулся к голове Приста — и отдернул руку, потрясенный. Кровь, которая ещё несколько минут назад текла не останавливаясь, казалось, просто втянулась обратно в тело Попова — волосы Сергея, диван под ним, всё, что было перемазано кровью, было совершенно сухим и чистым, будто ничего и не происходило. Бугаев перевел взгляд на Маргариту, которая в ступоре продолжала смотреть на свои руки и совершенно не понимала, что она сделала и что вообще происходит. Михаилу на мгновение подумалось, что Рита не вылечила Приста, а просто повернула время вспять. Но Прист всё ещё был без сознания и бледнее нормального человека, и это говорило о том, что он действительно потерял много крови и всё ещё чувствовал себя плохо. — Миш, уведи Риту, чтоб она не сказала ничего лишнего. Я сейчас запущу время и сюда придут люди, — пришел в себя Житняков и начал брать ситуацию под контроль. Холст очнулся следующим и согласно кивнул: — Лучше уведите ее вдвоем. Мы с Бесом останемся — когда Прист очнется, лучше, чтобы он увидел кого-то знакомого. Житняков согласился, и они с Бугаевым осторожно помогли обалдевшей Рите подняться и выйти, уйти дальше коридорами в противоположную от замерших работников скорой сторону. *** — Вы кто такие?! — заорала Пушкина, придя, наконец, в себя и обнаружив себя в совершенно другом месте с незнакомыми людьми. Житняков, Бугаев и Пушкина сидели в комнате, которая скорее всего была местом сбора какого-то кружка юных любителей аэропланов: по стенам были развешаны схемы и фото самолетов, с потолка свисала, покачиваясь, большая деревянная модель кукурузника, по столам и полкам валялись какие-то детали и инструменты. Пушкина в одночасье вышла из ступора, вскочила, заозиралась и попыталась убежать, но Житняков мягко поймал ее за руку и тихо пропел пару тактов первой пришедшей на ум песни. Рита, дергавшая руку в панике, замерла, подняла глаза и уже спокойно, без крика, повторила вопрос: — Так кто же вы? *** Гости из будущего уже привычно объяснили Рите, что происходит, отработанными движениями показали фотодоказательства и уже не магическим, а совершенно обычным путем смогли её успокоить. Потрясенная Рита, мир которой всего лишь за какой-то час изменился, с круглыми глазами осознавала происходящее — но поверила во всё мгновенно. Марго всегда верила в то, что существует ещё что-то, кроме обычного, привычного, скучного мира, и понимание того, что теперь она оказалась частью чего-то большего, стало для нее радостью — особенно после того, как она поняла, что спасла жизнь человеку своими способностями. — Ритка? Миша? Где вы? — послышался к коридоре голос Маврика, искавшего остальных. — Тут! — Пушкина отозвалась и открыла дверь. — Как Сережа? — Серега в порядке! — Маврик стоял в дверях, широко улыбаясь. — Да, небольшая кровопотеря, сотряс, но врач сказал, что ему даже в больницу не надо — только несколько дней отлежаться. Ритка… Маврин вдруг притянул к себе Пушкину и обнял ее, крепко прижимая к себе. Пушкина, сначала удивившись, ответила на объятие: — Спасибо тебе, Ритка… — пробормотал Маврик, не отпуская поэтессу. — Если бы не ты, мы бы его потеряли. — Я сама не знаю, как это получилось, но… Я так рада, что у меня это получилось! Просто очень, очень захотелось ему помочь, — шептала Рита, уткнувшись в мавринское плечо. Житняков и Бугаев с легким чувством неловкости отвели глаза, но тоже улыбались. — Вообще, — не отпуская Пушкину, посмотрел на гостей из будущего Маврин. — Вообще я пришёл сказать, что Прист в порядке, и что мы все, видимо, остаемся ночевать у Володьки. Включая вас. — А места нам хватит? — неловко спросил Житняков, в глубине души понимая, что ночевать всё равно уже больше негде, и что их изначальную проблему всё-таки нужно решить. Маврин в ответ только хмыкнул и вышел, продолжая обнимать Пушкину за плечи. *** Холстинин прокрался в квартиру тихо: жена с дочерью уже спали. Его гости зашли тоже максимально беззвучно, но когда Холст провел всех на кухню и закрыл дверь, наконец смогли спокойно поговорить — хозяин дома привычным жестом набросил пелену тишины на помещение. — Я так делаю, когда надо позаниматься, — чуточку смущенно пробормотал Володя, заваривая чай и доставая из холодильника бутылку и закуску. — Ну, или если надо рано вставать, а Нике хочется поорать. Или если Оля хочет выспаться, а я Нику нянчу. Житняков с Бугаевым переглянулись и кивнули с пониманием, жалея, что не знали такого трюка раньше, когда их дети были совсем маленькими, а Рита тяжело вздохнула, видимо, думая о том же. Прист, которого очень осторожно вели всю дорогу до Володи под руки, устроился в углу и пил горячий чай — в алкоголе ему было решительно отказано, чтобы случайно не навредить, а все остальные, переполненные впечатлениями, не стали себя ограничивать. Чуточку расслабившись, музыканты и поэтесса наконец решили обсудить первопричину всего произошедшего, хотя Рита в основном предпочитала молчать и слушать. — Итак, вам надо просто сделать так, чтобы ты, — Маврин ткнул бутербродом с сыром в сторону Бугаева. — Чтобы ты смог сконцентрироваться и отправить вас обратно. И всё дело в том, что ты просто понятия не имеешь, как это сделать сознательно, а бессознательно у тебя получается черт-те что? — Выходит, что так. Первый раз я… Я очень злился, и тогда стал Мишкой, а он мной. А второй раз тоже разозлился от того, что у меня ничего не получается исправить, ну и был не в своем теле — и в итоге мы здесь, — Бугаев слегка покраснел и уперся взглядом в рюмку с водкой, стоявшую перед ним на столе. — А потом третий раз, когда обменял нас телами обратно, вроде бы просто расслабился, когда засыпал… — Ну то есть у тебя в первую очередь работает эмоциональное состояние, так? — уточнил Холст. — Да, получается так, — кивнул Бугаев. — А ты, — ткнул бутербродом в Житнякова Маврин. — Ты сам не пробовал что-то исправить? — Я так не умею, — лаконично ответил вокалист. — Уверен? — Да, я много лет учился работать со своими силами и хорошо знаю, что могу, а что нет. Вот ты, — Миша кивнул Присту. — Ты меня учил и направлял, а потом я сам изучал свои пределы. Обсуждение шло ещё какое-то время, пока Рита, внимательно слушавшая все, вдруг не встрепенулась: — Погодите! Мы пытаемся усложнить то, что работает очень просто! — Что ты имеешь ввиду? — с интересом обернулся к ней Холст. — Я хочу сказать, что всё же работает совсем просто: когда он злился, он менял реальность, когда успокаивался и расслаблялся — обращал действие своей… Магии… — немного растерялась Рита. — Ну значит, ему надо просто снова успокоиться и настроиться на то, чтобы вернуться к себе домой, в свое время. Может быть, вообще ничего делать не нужно, он ляжет спать и они автоматически окажутся там, где должны быть? — Да не сработает это… — вяло махнул Бугаев. — Иначе ещё прошлой ночью бы смог. — Ну смотри! — воодушевилась своими теориями Пушкина. — Ты, вероятно, вчера устал до полусмерти, перенервничал, перепугался, и естественно, добравшись до кровати, просто уже не имел сил нервничать! Ну и сегодня, конечно, ты тоже натерпелся, как и все мы… Может, сработает? Или… — Что? — хором спросили поэтессу музыканты, а та задумалась, пытаясь вытащить из своего измученного сознания какую-то очень простую деталь. — Или… Вот ты, ты же сможешь его успокоить так, как сделал это со мной? — посмотрела Рита на Житнякова, а тот открыл рот, осененный мыслью о том, что решение лежало на поверхности и всегда было под рукой. — И как я сам не догадался? — почти крикнул вокалист, переварив слова поэтессы. — Мы же могли вернуться ещё днем! Нам не нужно было ехать к вам и всего, что сегодня случилось, могло не произойти! — Или нужно, — хмыкнул Холст. — В конце концов, ты же говорил, что в твоем времени Рита уже полноценная опытная ведьма. Может быть, именно в этот день она и должна была открыть свои способности. Может быть, если бы не это, с Серегой бы случилось что-то ещё, и ему бы никто не помог. — Думаешь? — Маврин покосился на Холста. — Почти уверен. Если я что-то и понимаю о путешествиях во времени и вообще о том, как работает реальность, то если парни ещё тут и выглядят так же, как всегда, и помнят то же самое, что привыкли помнить — значит, мир будущего не изменился. — Откуда нам знать, что мы помним. Может быть, наши воспоминания и наша внешность изменились незаметно для нас? — задал логичный вопрос Бугаев. — Есть только один способ проверить это — попробовать отправить вас обратно, — подал голос Прист. *** — Ну что, готовы? — усталый Холст хотел как можно скорее покончить с проблемой свалившихся на голову гостей из будущего и порвать петлю времени. Уже слегка расслабленные водкой и тихими посиделками на кухне, Бугаев и Житняков были уверены в успехе того, что предстояло, и синхронно кивнули, но Миша вдруг поднялся и попросил разрешения выйти на балкон на пару минут. Холст удивился, но показал, куда идти, а Бугаев проводил друга недоуменным взглядом, но промолчал. Миша стоял на балконе, задумчиво глядя на звезды, рассыпанные по небу. Вдалеке уже небеса светлели — начиналось утро нового дня. Только он из всех присутствующих знал, что будет дальше, знал в полной мере всё, что предстояло пережить тем, кто сегодня были такими молодыми, такими полными сил и надежд. Знал о пути каждого из тех, с кем сегодня дрался плечом к плечу, пил, ел за одним столом, за чью жизнь переживал, видел первые проявления магии. Знал Житняков больше, чем они могли предположить, и понимал, что каждый из них хочет знать о будущем, хочет быть предупрежденным — но делать этого, как бы того ни хотелось, нельзя. Миша видел ростки черной сущности, которая пустила корни в Холсте — и знал, что эта сущность вскоре начнет расти, укореняться в гитаристе, отравит его дружбу с Дубининым, отравит его самого — и понимал, что не может предупредить дракона об этом. Миша знал, что где-то тут, в этом мире и времени, есть Кирилл Покровский, которого тоже отравила древняя жуткая тьма — и эта тьма однажды убьет Кирилла. Миша мог бы, возможно, предупредить своих будущих друзей о том, что им предстоит через много лет, а может быть, вообще помочь снять проклятие уже сейчас. Вокалисту мучительно хотелось вернуться, рассказать, предупредить — но это могло бы изменить будущее ещё сильнее, чем все события этих двух дней. Кто мог гарантировать, что не запустится знаменитый эффект бабочки и не погибнет ещё больше людей, чем будет спасено? Может быть, случится что-то хуже, страшнее чем то, что предстоит пережить арийцам, если оставить всё как есть. На плечо вокалиста легла рука — знакомая до боли. — Кажется, ты что-то хочешь рассказать нам, но не решаешься? — услышал рядом тихий голос Володи Житняков. Миша неожиданно для себя, не оборачиваясь, согласился: — Так и есть. Но я не знаю, как это повляет на мир. Может быть, будет хуже? — Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется… — проговорил Холст и вздохнул. — Покурим? — Да я не… — хотел было отказаться Миша, но передумал и принял сигарету из рук гитариста, неумело подкурил от протянутой ему спички. — Это относится к кому-то из нас конкретно? — после паузы уточнил Холст, затягиваясь. — Я бы не сказал. Так или иначе, это будет связано со всеми нами, — Миша, в свою очередь, затянулся и выпустил дым вверх, запрокинув голову. Наконец он обернулся и в предутреннем полумраке рассматривал так и не переодевшегося Холстинина, толком не смывшего ещё ни кровь, ни макияж. Тот внимательно смотрел на вокалиста, но ни словом, ни жестом не подталкивал Мишу к тому, чтобы тот начал предсказывать будущее — просто разглядывал Житнякова без особых эмоций, с пониманием и какой-то слишком взрослой для этого времени теплотой. — Значит, так надо. Но, кажется, я понимаю, о чем ты, — снова вздохнул гитарист. — Эти два кретина всё-таки что-то натворили? — Какие два кретина? — попытался сыграть дурачка Миша. — Ты сам знаешь, — усмехнулся Владимир. — Не Маврик же с Пристом. — Ах… Ну… — замялся Миша. — Ну… — Да понял я. Всё-таки, мне не показалось, — Холст затушил сигарету в стоявшую на балконе жестянку. — Да, вам не показалось, — снова неожиданно для себя проговорил вокалист, глядя на Холстинина в упор. — Они действительно натворили нечто очень страшное. Но это тот самый поворотный момент, где я не знаю, что произойдет, если… Если все не пойдет так, как должно. — Понятно, — Холст взглянул в глаза вокалисту, и минуту они молча стояли, глядя друг на друга. — Что ж, значит, так надо. А что будем делать с тем, что мы вас с другим Мишей встретили? Ведь вас мы тоже знать ещё не должны. — Есть у меня одна идея… — улыбнулся Житняков.