Черная Легенда. Постскриптум

Миша с Володей вернулись на кухню, где Бугаев неловко молчал, слушая переговоры Приста с Мавриным, а Рита думала о чем-то своём, болтая в рюмке водку и подперев голову рукой. Холст будто только под взглядом Житнякова на балконе осознал, как выглядит, и ушел отмываться и переодеваться. Миша присел рядом с другом и, повинуясь неожиданному порыву, приобнял того за плечи — Бугаев благодарно улыбнулся и слегка расслабился. Рита вскинула голову и обвела остальных взглядом, будто оставшись не у дел: оба Сергея общались между собой, оба Михаила обнимались, а Рита сидела одна наедине с рюмкой. — Ритка, ты как? — будто ощутив чувства поэтессы, обернулся к ней Маврин. — Прости, мы тебя забыли… — Всё хорошо. Всё хорошо. Просто… Как-то странно, — отозвалась Марго. — Как будто совсем ничего не поменялось. Я всегда думала, что если увижу что-то потустороннее, то мир тоже изменится, но мир остался точно таким же. — Рита, вы… Ты, — к своему удивлению вырвалось у Житнякова. — Ты просто не представляешь, что ещё можешь увидеть. Мир будет меняться, но постепенно. И не всем переменам ты будешь рада. — Ты хочешь рассказать что-то конкретное? — прищурилась Марго. — Нет, нет. Никакой конкретики, — Житняков красноречиво поднял брови. — Вы же понимаете, что если будете знать будущее, то оно изменится. — А ничего, что мы уже знаем что-то о будущем? Например, вас? — Ну… С этим можно кое-что сделать. Холстинин вернулся на кухню, где воцарилась задумчивая тишина, и вопросительно взглянул на гостей из будущего: — Что делаем дальше? Ты говорил, у тебя есть какой-то план, чтобы мы вас забыли. — Да, у нас тут будущий специалист по внушениям и ментальным вмешательствам есть, — улыбнулся Житняков и махнул рукой в сторону Приста, который удивленно вытаращил глаза. — И он нам, по идее, сможет помочь. — А ты думаешь, ему сил хватит? — Маврин с сомнением посмотрел на тёзку, а тот на Маврина. — Всё-таки он у нас тут чуть не помер. — А вы что, ещё не умеете подкармливать друг друга? — удивился Миша. — Подкармливать? Это как? — спросил за всех Бугаев. — Ну… Делиться силами. Отдавать их друг другу. Нет? Судя по недоуменным лицам всех собравшихся, никто кроме Житнякова совершенно не отбивал, о чем идёт речь. Прист, всё ещё бледный и вялый, совершенно не собирался колдовать, логично опасаясь за свое состояние, Марго и Бугаев вообще не очень понимали, что происходит, а Холст с Мавриным задумались, пытаясь самостоятельно понять, о чем идёт речь. — Ну когда ему плохо было, вы же пытались… — Я не помню, — беспомощно пробормотал Маврин. — И я. Наверное, это что-то интуитивное тогда было… — добавил Холст. В воздухе висело молчание, а Миша начал понимать, что ему придется сейчас быстро учить своих собственных учителей тому, чему он годами учился у них сам. *** — Нет, ты должен отдать её ему, а не швырнуть в него! За окном неуклонно занималось утро, а музыканты и поэтесса все ещё пытались постичь суть обмена магической энергией. Житняков не злился, понимая, что процесс обучения должен быть длительным, а они пытались управиться за несколько часов. — Я в тебя сейчас что-нибудь швырну, — недовольно буркнул в ответ на реплику вокалиста Холст, упорно пытавшийся поделиться силами с сонным Пристом. — Куда мы вообще спешим? Я устал и хочу спать, как и все здесь. — Но чем дольше мы остаемся здесь, тем неотвратимее меняется будущее, — логично вставил Бугаев. — И черт его знает, что будет дальше. — Но если мы поняли, как заставить тебя отправить вас обратно, зачем мы вообще этим занимаемся? — Маврин, почти спавший поперек стола, поднял голову. — Не проще было потратить это время, чтобы расслабить твоего приятеля? — Нет, не проще. Вы же будете нас помнить. А никто из нас, кроме Приста, не способен на мощные вмешательства в мозги. — А зачем вы вообще к нам поперлись? — спросила Пушкина. — Если ты сам все так хорошо знаешь… — Ну… — стушевался Михаил. — Потому, что мы испугались и растерялись. Я привык к тому, что старшие и опытные — это вы, и сам перезабыл почти все, что знаю. Даже не додумался, пока ты не сказала, что могу сам успокоить Миху. — Ну пиздец, — Холст опустил руки и сел. — Сейчас ещё мои девчонки проснутся, а тут у нас конь не валялся. А что мы будем делать, если ничего не получится? — Не знаю. Житняков тоже устал и сел. Его снова охватило ощущение беспомощности и непонимания, что делать, и он, подстегнутый какое-то время адреналином, теперь устал и растерялся. — Напомни, как долго мы учили этому тебя в твоем времени? — Холст открыл окно и закурил, не заморачиваясь уже выходами на балкон. — Долго, — уклончиво ответил вокалист и опустил голову. — И чем больше проходит времени и чем больше людей с нами пересекаются из тех, кто может увидеть нас в будущем, тем в большей мы жопе? — Бугаев сменил Житнякова на посту рациональности. Вокалист мрачно кивнул: — И я окончательно запутался в том, что нам делать. Всем. — Пиздец, — не поднимая голову со скрещенных на столе рук буркнул Маврин. — А можно я кому-то уебу? — Это ещё зачем? — спросил Прист, покосившись на тёзку. — Да так, напряжение снять. — Никто никому не уебет, особенно в моём доме. Хватит, подрались уже, — высказался Холст. — Повезло ещё, что завтра дел нет, хоть какие-то шансы поспать и прийти в себя остаются. Бугаев продолжил сидеть молча, осознавая, в какую патовую ситуацию они попали не в последнюю очередь по его вине. Он всё больше злился, ощущал усталость, боль в скуле напоминала о том, что он неплохо получил по морде несколько часов назад, а конца и края странному приключению в прошлом не было видно. Никто, казалось, не винил его или не хотел винить, но он чувствовал, что причиной всего положения является именно он — и это больше всего его угнетало. В рассветных лучах солнца, начинавших пробиваться в окно кухни, не было заметно, как странный серый дым, гуще и темнее сигаретного, наполняет помещение и медленно подбирается ко всем присутствующим. Быстрее, чем Бугаев успел заметить это, это заметил Холст, вскинувший голову и вытаращивший глаза, а потом и Житняков. Маврин и Прист, казалось, окончательно заснули, а Пушкина вдруг завизжала… И всех поглотил холодный непроглядный дым. *** — Миш, на работу проспишь! У тебя будильник уже три раза орал, — Анна трясла мужа, склонившись над кроватью. — Давай быстрее, я тоже уже опаздывать начинаю. — На работу… Какую работу… — Житняков открыл глаза. Потолок, стены, лицо жены были знакомы и привычны, и в первый момент Миша, мгновенно вспомнивший все свои приключения, решил было, что всё получилось само собой — а потом резко сел на кровати и оглянулся. В спальне не было и следа памятных вещиц, которые Житняков получал от коллег и поклонников: на стене вместо портретов, фото, флагов висел потрепанный старый плакат с составом Арии 1987 года. Хитро щурился с плаката Дубинин, держал задумчивую мину Холстинин, вызывающе подбоченился Маврин, поднял руку с палочками Удалов, скрестил руки Кипелов. Обои были теми же самыми, как и мебель, но исчезновение всех артефактов, всегда украшавших спальню Житняковых, возбудило в Мише нехорошие предчувствия. — На какую работу я опаздываю, Ань? — посмотрел он на жену, которая вытаращилась на него, как на психа. — На свою, Житняков. Мостранснефтепродукт, прости господи. Ты вроде трезвым вчера пришел, что за вопросы? Ты хорошо себя чувствуешь? — Да, то есть нет, то есть… Ах, забей, сон приснился странный, — лихорадочно забормотал Миша, вставая и начиная отыскивать одежду, стараясь не встречаться взглядом с женой. — А ты куда? — На работу! Житняков, ты точно вчера не пил? — Анна никак не могла понять, что происходит с мужем, и сама явно куда-то опаздывала, поэтому начала явственно нервничать. Миша с трудом проглотил вопрос «какую работу», решив не трепать нервы Ане лишний раз. Залез в шкаф, долго копался, добыл привычные джинсы с футболкой, а жена наблюдала за этим со все больше возрастающим изумлением. — Миш, у вас дресс-код поменялся? — Какой… А, да! — Житняков, ощущая растущую панику, пытался подладиться под обстоятельства и никак не выдать своего непонимания происходящего. Эти жутковатые пробуждения, после которых следовало странное, уже и так пробили брешь в его нервах и психике, и он не хотел уронить крышу ещё и супруге. — Да, сегодня сказали, что можно в неформальном прийти. — Настолько? — Аня уже окончательно растерялась. — А что? — Миша, который наконец натянул на себя одежду, осмотрелся — футболка Айрон Мэйден и черные потертые джинсы не вызывали у него особого удивления, но тут он вспомнил, как любил на старой работе компостировать мозги дресс-кодом шеф. Именно поэтому до Арии Миша не мог отрастить волосы, как давно хотел, носил идиотские рубашечки, в которых выглядел даже в лучшие годы белым колобком, и старательно скрывал свои увлечения даже на корпоративах. — Ну… Типа того. — Ты бы ещё напульсники надел, боже, — вдруг рассмеялась жена, подошла к Мише, поцеловала того и прежде, чем тот успел ответить, бросила «Я ушла!» и скрылась в прихожей. Хлопнула дверь, а Миша, полный дурных предчувствий, сел на кровать, нащупал смартфон. На экране отразилась дата — 14 мая 2019 года — и заставка с Эдди, маскотом Мэйденов. Миша трясущимися руками начал листать свой список контактов, отмечая, что множества номеров, которые там были много лет, он не видит — почти ничего и никого, связанного с музыкальным миром. С радостью вокалисту удалось обнаружить номер Бугаева, а в мессенджерах диалоги с ним, которые свидетельствовали о том, что общение друзей и в этом странном мире было довольно плотным. Миша вдруг задался вопросом, на какую такую работу пошла Анна — с момента рождения дочери она плотно сидела в декрете, а на подходе должна была быть и вторая дочка. Охваченный уже неприкрытым ужасом, Михаил бродил по квартире, все больше осознавая, что время, в которое он вернулся из прошлого, изменилось катастрофически — никаких признаков наличия у Житняковых детей в квартире не было. Вокалист, осознав наконец весь масштаб ужаса, сел на пол в гостиной и уставился в стену, на которой висело фото — фото вдвоем с Аней. То самое фото, на котором должна была быть вместе с ними дочь. *** Несмотря на то, что та самая работа — в сознании Миши бывшая работа — уже потеряла своего инженера и шеф упорно названивал ему, Житняков продолжал сидеть в ступоре, пытаясь понять, что происходит. В какой-то момент он поднял руку, нащупал у себя вместо длинных волос короткую стрижку, но уже не удивился этому факту — просто принял его как должное. — Соня… — тихо шепнул пересохшими губами Михаил, когда ступор потихоньку начал его отпускать. — Сонечка… Значит, ты так у нас и не родилась, потому что мы так и не смогли себе позволить Анькин декрет… Душу вокалиста сжала ледяная лапа боли, а в сознание начали вползать новые воспоминания. Никакого Гран-Куража нет и никогда не было, потому что они с Бугаевым так и не собрались создать группу, занятые карьерой. Никаким вокалистом Миша не был. И дочка, любимая дочка, так и не родилась, потому что времени и денег, как ни странно, получалось меньше, чем когда Миша был участником Арии, и Житняковы просто не могли себе позволить завести ребенка и отправить Анну в декрет. Чуть выйдя из оцепенения, Житняков поднял руку к глазам и недоуменно посмотрел во все ещё зажатый в ней смартфон. Через мгновение, сглотнув твердый комок ужаса, он набирал в поисковике «Ария группа», и пока сеть тормозила, прежде чем выдать ему результаты запроса, Михаил ощущал текущий по спине холодный пот. «Ария… советская хэви-метал группа…» — медленно вплывали в разум Житнякова строчки из Википедии. «Основана в 1985 году… Состав… Векштейн… Окончила своё существование в 1991 году после выхода альбома «Кровь за кровь»… Участники…» «Сергей Константинович Маврин — 28.02.1963.-13.06.1995» Телефон выпал из рук Михаила на этой строчке, а комната перед глазами поплыла — Житняков снова ощутил холодный ужас и боль, которые поразили его при осознании, что его дочь так и не родилась. «Погиб в пьяной драке после выступления своего последнего коллектива Мания Величия» — с трудом собравшись с силами, продолжил читать Житняков, подобрав телефон, из последних сил стараясь держать себя в руках. «Виталий Алексеевич Дубинин — 09.10.1958-наст.время, директор металлургического холдинга «Металгруп». Житняков улыбнулся первый раз за все время, веселясь от того, что арийский басист всё же так и остался связан с металлом — в той или иной форме. «Максим Львович Удалов 16.06.1966-наст.время — сессионный барабанщик многих звезд, в частности Эмина, Сергея Лазарева, Дмитрия Маликова» — с облегчением вздохнул вокалист, не особенно удивляясь тому, что Макс стал работать на поп-сцену, радуясь уже тому, что тот жив. «Валерий Александрович Кипелов — 12.07.1958-23.12.1991 — погиб в автокатастрофе, что и послужило причиной распада группы Ария» — Видимо, мертвый Валера — это не то, что ушедший Валера, — пробормотал Житняков, представив, что чувствовали все остальные участники Арии, когда не всеми любимый, но на тот момент незаменимый Кипелов вдруг трагически скончался. Да и не тот это был Кипелов, которого Житняков недолюбливал после истории с черной сущностью — совсем другой, молодой, веселый, хоть и не без загонов парень с ярким мощным голосом. Промотав страницу чуть дальше, Житняков вздохнул снова: «Владимир Петрович Холстинин 12.05.1958-наст.время — с 1995 года проживает в Германии, занимается продажей музыкальных инструментов и оборудования. Переехал после потери группы и смерти Сергея Маврина, бывшего его близким другом. Периодически поддерживает контакты с Виталием Дубининым и Максимом Удаловым». — Ну, хоть не умер. Видимо, в этой реальности это достижение, — Житняков на мгновение задумался и поискал информацию о Грановском, который свернул Мастер примерно в те же годы, что и развалилась Ария, и эмигрировал в Израиль, Покровском, умершем от сердечного приступа в тот же день и час, что и Кипелов — видимо, связь через темную сущность была слишком сильна, и та цеплялась за своего носителя, упорно качая силы из жертвы в умирающего Кипелова. Вот только Валера все равно умер — сущность, видимо, ещё не имела достаточной силы. Прист, как оказалось, жил свою обычную внеарийскую жизнь, работал звукорежиссером в одном из московских клубов. Житняков порадовался снова — то, что Попов тоже жив, обрадовало Мишу на фоне остальных мрачных новостей. Пушкина ушла в религию в нулевых — этому повороту Миша уже почти не удивился. И много, много другого содержала теперь Википедия… Дочитав все, что его интересовало, Житняков снова впал в мрачный ступор. *** Неизвестно, сколько времени он так сидел — из оцепенения вывел его звонок Бугаева. Видимо, тот тоже успел ознакомиться со страшно изменившимся миром своего времени и вышел из прострации раньше Житнякова: — Миша… Ты уже тоже всё понял? — тихо проговорил Бугаев в трубку. — Да. Мих… Твоя дочка? — Житняков вдруг понял, что наличие детей могло измениться и у друга. — С ней всё в порядке. Но я так понял, твоя не родилась. — Да. Соня не родилась. Маврин умер. Кипелов… Тоже. И Кирилл ещё в девяносто первом. — Уже знаю. Нет больше Арии. — И у нас с тобой нет никакой группы. Никакие мы не музыканты… — Житняков говорил тихо, медленно осознавая каждое произносимое слово снова. — Да, — выдохнул Бугаев. — Миш, что нам делать? — Жить, видимо, — Житняков внезапно смирился и понял, что устал от попыток что-то исправить. — Видимо, нам нужно просто жить. И привыкать к этой жизни. Оба Михаила мрачно замолчали. Бугаев, как будто что-то осознавая, первым прервал паузу: — Нет, блядь, не жить. Я так жить не хочу. Я хочу, чтобы у тебя была дочь. Я хочу, чтобы Серега был жив. Я хочу, чтобы Кипелов был жив. И чтобы Кирилл прожил отмеренное ему время и создал свою музыку. Я хочу… — Михаил запнулся. — Я хочу играть свою музыку, и чтобы ты играл свою. Чтобы у меня была моя группа. Чтобы у тебя была твоя… Твоя Ария. Житняков ощутил, как по щекам текут слёзы: несмотря на то, что жизнь иногда была трудной, иногда сумбурной, иногда со всеми, о ком он только что прочел скупые заметки в Вики, бывали проблемы и недопонимания, но он любил свою жизнь — такой, какой она была на самом деле, а не в этом измененном, испорченном таймлайне. Дочь. Группа. Группа Бугаева. Маврин. Черт, даже живой и здоровый Кипелов — первый кумир и вечный конкурент, заноза в заднице для всего мира русского металла! Житняков понял, как сильно он любил то, что теперь потерял, как важно ему было всё в той потерянной жизни. Он молча слушал решительную тираду Бугаева, которого явно встряхнули и закалили пережитые приключения: — Я хочу выйти с тобой на сцену на юбилее Гран-Куража, и чтобы ты, сукин сын, пел там наши с тобой песни. Чтобы мы и наши парни играли. Петька чтоб пел. Чтоб пел Колчин. Я хочу злиться на тебя за то, что ты пропускаешь наши репы, потому что устал в арийском туре, и все равно мириться с тобой. Потому что я знаю, что эти туры делают тебя счастливым. Житняков уже не стесняясь плакал, осознавая, как сильно он тоже хочет всего того, о чем говорит друг. Сбросив оцепенение, он поднялся, прижимая телефон к уху: — Ты прав, черт возьми, ты прав! — вокалист почувствовал в себе решимость, уже было потерянную. — Я тоже всего этого хочу. Это наша жизнь. Мы ее строили, мы ее любим, и нам нужно её вернуть. — Тогда, — воодушевленный тем, что ему удалось встряхнуть Житнякова, переключился Бугаев. — Тогда что будем делать? — Миха, мне кажется, мы забыли кое-что очень важное. — Что же? — Что мы, блядь, маги! Мы можем сделать абсолютно всё! — прокричал, уже не стесняясь, Житняков. — Это не изменилось! Я это чувствую! Это в душе, в сознании, а это у нас осталось прежним. Миха! Спит земля… Житняков, поднявшись на ноги, стоя посреди гостиной, вдруг начал петь свою «Точку», и Бугаев на другом конце провода понял — магия голоса Житнякова всё ещё жива. Миша, распевая, заметил, как в воздухе застывает залётная муха, как реальность вокруг начинает вибрировать, как что-то неуловимо повисает в пространстве — и понял, что магия работает. — Мишаня! Я к тебе! — Бугаев бросил трубку и помчался собираться, но в прихожей, завязывая ботинки, вдруг осознал, что что-то изменилось. Мгновение — и он уже валялся на полу в квартире Житнякова, вылетев из ниоткуда с громким хлопком. — Ёбаный насрать… — шарахнулся в сторону от возникшего внезапно Бугаева Миша. — Ого… Я думал, так только Петрович умеет. — Ну, видимо, ты сильно захотел, чтобы я появился тут как можно быстрее, — уже понимающий азы магии гитарист сообразил, как получилась телепортация, и поднимался с пола, хрустя суставами. — Похоже на то, — Житняков улыбнулся и, шагнув к другу, обнял его. — Ну что, теперь-то у нас всё получится? — Уверен! — Бугаев, счастливый от факта того, что шансы всё исправить наконец появились, обнял вокалиста в ответ. *** Подстегнутые жаждой всё вернуть и исправить, Бугаев и Житняков работали, как слаженная команда — как когда-то на сцене — и через несколько часов Бугаев, не впадая в крайние состояния, увидел наконец, как знакомый дым ползет к ним. Житняков быстро положил руку на плечо гитаристу, а тот изо всех сил, наблюдая сгущающийся волшебный дым, думал о том, как бы оказаться в том месте в восьмидесятых, откуда им всё нужно исправить. Дым поглотил музыкантов — а через мгновение, открыв глаза, они оказались на кухне у Холстинина. *** — Что это было? — завопила Марго, на глазах у которой сначала в дыму исчезли гости из будущего, а через десять минут, как ни в чем не бывало, возникли. — Что происходит?! — Эммм… А нас долго не было? — в свою очередь поинтересовался Житняков. — Минут десять, — с круглыми глазами ответил вместо Пушкиной Маврин, уже не засыпающий, но совершенно обалдевший от увиденного. — Миха, мы не промазали! — Житняков снова бросился к Бугаеву с объятиями, а арийцы, Прист и Пушкина уже устали спрашивать, что происходит, и просто молча наблюдали за этим. Кое-как пояснив, что без стирания памяти о них и о последних событиях мир изменится страшно и непоправимо, Житняков с Бугаевым донесли суть случившегося до остальных. Кухню уже вовсю заливал утренний свет, и в нем была видна не смытая до конца кровь на волосах Приста, здоровенный фонарь под глазом у Маврина и ссадины на руках Холста. Бледная, усталая Марго держалась стоически — но в глазах её плескалась откровенная перегруженность впечатлениями и желание лечь и просто уснуть. О конкретных смертях гости из будущего решили не упоминать — что-то подсказало им, что лучше не уточнять таких подробностей, иначе пришлось бы пояснять всё больше и больше, и стирать из памяти арийцев пришлось бы всё больший объем информации. — В общем, — наставлял взбодрившегося Приста, закачав в того свою собственную энергию, которую прежде боялся лишний раз тратить, Житняков. — Ты делаешь следующее… Попов послушно пробовал произвести всё, что ему подсказывали, и пару раз радостно смеялся, понимая, что поймал правильный алгоритм. Марго, тоже кое-как пришедшая в себя, решила стоять на страже здоровья Приста и наблюдала за тем, чтобы ему не стало плохо, а Маврину и Холсту Бугаев вкратце пояснял, что именно им предстоит забыть и узнать позже: — Прист вообще не должен знать о том, что вы маги, до нулевых. Пока что они с Грановским учатся и Серега просто побаивается этого, не понимая, что можно делать и чего нельзя. Марго через несколько дней случайно вылечит соседскую бабушку, сломавшую ногу, и снова узнает о своих способностях, испугается, расскажет вам, и вы её успокоите и научите. Драка… Вот драку и твой, Вова, всплеск с обращением, исправить не получится — только стереть память о самом обращении при свидетелях. Ну и о нас вы помнить не будете. — Я понял! — Прист внезапно нащупал нужный путь и, объяснив Житнякову, сообщил всем: — Готов сделать всё, что нужно. — То есть, — суммировал Маврин. — Мы просто после концерта пошли покурить все вместе, заболтались, все уехали без нас, потому что спешили в Москву, а мы вот нарвались на тех придурков и подрались. — Да, и Марго нам вытерла кровавые сопли, и мы все пошли ночевать ко мне, — подхватил Холст. — Так и есть, — улыбнулся Житняков. — Только… Можно мне ещё сигарету? А то в своем времени я как-то не… Но после всего, что пережил, очень хочется. Холстинин засмеялся и снова вышел с Житняковым на балкон. — Итак, кое-что я буду помнить, потому что я всегда это знал. Идиоты мои натворили дел, — тихо проговорил Холст, оставшись с Мишей наедине. — Но мы с этим справимся? — Да. Вы справитесь. Потери… Будут. Но мы победим, — Житняков, с удовольствием крутя свои, снова ставшие длинными, волосы, затянулся и посмотрел Холсту в глаза. Тот запахнул клетчатую рубашку, скрестил на груди руки. — Что ж… Значит, пусть всё идет своим чередом. И ты знаешь, твой друг очень тебя любит. Наверное, он тогда именно поэтому так на тебя обиделся, ну, в самом начале всей этой свистопляски, — Холст говорил без особых эмоций, но в глазах его рождалось знакомое Мише тепло. — Он просто хотел, чтобы вы были вместе и были готовы в важный для него день. — И для меня, — неожиданно вырвалось у Житнякова. — И для меня это важно. Та группа, ну, моя первая, Михина, была очень важна для меня, и до сих пор часть жизни. Часть моей личной истории. Без этой части моя жизнь не стала бы той, что сейчас. Той, что я люблю. — Вот видишь. Значит, всё было не зря, — улыбнулся Володя. — Значит, весь этот путь вы прошли не просто так. Назрел какой-то перелом в вашей жизни, и вам нужно было что-то понять. — Ты прав, — Миша улыбнулся Холсту в ответ, и в свете яркого утреннего солнца они увидели друг друга странно явственно, со всем внутренним содержимым, со всеми недостатками и достоинствами. — Можно? И Житняков, затушив сигарету, протянул руку Холстинину, а потом и вовсе обнял того. Вова не сопротивлялся — только обнял вокалиста в ответ. — Я буду очень рад быть твоим коллегой и другом, Миш, — ещё тише сказал гитарист. — И буду рад быть одним из твоих учителей. Музыканты вернулись к остальным на кухню, где их встретил уже искрящийся синими искрами, готовый к работе Прист, воодушевленная Марго и умывшийся и окончательно проснувшийся Маврин. — Итак… Нам нужно работать одновременно, да? — уточнил Бугаев, успокоенный на всякий случай заклинанием релаксации от Житнякова. — Да, совершенно верно. Серега стирает воспоминания о нас, а мы одновременно с этим летим домой. — Домой… — прошептал Бугаев, которому хватило одного дня в страшном новом будущем, чтобы отчаянно заскучать по своей настоящей жизни. — Ребят… Вы клёвые, — произнес Маврин. — Я рад, что в будущем мы вас узнаем. — Я тоже, — поддержала Марго. — О, а я не говорил? — вдруг засмеялся Житняков. — Ведь именно благодаря тебе, Рита, я и познакомлюсь со всеми остальными. — Да? — Да. Ты меня пригласишь в один свой проект попеть, а потом оно всё закрутится… — Ритка — серый кардинал! — хихикнул Прист. — И кстати… Я рад, что ты будешь моим учеником. Моим коллегой. И моим… Моим другом. Вы оба. Житняков с Бугаевым переглянулись с улыбкой. Холст стоял, скрестив руки и привалившись плечом к дверному проему, наблюдая за сценой прощания. — И кстати… — Бугаев обернулся к Володе. — Я именно на тебя буду ориентироваться из всех отечественных гитаристов. И на вас, — кивнул он обоим Сергеям. — Это очень лестно, — стрелнул глазами Маврин, а Прист уже погружался в необходимый для серьезного колдовства транс. — Погнали! — Житняков снова положил руку на плечо Бугаева, все аборигены этого времени предусмотрительно подошли поближе к Присту, и тот обрушил на них серебристо-синий свет. Наблюдая, как в одном углу кухни происходит процесс стирания памяти, Бугаев напрягся — и дым, дым без огня, окутал их с Житняковым. *** — Миха! Получилось!!! — счастливый Житняков, обнаружив себя утром в своей квартире, в спальне, завешанной артефактами и подарками, проснувшийся от того, что дочь прыгнула на него и начала щекотать отца, выкроил минутку и почти кричал в трубку, звоня Бугаеву. — Да! Всё на месте! Я сейчас всё проверил — и всё как надо. Ну что, меняем все планы — и на репу? Житняков засмеялся и вспомнил последний разговор с Холстом из прошлого. Тогда он дал себе слово, что если все получится — то он уделит Гран-Куражу всё возможное внимание. А Бугаев как будто знал это — и знал, что ему предстоит ещё поговорить с Житняковым и извиниться за свою внезапную зависть, за приступы злобы — и получить извинения в ответ. Мир был прежним — и оба музыканта продолжали ощущать нереальную, всепоглощающую любовь к своей жизни и ко всем вокруг, до конца ещё не веря в то, что удалось всё исправить. Только обоих грызло какое-то непонятное ощущение — ощущение, будто они что-то забыли. *** Юбилей прошел на ура — все участники были на подъеме, а особенно Бугаев и Житняков, которые заражали своим энтузиазмом всех остальных. После концерта, выйдя к поклонникам, Житняков вдруг пихнул Бугаева локтем в ребра: — Миха… Из толпы к ним пробирался Дима — тот самый Дима Лохматый, который приютил их, дезориентированных и без копейки денег, в далеком 1987 году. На его лице, довольно явственно постаревшем, угадывалось не меньшее изумление, чем на лицах самих музыкантов. Лохматость Димы с годами никуда не делась — только светлые волосы стали почти полностью седыми, а фигура типа «сушеная вобла» раздалась, стала плотнее, крепче, хотя Дима и не стал толстяком. — Ёб твою… — Бугаев замер в ужасе. — Так вот что мы забыли… — Ага… — Житняков вытаращенными глазами наблюдал за приближением Димы, не в силах что-то сделать. Дима подошел к ним и прищурился, в мгновение озаренный осознанием? — Парни? Это… Вы? Вы тогда на Арию… В Люберцы… Бля, а я всё думал, на кого вы похожи, когда дочка с Куражами познакомила. И когда ты в Арии появился, — посмотрел он круглыми глазами на Житнякова. — Когда ты в Арии появился, я все думал, кого ты напоминаешь мне. Вот только так близко вас вживую не видел раньше. А как же это так… Люди вокруг заметно заволновались, как и оба Михаила, испуганные тем, что кто-то может услышать странные речи Лохматого. — Дима… Дима, погоди, — быстро заговорил Житняков, понимая, что не может ничего верибельно наврать Лохматому. — Погоди, я сейчас… Вокалист зашарил по карманам и, радостно вздохнув, нашел двухтысячную купюру, которую выиграл в пари с басистом Куражей перед выходом на сцену. Растерянный Дима застыл, а Житняков сунул ему в руку купюру: — Вот. Мы тебе должны были. Наверное, в пересчете на нынешние деньги это то же самое, да? — Да, наверное… А вы группу-таки собрали, как я понял, — Дима окончательно растерялся, а Бугаев отвлекся на девушку, просившую сделать с ним сэлфи, и потерялся в толпе, беспомощно оглядываясь на вокалиста. Житнякова и Диму толпа будто обтекала — видимо, поле магии вокалиста сработало бессознательно, и их никто не трогал. — Миш… Объясни, пожалуйста, — видимо, ставший с годами более рассудительным, Лохматый ещё пытался осознать происходящее. — Дим… Спасибо тебе за то, что помог нам тогда, ты реально нас спас. Но… Короче… — Житняков наконец вспомнил, что он маг, и вдруг пропел пару тактов пришедшей на ум песни. Мир вокруг начал замедляться — в радиусе всего клуба. Люди вокруг замерли, а Житняков удовлетворенно вздохнул и пошарил взглядом по толпе, выискивая Бугаева. Гитарист выбрался навстречу Мише и, оценив обстановку, вздохнул: — Ну, пиздец. Как мы могли вообще о нем забыть? Мы ж у него дома спали! — Видимо, впечатлились всем остальным, — резонно заметил Житняков. — И чего делать теперь? — Есть у меня одна мысль… Житняков, закрыв глаза, постарался вспомнить, как ему удалось случайно перенести к себе Бугаева в страшном новом будущем, сосредоточился, пропел первый куплет точки невозврата… Посреди зала, неподалеку от Миши, Бугаева и Димы, из пространства вывалился Прист в трусах, с мокрыми волосами и стаканом пива в руках, чудом не пролив содержимое. — БЛЯДЬ!!! — завопил Прист, оглядывая толпу людей вокруг, обстановку в целом и себя в неглиже. — БЛЯДЬ!!! — Серега, это мы тебя вызвали! — бросились к нему навстречу оба Михаила. — Нахуя? — дикими глазами смотрел на них Попов. — Вы юмористы такие, да? И кто — мы? — Я и Миха, — подойдя к учителю, пояснил Житняков. — Миха тоже. Тоже наш. — Ну охуеть… — Присту не шло на ум ничего, кроме мата, и он мучительно пытался понять, зачем он возник вместо дачи, из расслабленного вечернего отдыха за пивком после купания, посреди зала, набитого людьми. — И в связи с этим ты меня за жопу сюда дернул без предупреждения? Эта прекрасная новость подождать никак не могла? — Серег, надо срочно стереть человеку память. Я скажу, какую дату он должен забыть, так будет проще, — быстро заговорил Житняков. — А с чего ты взял, что я такие штучки умею? — вдруг захихикал Прист и отхлебнул из своего стакана чудом спасенное пиво. — Что, юбилей такой херовый получился? — Нет, — заржал в свою очередь Житняков. — Надо стереть одному человеку один день. В восьмидесятых. — Я тебе вроде не рассказывал, что я такое делаю, — хитро прищурился Прист, поняв, что дело и правда важное. — Сдал меня кто? — Можно и так сказать. Если можешь — сделай, пожалуйста… Я не смогу долго их так держать. Миша обвел рукой замерший клуб, а Прист снова отхлебнул пива, вздохнул, вдруг налился синим светом — и вот уже его волосы высохли, появились обувь и одежда. — Обратно меня потом отправишь? Очень не хочется переться ночью на дачу снова за огромные бабки на такси. — А куда ж я денусь, — ответил Житняков и подвел учителя к Диме. Назвав нужную дату, Житняков отошел к Бугаеву. Пара минут — и Диму окутало серебристо-синее сияние, которое вскоре так же быстро развеялось. Прист, не выпуская из рук заветное пиво, вернулся к Бугаеву и Житнякову. — Не вспомнит ваш приятель тот день, что ты сказал. Я тут в голову ему залез, чтоб подробнее все вытереть… Не хотите мне ничего рассказать? — Прист смотрел на музыкантов, склонив голову набок, и от его раздражения не осталось и следа — только любопытство и веселье светилось в глазах гитариста. — Ну… Сейчас тут закончим, и вместе выйдем, хорошо? — Бугаев улыбнулся и пошёл возвращаться в исходную позицию, чтобы Житняков запустил время обратно. Вокалист махнул рукой — и звук, шум толпы, фоновая музыка обрушились на музыкантов лавиной. Лохматый, улыбнувшись, протянул Житнякову билет для подписи и удивленно посмотрел на купюру, зажатую в другой руке. По его взгляду было заметно, что всё, что необходимо, он забыл. Прист отошел в сторону и наблюдал за происходящим, вдруг выхватывая из своей памяти какие-то странные обрывки — какую-то драку, утреннее солнце на кухне Холста в Люберцах, смеющуюся молодую Маргариту и полуголого сонного Маврина. И было ещё что-то — что-то, что он никак не мог вспомнить. Но, глядя на Житнякова и Бугаева, прокручивая в голове увиденное в памяти Лохматого, он начинал вспоминать.