Черная Легенда. Постскриптум

— Не шевелись, — сурово проговорил Холст, медленно поднимая руки. Маврин последовал его примеру, не сводя с Бугаева и Житнякова глаз. — И твой приятель тоже. Оба Михаила немедленно послушались, понимая, что доверять им сходу никто не будет. Володя изучал Житнякова не менее внимательно, чем перед этим вокалист изучал Холста, но в отличие от Миши совершенно не доверял тому, что видел. В глазах гитариста Миша был непонятным мужиком под сорок в подозрительно дорогих американских шмотках, которого Володя мало того, что видел впервые, так ещё и явно обладал магическими способностями, которые доселе Холст встречал не так уж часто. Доверия не добавлял заметно нервничавший Бугаев, который, конечно, доверял старым арийцам, но так боялся сделать неверное движение, что начал подергиваться на месте, стрелять глазами и сбивчиво дышать. — Говорите быстро и внятно, кто вы такие и чего вам нужно? — Маврин начал заметно искрить, а на кончиках пальцев загорались язычки пламени. Холст пока держал себя в руках, но внимательный Житняков заметил, как по его глазам проплывает прозрачное серебро — предвестник обращения в драконью сущность. — Мы из будущего. Мы с вами знакомы. Вы учили меня. Мы вместе работаем, — отрывисто проговорил Миша, а Бугаев добавил: — И мы тоже вместе работали. Житняков слегка кивнул, подтверждая слова друга, а Холст поднял брови: — И вы думаете, что мы в это поверим? — Нет, мы так не думаем, но пожалуйста, поверьте. Нам… Нам очень нужна ваша помощь, потому что больше никого в этом времени мы не знаем. Из… Из наших, — наконец отмер Бугаев и решил поддержать Житнякова. — Как нам понять, что вы не врёте? — задал логичный вопрос Маврин, не переставая искрить, а Житняков запоздало подивился тому, как молодой Сергей ещё явно не до конца контролирует свои огненные вспышки и настолько очевидно проявляется. Житняков задумался. Можно, конечно, было начать пересказывать какие-то подробности, но как доказать, что они не придуманы на ходу? Многого о жизни арийцев в восьмидесятых Миша попросту не знал, а то, что мог рассказать, могло быть в эти годы общеизвестным. В это время Бугаев вдруг сунул руку в карман — Холст и Маврин напряглись, но не двинулись с места — и победно вытащил из кармана телефон, молясь, чтобы в этом времени он работал и в нем оставался заряд. — Что это? — спросил Маврин, начиная искрить сильнее, а Житняков просиял улыбкой, поняв мысль друга. Бугаев медленно поднял руку со смартфоном: — Если вы позволите, мы можем показать вам доказательства. Холстинин с Мавриным переглянулись. Риск всё ещё оставался, но сражаться не хотелось — хотелось поверить в безумную историю, заглянуть в будущее. После мучительно долгой паузы Холст кивнул, и Житняков с Бугаевым очень медленно приблизились, включая телефон и радостно вздыхая: аппарат работал и заряда было не менее половины. Бугаев залез в галерею и стал отыскивать фото с совместных ивентов и с концертов Арии, домашние и студийные сэлфи с нынешними и бывшими арийцами. Протянув руку к арийцам, Михаил начал листать фото, при виде которых у Владимира с Сергеем начали меняться лица: перед ними замелькали их собственные лица, но на двадцать, тридцать лет старше, в разных обстоятельствах, на сцене, на шашлыках, в домашней обстановке, на студии… Попадались фото Удалова и Дубинина, раз или два мелькнуло фото Кипелова со времен тридцатилетия группы. Житняков, пока будущие коллеги смотрели фото и удивлялись, начал ощущать, что его заклятье скоро спадет, и поторопил остальных: — Если этого достаточно, то нужно поспешить — скоро все начнут двигаться, и вот тогда никто из нас ничего не сможет объяснить. — Это правда, — согласился Маврин, и искры и пламя вокруг него потухли, а Бугаев сунул телефон в карман. — Тогда ждите нас у служебного выхода, после того как все это… — обвел он рукой толпу, — закончится. Житняков с Бугаевым кивнули и отошли, смешались с толпой — Миша взмахнул рукой,и мир вокруг оттаял, как пущенное с паузы кино: люди загалдели, засмеялись, задвигались. Стараясь не подавать виду, что что-то происходило, гости из будущего отошли подальше и просто наблюдали за происходящим вокруг. Житняков заодно пытался найти взглядом Приста, но ему это не удалось. *** Через десять минут Житняков и Бугаев отправились к месту встречи. У выхода было темно: перегорела лампочка над дверью, а фонари, видимо, не работали уже давно. Людей почти не было — видимо, все, кто мог оказаться у входа, уже обхаживал группу внутри, а техперсонал был занят в других местах. Бугаев вдруг натолкнулся на что-то в темноте, и это что-то слабо вскрикнуло, шарахнулось. Музыканты присмотрелись, и до них медленно, но верно начала доходить ошибка, совершенная с остановкой мира. Во мраке сидел шокированный, до смерти напуганный увиденным Сергей Попов: оставляя в движении только магов, Житняков не учел, что Прист действительно мог быть в толпе — и он в толпе был. Недавно узнавший о собственных способностях, совсем молодой Прист, как и Бугаев, всего пугался, мало что понимал и при виде замершей толпы и Холста с Мавриком, проявивших свои силы, и двух непонятных мужиков рядом с ними, просто впал в панику и сбежал, но у выхода вдруг силы покинули его. Поэтому он просто сидел на ступеньках и трясся, пытаясь собрать мысли и ощущения в кучу и хотя бы уйти от страшного места. Угрозы от арийцев он не ждал, но откуда ему знать, какого черта происходит, справится ли он? — Сергей… Сережа? — нерешительно окликнул своего будущего учителя Миша. — А?! Что? Ты кто такой? Кто вы такие?! — окончательно заистерил Попов, щурясь в темноту, и Миша удивился: таким Приста он никогда не видел, поэтому зрелище было непривычным. — Пожалуйста, не бойся, — сглотнув, Миша попытался говорить максимально спокойно и мягко. — Мы не причиним тебе вреда. Ты же тоже маг, да? — Д-да… — промямлил Прист и наконец вспомнил о своей магии, поднял руки, замерцал неверными, но яркими синими искрами. — И я могу защитить себя! — Не нужно, прошу тебя. Мы друзья. Если позволишь показать тебе… — Миша понимал, что выдумать какую-то иную причину происходящего они уже не смогут, и шёл ва-банк снова, зная, что, возможно, меняет будущее. Прист отодвинулся, но молчал. Бугаев, которого Присту было видно хуже, снова сунулся за телефоном и нашел совместное сэлфи Попова, себя и Житнякова — веселое дружеское сэлфи, на котором все улыбались. — Пожалуйста, позволь доказать тебе… — Миша незаметно принял из рук Бугаева смартфон и шагнул к Присту. Тот заискрился сильнее, синяя энергия начала опутывать его тело — гитарист готовился атаковать. — Серега, пожалуйста! — взмолился Житняков, понимая, что не сможет сопротивляться учителю и другу, если тот атакует, и это значило мгновенную гибель — не только его гибель, но и неопытного Бугаева. А что может быть глупее, чем погибнуть в прошлом от руки тех, кто станет в будущем твоим другом? — Не подходи, — почти согласился Прист, но светиться не перестал. — Брось мне сюда это… Эту вещь. Житняков беспомощно застыл, боясь, что экран погаснет, что смартфон случайно сломается под напором пристовской энергии, что фото не убедит Приста так, как это сработало с другими гитаристами, однако в момент самых больших сомнений всех присутствующих дверь черного хода распахнулась, выпуская поток света и Холстинина с Мавриным. Прист от неожиданности дернулся, на мгновение потерял контроль и выпустил луч губительной энергии в сторону Бугаева. Михаил чудом успел увернуться, дернувшись в сторону, и луч улетел дальше в темноту, вонзился в дерево и сломал его. Холстинин бросился к Присту: — Стой, Серега, стой, они не врут! Они друзья! Это я, успокойся! — а Прист в ужасе посмотрел на свои ладони, которые впервые в его жизни создали такой мощный поток энергии. Маврин подошел к Бугаеву и успокаивающее похлопал того по плечу, пока Михаил пытался вспомнить, как дышать. Житняков тоже подошел к другу, взял его за руку. — Я… Я умереть мог, да? — Бугаев расфокусированным взглядом посмотрел сначала на Мишу, потом на Маврина. — Он мог меня убить? — Нет, не смог бы… Сил было пока не достаточно. Но плохо бы тебе было точно, это правда. — Холстинин обернулся к Бугаеву. — Так что тебе в любом случае повезло, мужик. Прист окончательно ошалел от происходящего и вклинился с криком: — Какого хуя происходит, мне кто-то может объяснить? — Мы пытались… — Житняков передал телефон с открытым фото Холсту, тот осторожно взял аппарат в руки и сначала заглянул сам, улыбнулся. — Серег, смотри, хорошая фотография. Ты даже в будущем у нас красавчик, правда? — Владимир поднял телефон, показал Присту. Тот уставился на свое собственное лицо на фотографии и какое-то время осознавал происходящее. — Значит… Правда из будущего. И кто же вы такие? — через некоторое время более спокойно поинтересовался Сергей, взглянув на гостей из будущего. Те представились и кратко пояснили всем присутствующим суть проблемы. — …и получается, что я не могу ему помочь справляться с силами, а он сам не может поймать точку опоры, мы улетели в прошлое, и тут по чистой случайности обменялись телами. Но оба боимся все пускать на самотек. — закончил пояснения Житняков и дал время остальным переварить услышанное, а Бугаев откисал, сидя на ступенях рядом с Пристом, пытаясь успокоиться, как и Сергей. Холстинин с Мавриным переглянулись. История была странная, но не более странная, чем в принципе визит из будущего, чем сами по себе магические способности гитаристов и все, что происходило в их жизни последнее время. Не так давно сами освоившиеся в мире магии, гитаристы были готовы буквально к чему угодно, и появление Житнякова и Бугаева, в принципе, было наилучшим раскладом из возможных — хотя бы не нужно было ни с кем сражаться. Прист то косился на Бугаева, отвечавшего ему не менее мутным взглядом, то смотрел на своих друзей, то на человека, утверждавшего, что в будущем именно он будет его учителем. Ему было сложнее принять всю эту историю, но он постепенно успокаивался, особенно с учетом присутствия арийцев. — А скажи… Я буду их гитаристом? — вдруг задал совсем детский вопрос Сергей. Житняков улыбнулся: — Да, гитаристом Арии и моим хорошим другом. И самым лучшим в мире учителем. Прист почувствовал тепло, исходящее от этих слов, и наконец смог окончательно успокоиться. Его, конечно, беспокоили нюансы, но о них уже спросил Маврин: — Будет вместо меня, так? — Да, — немного запнувшись, подал голос Бугаев. — А я какое-то время буду сессионным гитаристом вместо Владимира Петро… Вместо Володи. Он будет лечиться, и… — Я понял, — прервал Холстинин. — Мне кажется, нам не стоит знать всё и сразу. Неизвестно, как это отразится на будущем, если мы теперь всё будем знать заранее… Да и не хочется знать слишком много. Но… Ты кем будешь? — глаза Холста уперлись в Житнякова. *** — Я… Я буду вашим вокалистом, — произнес Житняков, понимая, как странно и необычно это звучит для гитаристов. — Для меня это будет большим счастьем, хотя и не меньшим трудом. Это изменит всю мою жизнь навсегда и будет пределом мечтаний, одной большой сказкой, которая стала реальностью. Я буду готов работать без сна и отдыха ради того, чтобы снова и снова выходить с вами на сцену и петь песни, на которых я вырос… И которые мы с вами написали вместе. То, как были сказаны эти слова, вдруг укололо Бугаева, и он вспомнил, с чего все началось, и что вызвало у него первый приступ ярости — злость на Мишу, который, казалось, забыл свою первую группу, который, казалось, зазвездился и не считал важным то, что было важным для Гран-Куража — даже если это был юбилей. Михаил, казалось, хорошо знал своего друга-вокалиста — но только сейчас начал понимать, насколько важно для того было петь в Арии, насколько счастливым его это делало, и сколько сил он отдавал своей работе. Бугаев, тем утром обидевшийся, как ребенок, на друга, осознал, что срывы планов действительно были следствием того, что Житняков верил в то, что все сможет и везде успеет. Таким сверхчеловеком он привык быть в Арии и забывал об усталости, пока она не догоняла его и, накопившись, не придавливала сверху чугунным грузом. Ему стало страшно: возможно ли, что изменения прошлого изменят и будущее, и его другу не суждено будет исполнить свою заветную мечту? Сердце Бугаева снова на секунду замерло, и он ощутил прилив стыда. — Вместо Валерки? — вдруг расхохотался Владимир, в первый момент тоже проникшийся прочувствованностью слов Житнякова. Реакция была настолько неожиданной, что Житняков вздрогнул. — У нас будет другой вокалист, да? Нормальный? Без этих его загонов и попыток казаться праведником на ровном месте? Холст согнулся пополам и не мог перестать ржать, заулыбался Маврин, понимавший, о чем думает Владимир, хихикнул Прист, бывший в курсе вечных арийских раздоров. Житняков и Бугаев, не привыкшие к тому, что Холст мало того, что так ярко проявляет чувства, так ещё так явственно говорит о своей нелюбви к Кипелову, смущенно переглянулись. — Ну… Не знаю, нормальный ли я… Но вроде как, вы меня выгнать пока не хотите, — растерянно пробормотал Житняков. — А ну… А ну, спой что-нибудь, мне интересно! — проржавшись, выдохнул Холст. — Уж это-то, наверное, точно ничего не изменит. Миша растерялся ещё больше: последнее, к чему он был готов — это к внезапному прослушиванию перед арийцами формата 87 года, на пустом заднем дворе люберецкого ДК. Однако в нем ещё играл драйв концерта, на котором они с Бугаевым побывали, и неуверенно начал петь «Дым без огня» — первое, что пришло ему на ум, а Бугаев, вслушиваясь в слова песни, смутно подумал о том, какой пророческой для него она стала, хотя никогда не была его любимой. Маврин, Холст и Попов зачарованно слушали Мишу, иногда переглядываясь и улыбаясь. Пропев пару куплетов, Миша спохватился: — А ничего, что нас может услышать ещё кто-то? — Да не, нормально, ваще супер, — отмахнулся Холст. — Ну, если у нас будет такой вокалист, то я прям хочу до этого дожить… *** — Не доживешь, пидор, — вдруг послышался из темноты незнакомый голос, и на него синхронно обернулись все музыканты. — Я смотрю, вы тут своё капиталистическое говно орать вздумали, да? А ничего, что порядочные граждане уже спать ложатся? — из темноты выступил настолько эталонно выглядящий любер, что даже непривычные Житняков и Бугаев поняли, что пахнет жареным. Высокий парень лет двадцати в яркой олимпийке и вареных джинсах, с широкими, явно накачанными плечами и очень короткими волосами медленно шел к ним, неприятно улыбаясь. Он был не один: за спиной виднелись несколько похожих на него крепких парней. — Это ты про порядочных граждан говорить нам будешь, хер моржовый? — презрительно ухмыльнулся Маврин, и Житняков уже не удивился агрессии в голосе рыжего. Прист неспешно поднялся на ноги и встал рядом с остальными, его примеру последовал Бугаев. — Мы немного опоздали, — не обращая внимания на оскорбления, проговорил парень в олимпийке. — Ваша кодла почти разбежалась. Но вы не успели, да? — А мы живем тут, — подернутым металлом голосом отчеканил Холстинин. — Спать сейчас пойдем. Мы тоже порядочные граждане. — Это вы-то? — ехидно хмыкнул вожак всей компании люберов, и его и холстининский взгляды пересеклись. — Волосы как у баб отрастили, тряпки напялили, орете тут, и граждане? Мусор вы. Холстинин придержал за плечо дернувшегося было в ответ на оскорбление Маврина: — Мне тебе прописку показать? Я люберецкий, а это мои друзья. Ты бы не хамил. И тряпки наши не твоё дело. В глубине души Холст уже пожалел, что они с Мавриком не успели переодеться из концертного и выглядели действительно слишком эпатажно, но всё ещё не собирался давать спуску забиякам. — Ты тут главный что ли? — сразу оценил обстановку любер и вальяжно подошел к Холсту с Мавриным почти вплотную. — Ну тогда скажи мне, дерево тоже вы поломали? Речь явно шла о том дереве, в которое влетел луч, выпущенный Пристом, и тот хотел было что-то сказать, но передумал — как он вообще сможет объяснить произошедшее? — Я тебе после «пидора» уже ничего не хочу говорить. И всё же, предположим, мы можем сделать вид, что ничего не слышали, вы нас не оскорбляли, не угрожали, и мы тихо пойдем домой. — Ссышь? — лаконично уточнил вождь и этим совершил свою последнюю ошибку. …молодой Холстинин, конечно, был и раньше много спокойнее своих друзей и коллег, и вывести его из себя могло мало что. Однако оскорбления и обвинения в трусости, а также прямое нарушение негласного правила «местных не трогать» от кучки люберов явились для него детонатором. Отпустив Маврина, Холст секунду смотрел в глаза оскорбителю, а потом ни слова не говоря просто заехал тому между глаз с правой. Парень покачнулся и упал, и это оказалось сигналом для остальных люберов: те вылетели из темноты и бросились на музыкантов, а те только и успели, что выставить руки и покрепче встать на ноги. Много лет не дравшиеся Миша и Бугаев всё же не растерялись и на ходу вспоминали, что нужно делать: как уходить от удара, где у противников могут быть слабые точки, как повалить человека на землю. Маврин дрался вдохновенно, почти поэтично: быстрый, как ртуть, он мелькал вокруг соперника и осыпал того быстрыми, хлесткими ударами кулаков, пока тяжелое тело крупного мужика лет тридцати пыталось поспевать за гитаристом. Прист в основном уворачивался — тем более, что на него бросились сразу двое — и старался не позволить взять себя в захват и повалить на землю. Холст бил своего противника, взяв за грудки одной рукой, второй отвешивая тяжелые, медленные удары, и казалось, победа уже близко — но наконец очнулся вожак и тоже вступил в драку. В какой-то момент всё со стороны начало казаться одной большой свалкой тел, мелькающих ног и кулаков: Приста повалили на землю, несмотря на его усилия, и методично пинали, Житнякову пытались отрезать волосы ножом, зажав того к стене, у Маврина наливался фонарь под глазом, и он начал уставать и выдыхаться. Холстинин оценил обстановку и понял, что настало время решающего аргумента: он начал обращаться. *** Противники Холста — вожак компании и тот, кого Холст бил перед этим, сначала не поверили своим глазам. Действительно, сложно поверить в то, что одетый, как шлюха, металлист, вдруг покрывается серебристой чешуей, вырастает, воздух разрывает взмах шипастого хвоста… А когда осознание их накрыло, то от страха противники просто остолбенели, и Холст, страшно улыбаясь изменившимся ртом с острыми, огромными клыками, двинулся к ним. Что-то неладное заметили и другие любера — а когда осознали происходящее, немедленно отпустили своих жертв и кто ползком, кто бегом начали отступать, издавая истошные вопли, переходящие в визг. Холст подошел к замершему от ужаса вожаку, и, не переставая улыбаться, прорычал: — Ссышь? По иронии, не в силах двинуться с места, от ужаса тот и правда начал мочить штаны, и страх смешался в нем с унижением. Музыканты медленно собирались рядом с драконом, который стоял и неотрывно смотрел на унижение соперника, только ударенный по голове Прист сидел на земле и тер затылок, не глядя на происходящее, радуясь, что его наконец оставили в покое. — Съебался отсюда быстро, пидор, — выплюнул Маврин, и вожак наконец отмер и, издав тонкий, пронзительный писк, странный для высокого мужика, спотыкаясь, побежал во тьму туда же, где перед этим скрылись его приятели. Пару минут музыканты смотрели вслед пораженному сопернику, потом воззрились на дракона, которым обернулся Холст. Тот, все ещё на адреналине, тяжело дышал, и его мощные крылья трепетали, а хвост дергался, как у злого кота, извиваясь змеёй. Миша, Бугаев и Маврин с долей восхищения смотрели на это зрелище — Бугаев видел это впервые, а Житняков с Мавриком, хоть и не первый раз, но тоже удивлялись чудесной и страшной внутренней сущности лидера группы. Наконец Прист поднял глаза, увидел побитых коллег и гостей из будущего, Холста в его дивной форме дракона и, поняв, что впечатлений за вечер ему как-то слишком много, а по голове его ударили слишком сильно, упал и потерял сознание. *** На стук падающего тела все обернулись, и Холст, мгновенно сбросив личину, бросился к Попову: — Серега! Серега, блядь, приди в себя! Ты живой? Попов не отзывался, а губы его неуклонно синели. — Это из-за нас, это всё из-за нас! — вдруг заголосил Бугаев, а Житняков, вытирающий кровь из разбитой губы, тоже неожиданно всхлипнул: — Мы всё поломали… Всё испортили… Маврин мрачно покосился на коллег из будущего, снова перевел взгляд на Холста, хлещущего Попова по щекам, и промолчал. Длинные волосы Приста текли черными ручьями по асфальту, смешиваясь с лужей крови, расплывшейся под его головой, а неестественная бледность все больше пугала. Холст обернулся к Маврину: — Серега, вызывай скорую, кто-то там должен был ещё остаться! — Нас никто не ждет, мы же сказали, что ночуем у тебя… — растерянно пробормотал рыжий. — Сторож там, блядь, остался, бегом!!! — завопил Холст и попытался поднять Приста. — А вы что встали и сопли размазали, помогите его отнести внутрь! Бугаев и Житняков вышли из приступа самобичевания и неловко бросились помогать поднимать отяжелевшее тело Попова, а Маврин уже рвал дверь и стучал в нее с криками. Отворил дверь не сторож, а человек, которого меньше всего ожидали увидеть даже арийцы — Марго Пушкина. — Ой, вы ещё не ушли, а я как раз… А что случилось? — начала говорить и осеклась Рита, глядя на дикую картину после драки. — Ритка, скорую, срочно!!! — орал Маврин, протискиваясь в дверь, а следом за ним Холстинин, Житняков и Бугаев уже заносили неподвижное тело Попова. — Как же так, что случилось, что с Серегой? — отрывисто спрашивала поэтесса, идя рядом с музыкантами. Маврин уже прорвался к сторожу и сбивчиво пояснял, что случилось. Сторож уже вызывал скорую и говорил, куда положить раненого. — Голову Сереге пробили, походу. И отпинали хорошо так… — тихо сказал Холст, когда Попова уложили в отпертой сторожем гримерке на старый диван. — Кровью всё измажете… — попытался было возмутиться сторож, но Холстинин так на него посмотрел, что тот счел за лучшее ретироваться и ждать скорую у черного хода. — Ритка, он умирает… — вдруг пробормотал Маврин, садясь на пол у дивана, на котором лежал Прист, и беря его за руку. — Умирает он, Ритка. Не будет он гитаристом нашим. Ничего больше не будет. — Нет, не умирает, не умрет, ничего не случится, — перебил рыжего Холст. — Мы же маги, мы все сможем, мы ему поможем, и вообще скорая скоро приедет. Не смей так говорить! — Какие маги? — непонимающе обернулась Пушкина, чье сознание предпочло не принимать информацию о смерти. — И эти двое кто? — Ой блин… — Житняков и Бугаев поняли, что в этом году Пушкина ещё понятия не имеет ни о какой магии, но это казалось им наименьшей проблемой по сравнению с тем, что происходило с Поповым. Житняков тоже опустился на пол и понял, что не может сконцентрировать силу и хотя бы как-то поддержать Сергея, ужас душил в нем все — и магию, и сознание. Бугаев даже не стал пытаться, боясь по неопытности сделать хуже, и только Холст с Мавриным безуспешно старались залить немного жизненной энергии в Приста. Тот лежал неподвижно, едва дыша, волосы, перемазанные кровью, свешивались с дивана, а лицо, бледное, как будто гитарист был уже мертвым, начало заостряться. Рука, за которую держался Маврин, безвольно болталась, стоило ее отпустить. Житняков поймал себя на том, что думает какие-то странные мысли: черноволосому Присту, всему в черном, смерть была даже к лицу, и не мог перестать думать об этом, а Бугаев просто достал из кармана телефон, чудом выживший в драке, открыл то самое сэлфи с Поповым из будущего, и не отрываясь смотрел на него, будто боясь, что этот вестник будущего исчезнет. Из Приста медленно уходила жизнь, и все, даже Рита, видели, как с каждым вздохом из него выходит что-то большее, чем воздух. *** Пушкина, оглушенная неожиданностью, болью, страхом и непонятными переговорами музыкантов, вдруг оттолкнула Маврина и отчаянным движением взяла руку Приста в свои, сжала, зажмурилась. Маврин не сопротивлялся, понимая, что его попытки помочь ничем не увенчались, и просто продолжил сидеть рядом, глядя, как Пушкина, закрыв глаза, что-то шепчет. Холст смотрел на нее таким же невидящим взглядом, как до этого на Попова, и даже не пытался больше что-то делать. Послышалась сирена: видимо, приближалась долгожданная скорая. В коридорах ДК уже слышались шаги врача и фельдшера, голос сторожа, пояснявшего, что произошло. *** И тут Миша вдруг пригляделся к рукам Марго, сжимающим руку Приста, и тихо-тихо, медленно-медленно пропел первое, что пришло ему в голову — заклинание из «Черной Легенды», снова замораживая всех, кроме магов, во всём ДК. Холст поднял голову, глянул на Мишу: — Ты что тво… А Житняков приложил палец к губам и другой рукой указал на Риту. Риту, не перестававшую шептать какие-то странные слова, Риту, начинающую загораться белым, призрачным светом, Риту, которая впервые в жизни кого-то лечила своим даром.