Черная Легенда. Постскриптум

В электричке было непривычно тихо и пусто: наверное, сказывалось позднее время. Оба Михаила сидели молча, а их внезапный приятель болтал без умолку — как будто ему даже не нужен был собеседник, чтобы поддерживать беседу. Лишь иногда Бугаев и Житняков переглядывались, и то ли способности, то ли годы дружбы, то ли единение приключением подарило им что-то вроде телепатии — им не было нужды говорить вслух, чтобы передать друг другу мысли и чувства. «Какого хрена происходит? Что нам теперь делать? Что теперь будет?» — молча вопрошал Бугаев в надежде, что более опытный в мистике друг знает выход. «Я тоже не понимаю. Давай попробуем плыть по течению и быть осторожными, что-то точно решится», — отвечал ему взгляд Житнякова. В какой-то момент Житняков, наконец, прервал свое молчание и задал первый логичный вопрос, который пришел ему в голову, дождавшись краткой паузы в болтовне их спасителя: — Мужик, а как тебя зовут-то? Мы вроде так и не познакомились. — Да? — удивился парень и на мгновение завис. — Меня Лохматый звать. Ну, обычно все так зовут, я уж и отзываюсь, привык. Тем более, — потряс он длинными густыми светлыми волосами. — Тем более оно и правда! Лохматый засмеялся, и Житняков вместе с ним, а Бугаев продолжил угрюмо молчать, не привыкнув ещё ни к чужому голосу, ни к чужому телу, и стараясь лишний раз не подавать признаков жизни. — Ну, и все-таки, мы тут все лохматые, как нам различать-то? — Житняков вдруг поймал волну бесшабашного веселья собеседника и расслабился, продолжив диалог и выразительно подергав себя за длинные бугаевские волосы. — Ну, по паспорту-то я Дима, — легко ответил парень. — А вас как зовут? — А мы оба Михаилы, — улыбнулся Миша. — Миша Житняков, — прижал руку к груди. — И Миша Бугаев, — положил руку на плечо Бугаеву. Бугаев покосился на друга, вдруг вскочил и резко поволок того за рукав в тамбур. Дима Лохматый отнесся к этому философски — мало ли, что там у людей? — и уставился в окно, наблюдая за проносящимися вдали огнями Подмосковья. Бугаев оттащил Житнякова в тамбур и зашипел, нервно жестикулируя: — Мишань, ты ебанулся? Зачем ты ему наши имена говоришь? — А что такого? Нам сейчас тут лет всего ничего, мы в школу ходим, да ещё и на другом конце области, — Житняков искренне не понимал, почему Бугаева снова прорвало на истерику. — А ничего, что этот самый Дима через тридцать лет что-то заметит? — Что он заметит? Думаешь, он будет несколько десятилетий помнить однодневное знакомство? — А если будет? Откуда ты вообще знаешь, кто это такой? Зачем мы с ним куда-то едем? Вдруг он вообще какой-то злой маг? — как многие неофиты, Бугаев нервничал и начал параноидально видеть магов во всех подряд, придумывая себе фантастические противостояния темных и светлых магов. — Нет никаких злых магов, успокойся. Кроме того, за эти тридцать лет он столько всего переживет, что нас и не вспомнит. Или вообще… Умрет через пару лет. Мы ж не знаем, сколько он проживет. Кроме того, меня Прист учил одному фокусу, Дима завтра ничего не вспомнит… — Житняков начал вспоминать нюансы стирания памяти, но вдруг столкнулся с пониманием, что без своего собственного голоса и воздействия звуковой волной не уверен, что сможет с чем-то справиться всерьез: в конце концов, в не своем теле. Бугаев, даже настроившись вернуть всех в свои тела, откинул их на тридцать лет назад, в прошлое. Может быть, и тут могут возникнуть проблемы? Житняков не хотел делиться своими соображениями с и без того психовавшим Бугаевым, но мысль о том, что в чужом теле магия может работать иначе, не покидала его. — Давай вернемся и поймем, что делать дальше. Напоминаю тебе, что нам все ещё негде ночевать, кроме любезного приглашения Димы, а отдых нам точно потребуется. — Миша постарался быть рациональным, и его спокойствие наконец расслабило и Бугаева, который покорно вернулся в вагон и через силу улыбнулся Диме: — Извини, что-то я не в порядке сегодня. — Да все окейно, че проблемы придумываешь! — Дима сразу переключил внимание на вернувшихся новых знакомых и, казалось, даже не обращал внимания на напряженность Бугаева. — Так на чем я остановился? Короче, иду я с этой герлой… Житняков, приземлившись рядом с Бугаевым на сидение, улыбался и, казалось, слушал рассказы Димы, но в то же время продолжал напряженно размышлять над выходом из ситуации, которая теперь и ему казалась почти безвыходной. *** Конечно, за время оставшегося пути до Москвы Мише приходила в голову мысль снова разозлить Бугаева: это явно триггерило способности гитариста и могло снова сработать. Однако, уже получив известный результат с перемещением в времени и окончательно ошалевшего друга, Житняков предпочел не рисковать. Вероятно, стоило пойти проверенным путем — обратиться к старшим товарищам. Вот только в этом месте и времени товарищи получались скорее младшими: почти сорокалетний Михаил понимал, что старшему из Арии сейчас в лучшем случае лет тридцать. Кроме того, Житняков понятия не имел, в каком составе прямо сейчас Ария, потому что не определил время года и не был уверен в том, что год действительно 1987, а не, скажем, 1989, а та растяжка, что попалась им на глаза, могла быть вообще старой. Следовало расспросить Диму обо всех подробностях, учитывая, что он явно прослушал концерт, в отличие от бесчувственных тел обоих Михаилов, и что-то мог знать о группе в целом. — Дим, мы ж всё проспали, что там вообще на этом… Сейшне… Было-то? — осторожно прервал поток сознания советского металлиста вокалист. — А! Проснулись! Я уж думал вам пофигу! — засмеялся Дима. — Ну короче, валят они — жуть, я у наших такого никогда раньше не слышал. Говорят, что это какой-то мужик из формальной тусовки их собрал, но как по мне — это вообще не мешает им жечь. Песни — ваще… — Какие? — заинтересовался и Бугаев, начиная понимать, к чему клонит Житняков. — Ну что там было… В этот раз оно не совсем разрешенное было, а вот я был недавно на большом выступлении, там все по закону, так они пели про тыщу сто, что-то про асфальт, слова не помню, но запилы зачет, и про руку, во! В этот раз вроде тоже, и про Жанну… — перечислял задумчиво Дмитрий. — Я так, не очень вслушивался, больше колбасился… Но слова вроде рульные! — А какие они вообще? — Житняков начал понимать, что год все-таки был восемьдесят седьмой — Лохматый явно говорил о песнях с Героя Асфальта, но стоило на всякий случай уточнить. — Банда-то? Ну как… Солист у них вон с хаером типа твоего — махнул рукой в сторону Бугаева в теле Житнякова Дима. — Голос конечно да… Я таких особо раньше и не слышал. На басу играет бешеный такой, скачет все время, как обезьяна, но зажигательный, прям на сцену выходит и сразу плясать хочется. Кто на барабанах, не разглядел ни разу, а вот с гитарами там эти двое, конечно, просто огонь! Один рыжий худой, улыбается все время, второй длинный такой, кучерявый. Ну и прикиды у них конечно как положено, как у настоящих западных… — Дима явно слегка растерялся от расспросов, но старательно вспоминал подробности. Бывает же такое с людьми, придут на концерт уже нажратые и проспят всё веселье! — Класс! — искренне обрадовались оба Михаила, узнавая в этих описаниях нужное время и знакомых людей. — Зря мы проспали всё, короче. А не знаешь, будут ещё выступать где по области или в Москве? — Да будут, конечно, вот прям завтра и будут, только место пока не узнал, — засмеялся Дима. — Я уже не пойду, а вы наверное хотите все-таки послушать что-то. Завтра вроде по закону все будет, разрешенное, так быстро скипать не придется. А вы сами откуда? — Бронницы, — лаконично ответил Бугаев за обоих. — И боюсь, уже не доберемся. До Москвы доехали — уже спасибо. — Да уж. Вам сейчас с Киевского на Казанский уже идти смысла нет, ночь уже, не будет собак больше. Ну я всё ещё предлагаю вписку! — А не боишься? — прищурился Житняков с улыбкой. — Ты ж нас впервые видишь. — А чего мне бояться? — Дима явно был совершенно расслаблен и полностью доверял новым приятелям. — Я ж вижу, вы свои, не урки, не любера какие-то там, не менты. Своим помогать надо! Михаилы снова переглянулись: обоим вопреки всему импонировали легкость и позитив Дмитрия, и молча было решено воспользоваться щедрым предложением — тем более, пока он был единственной их возможностью контактировать с этим новым старым миром. Ни денег этого времени, ни полного понимания реалий поздней перестройки у музыкантов не было: воспоминания детства были неполными, многое исказилось временем, многое идеализировалось, и следовало цепляться за подарок судьбы в виде жизнерадостного молодого неформала, которому, казалось, ничего не было жалко для «своих». *** На вокзале Бугаев и Житняков нервно озирались, почти не узнавая знакомые места: в детстве они почти не бывали тут, а в их времени все выглядело иначе. Дима не стал сговариваться с таксистами или идти в сторону метро — сделав знак следовать за ним, он ловко утащил музыкантов куда-то во дворы, и, попетляв уже почти безлюдными улицами, привел их к высокой светлой сталинке, которую, учитывая явно антисоветские взгляды Димы, не очень-то ожидали увидеть. Дима, однако, уверенно зашел в один из подъездов и привычно кивнул сонной консъержке: — Здорово, баб Тома! Вот, сегодня с друзьями. — Ну вы там не буяньте только, — не менее привычно откликнулась пожилая женщина. — А то родителям скажу, а они-то тебе устроят… — Не будем, мы вон вообще устали и спать хотим, так, ребят? — Дима обернулся к несколько озадаченным Бугаеву и Житнякову, и те только кивнули в ответ. — Смотрите мне! — пригрозила консъержка, но без особого энтузиазма: было видно, что они с Димой знакомы давно, и разговоры, подобные этому, происходят не впервые. Дима уверенно прошагал дальше к лифту, и музыканты последовали за ним, соглашаясь с утверждением, услышанным когда-то от старших коллег, что самыми ярыми антисоветчиками бывали чаще всего дети номенклатуры — вероятно, из-за сомнительного, но всё же доступа к западным благам цивилизации. На пятом этаже Дима так же уверенно провел приятелей к двери, выглядевшей не менее солидно, чем весь остальной дом, порылся в кармане, достал ключи и привычно открыл дверь. — Ну заползайте, чего встали-то? — Дима вошел первым и снимал ботинки, а Михаилы осматривались, узнавая все признаки советско-перестроечного «хорошего дома» — югославскую мебель, дорогие обои, приличного качества новые и явно настоящие восточные ковры, видневшиеся в распахнутой двери одной из комнат. Опомнившись, музыканты тоже разулись и прошли за Димой на кухню. — Честно говоря, потусил бы ещё с вами, да спать охота, — зевнул хозяин дома. — Предлагаю перекусить и ложиться. Вот, фазер притащил недавно хорошую колбасу, давайте бутербродов нарежем? — Давай… — тихо сказал Житняков, немного ещё удивляясь сочетанию откровенно неформального вида Димы и роскошной по меркам 1987 года номенклатурной квартиры. Вскоре, наевшись, умывшись и обвыкнувшись, музыканты тоже почувствовали, что зверски устали от всего, что с ними случилось за последнее время, и совершенно уже не соображая ничего, помогали Лохматому стелить белье на диван и раскладушку в гостиной. — Ну вы сами разберитесь, кто где спит, только не шумите особо, соседи настучат шнуркам, а те мне вставят, — уже совсем сонно наказывал гостям Дима. — В спальню к ним не ходить — это дверь вон та, там у нас священная территория. Курить в хате нельзя, только на балконе, я вам кину пачку на кухне. Все остальное можно, но тихо. Ко мне лучше тоже не лезьте особенно, утром лучше все покажу. Ну, спокойной ночи! Оставшись вдвоем, музыканты тихо обсудили все, что смогли выудить из Димы и свои впечатления от происходящего, но толку от этого было мало. Житняков уже чувствовал, как глаза закрываются, и надеялся, что утро будет действительно мудренее вечера. Бугаев уже тоже откровенно устал удивляться и просто хотел спать. Вскоре вся квартира погрузилась в сон, прерванный лишь однажды — заспанный Дима в трусах, как ошпаренный, вдруг среди ночи забегал по дому. Когда Бугаев приоткрыл глаз и спросил, что, собственно, происходит, Лохматый пояснил, что ему примерещилось, что квартира заполнилась дымом — но никакого дыма по пробуждению, проверив все углы, так и не заметил. — Дым… — сонно прошептал Бугаев, не до конца понимая, что ему говорят. — Дым без огня… *** Житняков проснулся утром первым, и в первый момент не понял, где он. Через мгновение он осознал, что на первый взгляд положение все такое же — они в далеком прошлом, на милости у случайного знакомого, да к тому же в телах друг друга. Пройдя, сонно потирая глаза, в туалет и ванную, Миша не сразу заметил изменение, которое, однако, при взгляде в зеркало стало очевидным — его тело снова принадлежало ему. Пораженный этим радостным фактом, Житняков ломанулся обратно в комнату и начал трясти Бугаева: — Миха! Мих, просыпайся! Мы вернулись! — Куда… — Бугаев явно был настроен отменно выспаться и во сне явно не помнил и не хотел помнить ни о каких мистических событиях. Через пару минут до него дошло, о чем говорит Житняков, и он широко распахнул глаза. — Вернулись? Домой? — Не совсем… Только в наши тела, — слегка поник вокалист. — Но это уже достижение! Не знаю, как ты это сделал, но все получилось! Может, теперь это работает не только, когда ты психуешь, но и когда расслабляешься, ну вот совсем? — Хрен знает, — удивился гитарист, садясь на постели и ощупывая свое родное тело. — О! Точно! Дима ночью бегал дым искал, говорил, что показалось… А у меня ж оба раза тоже дым был. Может и правда, зависит ещё и от того, насколько я расслаблюсь? Вчера так устал, что уже на все пофигу было, лёг и сразу так хорошо стало! — Похоже на то… — согласился вокалист. — Ну, это уже достижение. Ты все ещё толком не управляешь силами, но хотя бы смог нас раскидать обратно в тела. Может, и домой нас закинешь? — Если бы это было так легко, то, наверное, я б уже это сделал… — пробурчал Бугаев. — Но не скрою, я рад быть самим собой в полной мере. А то уже представил, что вернемся мы обратно, и мне надо будет драть глотку за тебя и делать вид, что умею петь. А уж что бы ты своими лапищами сделал с моими гитарами! — Не хуже, чем то, что ждало мои связки с твоим умелым вокалом, — отбил Житняков. — Ну, в общем, предлагаю выяснить место проведения сегодняшнего концерта Арии, если наш хозяин дома не ошибся, и направиться туда. Правда, я не знаю, как — денег-то у нас все ещё нет, вчера с электричкой просто повезло, что уже было поздно. *** Дальше события развивались максимально удачно, настолько, что Михаилы даже снова обеспокоились, насколько все им было на руку. Пробудившийся в отличном настроении Дима показал им свои сокровища — пластинки западных групп, плакаты и вырезки из журналов и газет, накормил завтраком, и немедленно узнал у кого-то по телефону нюансы того, где и когда будет концерт Арии. Его лицо немного перекосило от места проведения — Люберцы: это место было особенно не любимо перестроечными неформалами за то, что там обитали самые отъявленные их естественные враги — люберы, идейные культуристы, считавшими своим долгом наказывать всех, кто отличался несоветской внешностью. Однако Житняков, слушавший довольно внимательно рассказы Холста о юности, припомнил, что у себя в городе люберы обычно не зверствовали — вероятно, считали, что если кто уж оказался у них в городе, так наверное не совсем уж пропащий человек, вероятно даже свой. Во всяком случае, Холст и его гости в основном не подвергались нападению в его родном городе — в отличие от множества иных темных московских и областных подворотен, где драки с люберами стали обыденностью, и нарваться мог любой. В Люберцах не повезло пару раз только Маврину и Дубинину, которые догоняли свои автобусы, виляя зайцами между осколков бутылок, летевших в их головы, и уворачиваясь от попыток схватить их и уронить на землю. Холстинин, правда, намекал, что это связано с тем, что эти «два психа» просто активно нарывались: и вот Житнякову предоставилась возможность узнать, так ли это было, на своей шкуре. Мише было сложно поверить, что спокойный даже в странных, мистических ситуациях Маврин, давно держащийся глубоко философского взгляда на мир, мог быть «тем психом», которому придет в голову дразнить тренированных гопников в их родном гнезде, да и более нервозный Дубинин с возрастом все же стал продуманным и не лез на рожон. В этих размышлениях Житняков поймал себя на том, что ему дико интересно увидеть своих старших патронов молодыми, пьяными и борзыми, и судя по выражению лица Бугаева, его посетили схожие мысли. С деньгами вопрос решился так же просто: щедрый Дима, поняв по растерянности гостей, что у них нет денег, сунул им десять рублей, которых должно было хватить на дорогу и на билеты, махнув рукой: — При случае вернете, не последние! Проведя первую половину дня в диминой квартире, музыканты окончательно успокоились — им постепенно передался позитив приятеля, и уже без задней мысли Бугаев на вопросы о том, кто же они таковы и чем занимаются, плел какие-то байки о том, что они оба работают в какой-то инженерной конторе, но сейчас в отпуске и решили оторваться, а Житняков с удовольствием подпевал играющим на проигрывателе Iron Maiden, приятно удивляя Диму своим голосом. — Ну тебе бы самому в группе петь! — после очередного пассажа Миши заявил Лохматый. — Не думал попробовать? Ты бы и этому их парню, в Арии, дал фору. — Думал… — скромно улыбнулся Миша и кивнул на Бугаева. — Это ты ещё не слышал, как Миха играет на гитаре! — Да ладно! Эх, жаль, не на чем показать… Но я верю! Вы попробуйте группу собрать, вы ж таланты! — искренне разглагольствовал Дима. — Я первый к вам на сейшн приду и друзей притащу! Бугаев с Житняковым улыбались, думая о том, что, вероятно, Дима в будущем и правда «придет к ним на сейшн». Вскоре пришло время прощаться — нужно было ехать в Люберцы, и Дима искренне не хотел расставаться и звал в гости, записал свой номер телефона и сунул Бугаеву в карман на прощание: — Вы звоните, особенно если решите группу собрать. Помните, я вас послушать прибегу, с таким-то голосищем особенно! Обнявшись в порыве чувств с обоими Михаилами по очереди, Дима со вздохом закрыл за ними дверь. Оказавшись в мире прошлого без привычного проводника, музыканты сначала растерялись, но взяли себя в руки и направились на Казанский вокзал. Немного привлекая к себе внимание обывателей своим западным для перестроечной Москвы видом — впрочем, меньшее, чем им представлялось — музыканты успешно добрались в Люберцы. Сойдя с электрички, первое, что они увидели, была кучка неформалов, подозрительно озиравшихся вокруг — явно с теми же мыслями про люберов, которые терзали и Житнякова с Бугаевым. Житняков действовал решительно — оказавшись в своем теле и со своим голосом, он понимал, что сможет решить большинство проблем магическим путем, хотя надеялся обойтись без этого. — Здорово, пипл! — вспоминая сленг, подошел он к неформалам и подманил Бугаева. — На сейшн? — Ну здорово… — парень лет двадцати, весь в черном, немного удивленно посмотрел на одетых в непривычный «фирмовый шмот» взрослых мужиков с длинными волосами, и неуверенно, но признал в них своих. — Куда ж ещё. Забрались они конечно в этот раз… Выбрали место, блин. Но ничего, наших должно быть много, отобьемся как-то. — Да не сделают они нам ничего! — пискнула совсем юная девочка в потрепанной джинсовой куртке, разрисованной разными эмблемами и названиями групп. — Мне говорила Нинка, а той сам Вова из группы говорил, что у себя на районе они не нападают! — И нас будет много! — поддержала ее подружка с длинными стрелками и пышно начесанными волосами. — Надеюсь, — вздохнул Бугаев. — А вы знаете, куда идти? — Знаем, — ответил парень в черном. — Пойдем с нами? — Конечно! — обрадовались хором оба Михаила, и вся компания, подождав ещё полчасика запоздавших друзей, отправилась в сторону ДК, где и должен был проходить концерт. *** — Вовка! Ты опять эту сетку напялил! — ворвался в гримерку Маврин. — Ты знаешь, на кого ты в ней похож? — На того, на кого ты в своей жилетке на голое тело? — засмеялся Холстинин, поправляя на теле упомянутую сетку-майку, элегантно порванную в нескольких местах, и устраиваясь перед зеркалом подводить глаза. — Таких сеток на западе никто не носит, а жилетка — это стиль! Как у Хендрикса! — Маврин попытался оттеснить Холста, но тот не сдавался, копаясь в сумке в поисках косметики. — Вы знаете, я бы ничего такого вообще носить не стал, но не пойдешь же на сцену в рубашке со штанами обычными… Когда металл играешь, — встрял Кипелов. — Как-то оно все ну немного слишком… — Сказал человек, надевший лосины, в которых яйца просвечивают! — прокомментировал Холст попытку Кипелова скосить за праведного советского человека. — Заметь, на тебя их силой не напяливали. И так, как ты красился на последних концертах, тебя тоже не заставляли… — Кстати, сегодня Серега Попов придет, — ни с того ни с сего заявил Удалов, который успел накраситься в туалете и занимался весьма важным занятием — пытался жонглировать палочками и периодически ронял их на пол, а пару раз и себе на лицо, подкинув слишком высоко и силясь отследить траекторию полета. — Это ты к косметике вспомнил или к просвечивающим яйцам? — поинтересовался Дубинин, подстраивающий в углу бас. — Да не, просто забыл сказать. Хотя и к косметике тоже… Вы видели их последние фотки группы? Они там походу одной помадой на всех красились, и вот это уже точно не металл, а какая-то проституция… — захихикал Удалов, закончив попытки жонглирования. — Видел, — поддержал Кипелов, который уже не был рад, что влез со своими комментариями, и уцепился за возможность сменить объект насмешек. — Алик вообще на девку похож, хотя казалось бы… — Ну если так подумать… — Холст на секунду прервался, заканчивая подводить глаз. — Если так подумать, то мы все в таком раскрасе на девок похожи. — Но не ты, — любовно отметил Дубинин. — Ты даже в платье на бабу не будешь похож, истинный ариец. — Тихо ты… Услышит кто, — привычно шикнул на него Холст: шутки про «истинного арийца» были закопаны глубоко в группе и по понятным причинам не выставлялись напоказ — мало кто понял бы их правильно, даже с учетом названия группы. Маврин наконец прорвался к зеркалу, отобрал у закончившего боевой раскрас Володи карандаш и полез подводить глаза себе: — А что там, на сцену-то мы когда? — поинтересовался он, старательно проводя линию по нижнему веку. — Щас Виктор скажет. — Не успел Холст ответить, как в дверь всунулась голова Векштейна: — Ну что, парни, через пять минут выходим, там зал битком. Худрук сразу после этого заявления снова исчез — побежал решать какие-то вопросы, а музыканты начали настраиваться на предстоящее шоу. *** Житняков и Бугаев, конечно, видели фотографии старых времен Арии и не раз бывали на концертах сами — но зрелище, открывшееся им, потрясло их сильнее, чем они думали. Небольшой зал местного ДК действительно был набит битком, и им повезло прийти одними из первых и стоять практически под сценой. Люди, не знавшие смартфонов и не отвлекавшиеся на них, не будучи уверенными до конца в дозволенности происходящего, подогретые адреналином от возможной встречи с люберами и ожиданием шоу, буквально излучали энергию, и Житняков, не будучи на сцене, вдруг начал светиться — так, как Бугаев долгие годы видел во время совместных выступлений и отблесками — наблюдая за Мишей в качестве зрителя. Несмотря на их отчаянную ситуацию, оба неосознанно наслаждались всем вокруг — как будто нырнули не только в другое время, но и в другой мир — мир, когда хэви-метал действительно был чем-то прорывным, необычным, зажигающим дикой молодой силой. Когда публика уже третий раз хором вызвала группу, на сцене скромно появился драммер, и толпа взвыла: появление Макса ознаменовало начало шоу. Раз! Два! Три! Стук палочек Макса, будто из кремня огонь, высек остальную группу, вылетевшую на сцену вихрем и прямо сходу грянувшую песню, которую Миша давно хотел спеть: «Дай руку мне», и после вступления, наконец, на сцену выскочил Кипелов… И Житняков и Бугаев наконец осознали, КАК слышали голос Валеры все те люди, клявшиеся, что лучше голоса не слышали. Подхваченные волной музыки и истошно орущей толпы, ослепленные драйвом, несущимся со сцены, оба музыканта будто потерялись в водовороте и очнулись ближе к концу песни, найдя себя орущими строчки песен — забывая о том, что Мише надо беречь связки, забывая о том, что Бугаев пережил столько стресса за прошедшие два дня, забывая, что им обоим вовсе не двадцать. Чуть отойдя от первого шока, Житняков наконец вспомнил, что срывать голос ему не нужно, но не мог удержаться, чтобы не петь давно знакомые песни вместе с группой, частью которой он фактически являлся — петь отчаянно и счастливо. Его потрясало и вместе с тем радовало зрелище на сцене — отвязные, наряженные в невообразимые наряды, радостные от своей музыки и от своей молодости арийцы были одновременно теми же самыми и совершенно иными людьми, теми, кого Миша отлично знал, и новыми, незнакомыми, но сияющими силой и юностью. А в это время на сцене Холстинин и Маврин с трудом удерживались от того, чтобы не обращать внимания на две вспышки странного магического света у самой сцены, и на смене песен, лавируя по сцене друг к другу, показывали глазами на это непонятное явление и обменивались недоумевающими взглядами — такой яркий свет могли излучать только маги, которых доселе Сергей и Володя встречали крайне мало и редко. Концерт близился к завершению, и Житняков с Бугаевым постепенно приходили в себя и вспоминали цель своего визита. Ещё по пути в Люберцы было решено, что они попробуют подобраться к музыкантам будто бы за автографами, а год, время и состав группы подсказывали Житнякову, что Холст и Маврин уже знают о своих способностях и имеют определенный опыт. Кроме того, Житнякову в зале показалось, что он видел черную гриву и широкую улыбку Приста — а это давало определенные надежды на то, что будущий наставник Миши тоже может им помочь. *** — Ребят, ребят, ну всем надо, вы не одни. Куда ломитесь-то… — возмущенно отталкивала Бугаева и Житнякова девочка с длинными рыжими кудрями. Попытка прорваться за автографом и личным общением почти провалилась: музыканты из будущего недооценили любовь фанатов к Арии прошлого, и Житняков, до последнего не хотевший применять магию, боясь что-то поломать или нарушить в ткани времени и реальности, но не меньше боявшийся не справиться со способностями друга-неофита в одиночку, наконец решился. Тихо напевая мелодию одной из песен Анны Герман, Миша подтолкнул вперед Бугаева, старавшегося не дергаться лишний раз, и двинулся сквозь толпу, которая неосознанно начала расступаться перед ними, замирать, застывать, как мухи в янтаре. Кипелов, склонившийся над блокнотом поклонницы с ручкой, тоже постепенно замирал, Удалов, обнявший другую девушку, так и остановился, обвив рукой девичью талию. Последними поддались неусыпно бдящий Векштейн и Дубинин, что-то рассказывающий уже знакомому музыкантам из будущего парню в черном. Житняков шел ва-банк, оставляя в сознании и движении только магов, рискуя тем, что Маврин с Холстом немедленно решать защитить себя и нападут, рискуя тем, что в толпе фанатов или персонала могут оказаться другие маги. Приста они с Бугаевым потеряли из виду — и решили, что им показалось. Холстинин первым заметил, что что-то не так — только что он отвечал на какой-то вопрос продюссеру, а вот собеседник уже замер, глядя мимо него, оборвавшись на полуслове и полудвижении. Маврину потребовалась лишняя секунда — но рыжий тоже сообразил, что происходит непонятное, и незаметно придвинулся ближе к Володе, чтоб держать оборону вместе. Житняков медленно, стараясь не делать резкий движений, подошел к гитаристам и мгновение рассматривал — просто рассматривал своего будущего одногруппника, отмечая, что со здоровой спиной тот казался выше, что волосы у него выглядят, будто завитые, совершенно от природы, и что тот действительно в молодости был сногсшибательно хорош собой. Потом перевел взгляд на Маврина — Маврина, в глазах которого сверкали те самые бесовские огни, которые дали ему прозвище «Рыжий бес», чей цвет волос был натуральным — гораздо ярче, чем могла дать любая краска, а на лысину даже не было намёка, на нахально обнаженное под кожаной жилеткой тело, не тронутое ещё татуировками. Бугаев тоже во все глаза рассматривал гитаристов, с одной стороны понимая, что увидеть такое ему было суждено лишь раз в жизни, а с другой стороны — почти не узнавая тех, кого близко узнал уже совсем иными. Михаил понимал, что у них с Житняковым есть только один шанс, одна попытка: да, это были опытные маги, и они могли защитить себя, почувствовав угрозу. Поэтому им требовалось собрать всю силу воли, всю силу убеждения — и использовать свой шанс. Житняков перестал напевать, глубоко вздохнул, посмотрел прямо в глаза Холстинину, которые тут же сменили цвет и из зелено-голубых стали прозрачно белыми, и выпалил: — Владимир Петрович, Сергей Константинович. Мы пришли с миром и нам нужна ваша помощь.