Черная Легенда. Постскриптум

Мир, полный чудес, раскрылся перед Мишей, когда ему было уже за тридцать. Это касалось не только музыки — стать вокалистом группы, фанатом которой ты был с юности, уже чудо, но в первые же свои недели в Арии Миша узнал также и о магическом мире, частью которого он являлся. С тех пор произошло множество удивительных событий, и Миша, как ему казалось, уже ничему не смог бы удивиться, но жизнь не уставала подкидывать ему новые испытания. *** Эта история, как и многие другие, началась рано утром, когда Миша проснулся от телефонного звонка. Недовольно открыв один глаз, он посмотрел на экран и решил не отвечать: вряд ли у Бугаева что-то случилось экстраординарное. Не успел Житняков положить телефон, как начали противно попискивать сообщения в мессенджере: тезка явно был настроен его поднять. — Ну что такое? — Житняков перезвонил Бугаеву, продолжая лежать, закрыв глаза и надеясь не отрубиться в процессе разговора. — Я вчера только из тура вернулся, неужели это не может подождать? — Мишань, ты забыл? Мы же договаривались, что повспоминаем материал к нашему юбилею сегодня. Мишань, ты спишь что ли? — Я не, не, не сплю, ты что, — Миша, таки провалившийся на полминуты в сон и даже слегка всхрапнувший, проснулся от вопроса друга. — Но эта идея была говно. Я думал, что все будет хорошо, что я высплюсь, и все такое… Но сил вообще нет, извини. — Ладно… — по голосу гитариста было слышно, что он расстроен. — Успеется. Отдыхай. Бугаев повесил трубку, а Житняков, не отнимая телефон от уха, снова забылся сном. Никому и никогда Миша Бугаев не говорил, как на самом деле скучал по своему бывшему вокалисту. Да, они были друзьями — проводили много времени вместе, дружили семьями, обменивались впечатлениями. Да, Бугаев нередко бывал на студии у Арии, а однажды даже заменял Холста в целом туре и чуть не сошел с ума от радости, когда понял, что снова будет на одной сцене с Житняковым — этого ему часто, очень часто не хватало. Дело было в какой-то неописуемой простыми словами, но очень прочной связи, которая возникала только при совместных выступлениях — Бугаев мог поклясться, что видел, как энергия, которой группа обменивается с залом, обретает осязаемое, видимое воплощение, и музыка начинает звучать иначе. Никому, даже самому Житнякову, Михаил не признавался в том, что видит, боясь, что его сочтут психом — но из года в год продолжал видеть потоки энергии, льющиеся в зал, когда ему доводилось снова играть вместе с другом, и это дарило особую, светлую радость. Эта магия не работала с другими вокалистами собственной группы и в сторонних проектах и почти не была заметна, когда Бугаев приходил на концерты Арии в качестве слушателя — однако все же была заметна, и Бугаев, поначалу и сам думавший, что у него едет крыша, свыкся, смирился и со временем привязался к этому непонятному колдовству. Когда Житнякова позвали в Арию, Бугаев, конечно же, в первую очередь порадовался за друга, но потом осознал, что чудесной магии в его жизни станет меньше. А потом Миша изменился — незаметно для посторонних, но очевидно для близких людей, и особенно очевидно для Бугаева. Раньше ничего необыкновенного Бугаев в быту за другом не замечал, но вдруг начал ловить себя на том, что краем глаза видит иногда необычное свечение, исходящее от Житнякова. Бугаев, привыкший к тому, что ему что-то чудится, не придал этому особенного значения и даже не думал об этом, пока на первом же совместном концерте не увидел, что старые галлюцинации стали будто мощнее, ярче — а Житняков, казалось, сам теперь это видит, но ему это не кажется странным. С годами Бугаев привык и к этому новому в отношении друга, но отчаянно скучал по моментам совместного нахождения на сцене — и с радостью хватался за любую возможность поиграть вместе. А кроме этого, Бугаев порой завидовал — стесняясь этого, пугаясь, но он порой ловил себя на том, что хотел бы оказаться на месте своего друга: быть членом легендарной группы и центром внимания поклонников со всего мира. Но это, как и свои странные видения, Михаил ни разу никому не озвучивал. *** Как Житняков и обещал своим учителям, о необычных способностях он не рассказал никому — даже друзьям и жене, хотя первое время его подмывало показать им, что он умеет. Но Миша понимал, что не может угадать реакцию даже самых близких людей, и хотя инквизиция ему явно не грозила, отношения могли бесповоротно измениться. Когда прелесть новизны прошла, Миша уже автоматически хранил свою тайну, и даже странные и страшные переживания, связанные с приключениями Дубинина и Кипелова, успешно были скрыты от круга мишиного общения. Скрытный и скромный от природы, Житняков, пожалуй, не совершал над собой ни малейшего усилия, не рассказывая никому о своей второй натуре и со временем перестал придавать этому какое-то особое значение — поводов воспользоваться магией бывало не так уж много, способности не позволяли кардинально менять мир вокруг, а вреда необдуманным колдовством можно было принести больше, чем пользы — так учили его старшие коллеги, к таким выводам пришел он сам. Мечты Житнякова сбылись фееричнее, чем в кино: он стал вокалистом любимой группы своей юности, стал в своем жанре звездой, и тысячи человек подпевали ему, интересовались им, аплодировали ему. Однако порой ему хотелось спрятаться, уйти в свою раковину, вернуться к временам Гран-Куража, когда концерты были не рутиной жизни и работой, а хобби на выходных: как и любой человек, Миша уставал, перенапрягался и не мог скинуть с себя ответственность. Но скидывать было не на кого, да и не настолько хотелось. А ещё он начал с годами замечать странные взгляды старого друга и бывшего одногруппника, тезки Миши, когда позволял себе выпустить свою силу наружу во время концертов или просто в хорошем настроении — и всерьез задумался, не стоит ли ему выяснить, владеет друг какими-то способностями или нет.