Черная Легенда. Постскриптум

Бугаев обиделся на Житнякова больше, чем сам мог предположить. С одной стороны, он понимал, что друг вымотался в туре, с другой — очень долгое ожидание закончилось в итоге ничем. Михаил мог успокоить себя тем, что можно выбрать другой день, что можно все перенести, но он прекрасно знал, какой напряженный график у Житнякова, да и сам Бугаев не мог позволить себе переносить репетиции на любой произвольный день. Так что в теории получалось, что долгожданная репетиция тет-а-тет, как планировалась, скорее всего выродится в перенесенную надолго вперед общую со всей остальной группой и Колчиным. Не то чтоб это было плохо — просто это было не то. И Бугаев разозлился — так, как никогда ещё не злился на друга. Бормоча что-то под нос о том, что Миша мог бы запланировать нормально, что юбилей бывшей группы ему, видимо, побоку, и что кое-кто вообще, попросту говоря, охуел, Михаил начал уныло собираться по делам. Пробурчав жене в ответ на все вопросы что-то невразумительное, автоматически чмокнув дочку, Бугаев вышел из дома и подумал, взглянув в серое утреннее небо, что в общем-то юбилей прекрасно обошелся бы без бывшего вокалиста. Впервые за все эти годы Михаил позволил себе думать все, что считал недостойным — не потому, что считал, что Житняков не может хотеть выспаться, а потому, что тот просто не запланировал дела так, чтобы всем было удобно и всё успеть. — Ну конечно, — идя на автостоянку, бубнил себе под нос Бугаев. — Ария — это ооо, а мы, простые смертные, нам-то что, мы перебьемся. Мы-то что, мы второй эшелон, так, группа выходного дня, пионеры. А Миша у нас звезда, легенда при жизни, кто ж с Мишаней-то сравнится. Его же САМИ ХОЛСТ С ДУБОМ оценили. И поэтому теперь раз в пятилетку поиграть с бывшими одногруппниками мы не можем, мы важный хер бумажный. Дойдя до стоянки, Бугаев попытался отыскать свою машину, но не смог: сторож, минут пять наблюдавший, как Михаил беспорядочно бродит по стоянке и пытается по звуку отключения сигнализации определить, где притаилось его авто, наконец снизошел до сообщения о том, что вчера Михаил машину на стоянку не пригонял. У Бугаева после этого щедрого сообщения дернулся глаз: в первый момент он, спринтом припустив в сторону дома, решил, что машину попросту угнали, и никак не мог понять, почему забыл, что парковался возле дома. Встретившийся сосед с милой улыбкой, говорящей о том, как он счастлив, что у Бугаева проблема, успокоил и обозлил ещё сильнее одновременно: — О, Миха, здорово! А ты чего свою Ауди бросил вчера со стороны дороги? Её эвакуатор утром увез! — Ёб твою… В смысле спасибо, хоть не угнали. — Бугаев уныло присел на лавочку у подъезда. — А чего раньше-то никто мне не сказал? — Ну я думал, что ты в курсе, — ещё шире улыбнулся сосед. — Вот беда-то… — Похуй, — вдруг неожиданно даже для самого себя грубо оборвал лицемерное сочувствие Бугаев. — Поеду на работу на такси. — Миха, да не расстраивайся ты… — попытался удержать хорошую мину сосед, но Бугаев, явно бесивший его как своей музыкальной карьерой, так и карьерой на телевидении, так на него посмотрел, что сосед счел за лучшее ретироваться. *** День Бугаева, начавшися отвратительно, продолжился не лучше. В студию притащили какого-то блаженного, и Михаилу пришлось изображать интерес к полному бреду, который тот нес, стараясь краем глаза читать с суфлера вопросы и вовремя их озвучивать, хотя уже через пару фраз собеседника Михаила начало клонить в сон. Потом началось то, что Михаил называл «скандалы-интриги-расследования» — коллеги начали выяснять отношения, кто-то кому-то что-то припомнил, пришёл начальник и все стали скандалить ещё и с ним, а Михаил, не имевший ни желания, ни сил участвовать в жизни «родного коллектива», попросту под шумок сбежал сразу после эфира. Отойдя от телестудии на приличное расстояние, он расслабил галстук, снял пиджак и вдруг, воровато оглянувшись, понял, что испытывает забытое с ранней юности желание покурить — настолько сегодняшний день дал ему пинка. — Простите… — неуверенно обратился Бугаев к парню, курившему неподалеку. — Не дадите ли мне сигарету? Парень, не глядя, протянул пачку. — И… И зажигалку, если можно. — Бугаев чувствовал себя идиотом, но желание курить не отпускало. Парень, приподняв бровь, посмотрел наконец на Михаила, протянул тому и зажигалку: — День не задался? — А что, так заметно? — с сигаретой в зубах промычал Михаил, подкуривая. — Не задался — это слабо сказано. — Ну когда взрослый мужик при полном параде просит сигаретку тоном подростка — значит, курит редко, — блеснул психологическими наблюдениями собеседник, принимая зажигалку обратно и пряча её в карман. — А уж если закурил — значит чет случилось. — Не то чтоб случилось что-то конкретное, — Бугаев затянулся и вместо ожидаемого кашля почувствовал покой, разливающийся внутри. — Просто как-то оно всё так… Не так. — Понимаю. Ну ты держись, мужик, если никто не заболел и не помер, то все наладится, — сочувственно сказал парень с сигаретой и ушел дальше по улице. Бугаев постоял с минуту, наслаждаясь обманчивым спокойствием, подаренным никотином, и снова начал бубнить под нос: — Ну да, наладится, как же. И коллектив станет меньшим сбродом идиотов, и каких-то душных кретинов на эфир перестанут таскать, и эвакуатор привезет машину обратно и извинится, и Мишаня с криком «Я всё понял!» прибежит на студию и споет всю нашу дискографию. Коне-ечно. — Бугаев потушил сигарету, удивляясь, что так и не закашлялся ни разу, и понял, что мгновение покоя снова потеряно. — А я просто не хочу этого всего. Не хочу! Последнюю фразу Бугаев вдруг неосознанно выкрикнул, и какая-то женщина, проходившая рядом с ним, шарахнулась и покрутила пальцем у виска. Михаил, в любое другое время извинившийся бы, просто угрюмо отвернулся и порадовался тому, что переулок, в который он забрел в попытке остаться в одиночестве, почти пустой: кроме парня, давшего сигарету и женщины, принявшей Михаила за сумасшедшего, вокруг людей больше не было — да и упомянутые двое уже скрылись из виду. Бугаев все сильнее чувствовал, как на него накатывает злость — непривычная, тяжелая, черная злость, сложившаяся из всех мелочей сегодняшнего дня. — Я, блядь, не хочу этой жизни, этого долбаного канала, этого долбаного эвакуатора, этой долбаной никому не нужной группы, на которую насрать даже ее участникам! — Бугаев все начал видеть в черном цвете — даже свое любимое музыкальное детище, и никак не мог перестать беситься. — Я даже домой не хочу. Ничего не хочу. Нахуй это всё. Нахуй! …воздух вокруг Михаила начал сгущаться, но тот не обращал внимания, присев на какую-то приступку и мрачно глядя перед собой. С каждым словом, которое произносил музыкант, воздух становился темнее, плотнее, а люди, которые собирались свернуть туда, где Бугаев изливал душу пространству, по непонятной причине передумывали и шли мимо. — Я хочу заниматься только музыкой, и ничего не решать, ни за кого не думать и ничем не управлять. Я хочу, чтобы не я бегал за музыкантами, а они за мной. Я не хочу работать на телике, я не хочу тратить жизнь на эту херню, — Михаил будто задался целью выплеснуть все, что копилось в нем годами, не выходя даже из подсознания на более осознанные слои разума. — Не хочу этого всего. Не хочу! В темном, густом воздухе вокруг причитающего Михаила вдруг поплыл дым — серый, странный дым, будто из сломавшейся дым-машины на сцене, и музыкант, не замечая этого, начал в нем тонуть. Дыма становилось все больше, он дрожал, вился и окутывал Бугаева целиком. Если бы кто-то решился зайти в переулок, то подумал бы, что попал в Сайлент Хилл — столько серого дыма появилось из ниоткуда, что казалось, будто все погрузилось в туман. Яркое весеннее солнце, до недавнего времени освещавшее каждый уголок, как будто не могло больше рассеять этот дым без огня. Бугаев наконец заметил, что происходит что-то не то — но не успел ничего сделать. Удивленно замолкнув, Михаил мгновение пытался понять, что происходит — а потом просто потерял сознание. *** Проснулся Михаил утром, в своей постели, в одних трусах. Что происходило после того, как он увидел серый дым, он вспомнить не мог — да и весь предыдущий день помнил с трудом. Что-то не давало ему покоя, когда он лежал в кровати и смотрел в потолок, пытаясь припомнить, как попал домой, но никак не мог понять, что именно. Вздохнув, Михаил закрыл глаза и подумал уже было, что, вероятно, весь прошедший день ему просто приснился — но ощущение неправильности происходящего никуда не делось. Зазвонил будильник, и Михаил сначала улыбнулся тому, что проснулся раньше, а потом понял — мелодию на будильнике он не узнает. — Вот тебе и здрасте — мало того, что странные реалистичные сны снятся, так ещё поменял звук на будильнике и забыл, — Михаил взял в руки телефон, чтобы отключить будильник, но вдруг осознал, что телефон тоже не его. Сбросив с себя остатки сна, Бугаев сел в кровати с телефоном в руках и осмотрелся. Спальня тоже была чужая, хотя странно знакомая. Бугаев, пытаясь проморгаться, снова перевел взгляд на телефон и понял, что не узнает даже свои руки — и это уже его откровенно напугало. Увидев на телефоне мельком время — шесть утра — Бугаев оглянулся, надеясь увидеть в кровати рядом жену, но увидел только постельное белье, какого у него никогда не было. В панике вскочив с кровати, Михаил заметался по спальне, не узнавая вещей, мебели, цветов на подоконнике — и вдруг снова сел на кровать. Все, что он видел вокруг себя, принадлежало Михаилу — но другому. Бугаев по непонятной для него причине очутился в спальне своего друга — Миши Житнякова, в его московской квартире, и никак не мог понять, как он там оказался. — Может, я пил вчера? Или мы… Пили? — Бугаев начал понимать, что что-то не так, и пытался найти рациональное объяснение. — Но чтобы ТАК, чтоб ничего не помнить, да ещё и прямо в Мишкиной кровати спать завалиться… Бугаев ещё делал попытки себя успокоить, но сознание услужливо подбросило ему факты: ни руки, ни тело, ни даже свой голос, произнося отдельные фразы вслух, музыкант не узнавал. Это пугало, беспокоило и удивляло — но чужое тело двигалось, отзывалось на команды, ходило и говорило, когда Михаил хотел ходить и говорить. Бугаев опустил голову и вдруг увидел, как с плеча на грудь съехала прядь подозрительно знакомых светло-русых длинных волос. Осененный вспышкой осознания, Бугаев медленно, с колотящимся сердцем подошел к зеркалу и увидел в отражении Мишу. Мишу Житнякова.