Детективный Отдел: Дело Не Решить

26 июля 1702       Если раньше просыпаться было сложно, то теперь все было наоборот — уснуть было просто невозможно. У него болело все — тело, конечности, голова — все гудело так, будто внутрь него поместили трубу. И от этого хотелось лишь вновь уснуть, лишь бы не чувствовать этой боли. Но он не мог…       Он чувствует, как его ногу сжимает. Это было довольно давяще и больно. И Виктор, чувствуя, что нужно все же приоткрыть глаза, посмотреть, что с ним вообще, все же начинает проявлять активность. Приподнять голову было уже слишком тяжелой задачей, но он делает это настолько, чтобы видеть себя. Зрение все еще расплывается…       Лежал он на постели, но не в его доме. И, что удивительно, он был в другой одежде. Неужели его переодели? Но это было меньшее из всех зол. Видимые перевязки ему надежды не внушали — одна нога была в гипсе и теперь лежала на специальной подставке, что ее закрепляла. Вторая же была забинтована на ступне, и перевязка уходила под штанину. Обе ладони были так же в бинтах, а верхние фаланги пальцев, которые не забинтовали, были покрыты множеством порезов. Он сглотнул.       Это было очень нехорошо…       Он чувствовал, как что-то стягивает грудь, и немного голову. Он не хотел думать, что он не сможет больше работать… Не хотел думать, что с ним…       Что с Энни?       От этой мысли он чуть не закричал, но пересохшее горло затянуло болью. И душу заполнил страх, страх за сестру, за ее душевное состояние. И он надеялся, что с ней все хорошо. С ней был Ваджахар и может, он все еще с ней? Оставалось надеяться только на это. На его единственный выход…       Дверь в комнату громко хлопнула, и он не успел и подумать, как радом с ним раздается приятный цветочный запах, слух наполняет знакомый, но обеспокоенный голос. Присцилла была рядом с ним, сжимала его ладонь, что заполнила боль, и, судя по ее виду, она так и хотела броситься на его грудь, заобнимать, но не могла… Сдерживалась…       — Что?.. — Виктор прохрипел и тут же закашлялся.       Она вздрогнула, потянулась к комоду напротив, и послышался звук текущей воды. И он с радостью приникает к протянутому ей стакану. Уже не так обидно, лишь страшно, но вода, живительная, холодная, течет по горлу и снимает жар, что раньше наполнял тело. И боль с ней успокоилась, путь и не затупилась.       Присцилла гладит его по волосам, аккуратно, чтобы что-то не повредить, и шепчет. Он, правда, не особо ее слышит, но ему все равно. Форсту было хорошо только от того, что она здесь. И он был рад…       — Как тебя так угораздило?.. — слышит он и прикрывает глаза.       — Не важно, — Виктор вздыхает и сжимает ее ладонь в своей. — Не важно… Что с моей сестрой?       — Я не знаю… — Присцилла убирает с его глаз волосы, слабо гладит по щеке. — И… Я видела капитана Константина. Он был немного зол и разговаривал с твоим врачом. Он… Зайдет позже.       — Ты все еще зла?..       — Скорее обижена, — она опять гладит, не переставая. И это успокаивает, как и ее тихий голос. — Но это не важно. Ты важен…       — Со мной все хорошо.       Этим он, конечно, будто ставить точку. Это не то, что он хотел показать, но сейчас он не хотел акцентировать внимание на своей ошибке. На глупой, которую ему объясняли и показывали за полчаса, даже меньше, до ее сотворения. Так позорно…       Он слегка сощуривает глаза, понимая, что к постели он теперь прикован. Да, на время, но каковы перспективы? Каково это время? Он не знал. Нужно было услышать его и пережить. Сорвать въевшуюся перевязь… Но сейчас он это сделать не мог, отчего и беспокоился так. И он все еще не знал, что будет с ним, с его семьей.       Присцилла прогладила по голове вновь, задела повязку, и он наконец почувствовал, что она на нем есть. Она обхватывала ее кругом, сильно сжимала, и от этого он осознал, что с ним, с его головой, все не так плохо, как могло бы быть. Может, просто порез или легкая травма.       И его радость убивала лишь нога. Перелом… Он, конечно, мог зажить, и заживал хорошо, но не так уж и быстро. По крайней мере не для него. Не для его работы и расчета времени…       Зная капитана Константина, его за это ругать не будут, но все же было неловко уже сейчас. Нужно было быть внимательней… А он…       Виктор вдыхает через зубы, сощуривает глаза и слышит, как Присцилла тихо ойкает. И от ее ойканья он переключается на нее, смотрит в ее лицо, которое до этого ему было не видно. Оно… Было заплаканным… Под глазами были разводы туши. Он и не знал, что она ее наносит, но от нее, от ее вида ему становится еще тяжелее. Он не хотел, чтобы она плакала. Из-за него плакала…       — Прости… — он шепчет тихо, через боль поднимает к ней ладонь, гладит по щеке. И она приникает ближе, накрывает его ладонь своей, чтобы не отпустил. — Прости…       — Это ничего… — она хрипит едва слышимо. — Ты наверняка хотел, как лучше… И ты шокирован… Я понимаю.       — Прис…       — Я… Я сама должна извиняться. Мы так и не встретились с того вечера… Хотя, я должна была… И теперь так резко появляюсь…       — Я рад, что ты здесь.       И от этих слов ее лицо светлеет, с нее снимается непонятная, будто метафоричная тень. И она слегка улыбается, отпускает со своей души груз вины. И Виктор рад этому, проглаживает под ее глазом большим пальцем. Он любил ее такой. Такой… Счастливой. Ей не шло быть грустной.       Улыбка на лице Присциллы была удивительна. Удивительны были и ее глаза, что вновь заполнились радостными искорками, пусть и не так густо, как раньше. И щечки слегка порозовели… И сам Форст, наблюдая за этим, сам чувствует радость, сам краснеет, понимая, как же живительна ее энергия.       Он рад этому.       Улыбка у нее сильная, широкая, до ушей, и заразительная. Он тоже улыбается, хочет поцеловать, а не может. Тело тяжелое, с подушек никак не подняться, пусть и не скован он никакими цепями, не связан веревками. Но она его понимает, отчего нагибается, и сама целует.       Виктор чувствует легкий вкус леденцов и ягод, на кончике языка играет сладость. И сладость эта пусть и приторная, но хорошая, естественная, ей подходящая, пусть и разниться немного с цветочными духами. Он накрывает и ее вторую щеку рукой, притягивает ближе, не желая отстраняться.       Они были как маленькие дети, и понимал он это. И глупо это было, и непонятно, но он продолжал ее целовать, чувствуя, как быстрее бьется сердце, как краснеют щеки и остальное лицо. А она лишь тихо фырчит, будто думая о чем-то другом. И вскоре она сама отстраняется, кладет на его губы тонкий пальчик с розовым ноготком. Он уже пахнет цветами, ее духами, и уходит сладкий запах карамели.       — Не так резво, Форсти, — она улыбается, прикрывает глаза. — А то ты как неопытный мальчишка.       — Мне всего девятнадцать, — он стыдливо сглатывает, отводит взгляд в сторону. — И как будто у тебя много больше опыта…       — Ну, за добрый век набралось прилично.       — Сколько?! — Виктор широко открывает глаза, вновь возвращает на нее взгляд.       — Ну, может за девяноста девять лет. Не слишком страшное округление, как по мне.       — Тебе девяноста девять? — он бы присел, если бы мог. Его удивлению не было краев и пределов.       — Ну да, — Присцилла пожимает плечами так, будто в ее откровении не было чего-то страшного и удивительного. — Я не говорила?       У Форста не нашлось слов. Да, глупо было ожидать от архивиста, что она его ровесница, но то, что она старше его на столько лет… С ее потерями и неловкостью он думал, что ей до тридцати или даже сорока, но не настолько!       Виктор тихо выдохнул, посмотрел на нее, стараясь убрать прошлое возмущение и удивление с лица. Все же он не был тем, кто должен был ругать ее за возраст. Да и никто не должен был… Он вздохнул, понимая свою грубость и глупость. Он был идиотом…       И в попытке извинится он покрепче сжимает ее ладонь, настолько, насколько позволяют бинты. До этого они были смочены водой и наносились мокрыми, так что сейчас они были по неприятному твердыми и крошащимися. И, как бы от этого не было плохо, он был готов принять и перевязки, и ее глупые, непонятные секреты. Все же это она, а она всегда была такой.       Она была Присциллой Наив и это все объясняло.       Он улыбнулся, понимая эту глупую истину, которую странно принимал, не осуждая, и, можно сказать, даже любил.       Присцилла в это время вновь прогладила его по голове и преподнесла к его губам стакан. И он даже был этому рад — вода все еще была ему нужна. Он думал, что выпил ее достаточно, но тогда, через секунду, он вновь почувствовал сухое горло. И она поняла его нужду без слов…       Кто бы еще так понял?       — Я говорила с твоим врачом до Константина, — Виктор ожидал, что сейчас она, как подобает, почешет свой нос, но этого не случилось. — Он сказал, что тебя опросят и осмотрят, как только ты проснешься… Но его, видимо, остановил капитан. И я не понимаю, почему он здесь…       — Удивительно, что врач здесь…       — Форсти! — Присцилла вспыхнула и встряхнула кулачками. — Это не смешно!       — А как по мне — довольно забавно, — он приулыбнулся, прокручивая в голове свою же шутку. — Не смотри на меня так осуждающе…       — А я буду.       Присцилла надула щечки, сложила на груди руки и по-актерски отвернулась, показывая свою обиду. Все же были в ней зачатки чего-то игривого, потаенного… Интересно, играла ли она в детстве? Вымогала ли так у папы или братиков то, что ей было нужно? Были ли у нее вообще братья и папа, для которых она могла бы так играть? Виктор, лишь задавшись этим вопросом, понял, как мало они друг о друге знают…       — Присцилла, — он сделал небольшую паузу, чтобы сглотнуть. — А ты и наш новый архивист… Максимильян… Вы друзья?       Он хотел задать вопросы про ее семью, но этот вопрос, по сути своей довольно глупый, сам сорвался с его уст, вызывая легкое чувство стыда. Она и сама вздрогнула, посмотрела на него более чем удивленно, похлопывая глазами.       — Ну… А почему ты спрашиваешь? — ее голос слегка задрожал. — С чего взял?       — Я вас видел перед твоим, ну… Помнишь? Вы разговаривали на ступенях. О том разговоре в архиве не хотелось не то, что упоминать — вспоминать было противно. Это был тот самый момент, когда духи сняли маски лиц демонов и показали истинную, грязную сущность. И от этого болел мозг…       — Мы… Не то что бы… Мы росли вместе. Моя мама была библиотекарем его семьи, ну и вышло так, что сдружились, и…       — И?       — Мы как названные брат и сестра, вот! — Присцилла щелкнула пальцами, будто вспомнив нужное слово. — Брат и сестра. Названные.       — Я понял, понял.       Виктор улыбнулся. Видеть, как она старается доказать, что она с кем-то не просто друзья, а нечто больше… Он хотел бы, чтобы потом она доказывала нечто подобное и про него. Это было бы хорошо…       Форст наклонил голову и так заметил на стуле, что стоял неподалеку, свои вещи и сумку. Они висели, слегка ободранные, и от этого ему стало даже грустно. Он испортил форму… От этого стало даже противно. Как он мог такое допустить?       За стулом, у противоположной стены, стояла такая же кровать, как у него, но пустая. Видимо, для нее еще не нашлось пациента, да и он не особо от этого грустил. Да, без компании может стать скучно, но он это перетерпит. И всегда ведь терпел…       Короткий стук в дверь и она открывается, впуская капитана. Он выглядел по-прежнему гордо, но уверено, вот только легкое беспокойство в его глазах все же читалось. И было понятно — его подчиненный без объяснения причин был найден, упавшим с крыши. Виктор понимал, что нормально это было не понять.       — Прошу гражданских покинуть палату, — капитан вздохнул, увидев Присциллу. Да и та, впрочем, радостью не отличилась. Она недовольно нахмурила бровки, насупила носик, и, ни слова не сказав, лишь фыркнув, быстро выбежала. С глаз вон, иначе это было не описать…       — Ну что вы?.. — прохрипел Виктор и закашлялся.       Ему снова нужна была вода. И это, по правде говоря, начинало бесить. Куда его организму столько?!       — Мне нужны подробности твоей попытки самоубийства, — Константин достал одну из своих восковых табличек, улыбаясь.       — Вы такой шутник, капитан, — Виктор закатил глаза. — Не хотел, не хочу, и не буду хотеть умереть ближайшие лет девять.       — Почему девять? — капитан выгнул бровь.       — Проклятие у нас такое, семейное. Кто-то из мужчин в одном поколении обязательно уходит из жизни в двадцать восемь.       — Весело у вас, однако…       — Где Энни? — Виктор твердо посмотрел на капитана, понимая, что сейчас он единственный, кто мог что-то о ней знать.       — Вообще мы отдали ее твоему другу. Но на следующее утро он ее вернул, сказав, что ты не вернулся домой и что «девочка напоена и накормлена и за вечер и за утро». Странный он, конечно, но сделал все правильно.       — Правильно?..       — Мы искали тебя четыре дня, — в голосе капитана промелькнула металлическая нотка.       Слова не смогли выйти из него. Виктор только и мог, что хрипеть и шокировано смотреть на капитана.       Четыре дня? Он не мог столько спать! И за это время столько могло случиться! И за это время Энни могла… Нет, с ней точно все хорошо! Форст, не в силах сосредоточится, перепрыгивал с одной мысли на другую, ему было страшно от перспектив. Раньше тоже было, но теперь… Теперь это было просто ужасно! Паника захватывала.       И он и думать не хотел, как это на него отразиться. У него могут забрать Энни, его Энни! И она на него обидится… Но, что самое страшное, она опять уедет домой, а он не хотел ее отпускать…       — Ты должен дать показания, — капитан, будто прочтя его мысли. — Иначе будет худо. Готов к этому?       — Готов.       — Что случилось? По какой причине вообще сунулся на крыши?       — Убили женщину. У нее вырезали глаза, и я не мог так просто его отпустить, поймите! Это же мог быть виновник моего дела!       — И он побежал по крыше, ты за ним.       — Да. И у меня… Не удалось его поймать, что очевидно. Подо мной поехала черепица.       — Тело женщины… — Константин задумчиво забил палочкой по деревянному краю таблички. — Его действительно нашли. И глаза у нее были вырваны. Ты ее запомнил?       — Я помню каштановые волосы. Больше убийцу запомнил…       — Каштановые волосы, да. Опиши убийцу.       — Он был белокожий. Но все тело было закрыто тканью, кроме глаз, так и заметил эту деталь. Глаза были карие, нос немного похож на птичий, я не берусь утверждать. Тело высокое, немного мускулистое, но юркое.       — Ты будто описываешь новенького, — Константин весело фыркнул. — Он, случаем, не блондин?       — Не было видно. Но вы выдвинули интересную теорию… Кстати, его одежда! Она была темная, с ярко синими узорами, но на плечах были круги, вышитые из белых нитей. Но я не смог заметить узор внутри, так что я не знаю, сходится ли это с версией допрашиваемого убийцы из Восточного.       Константин устало вздохнул. Да и сам Виктор был готов это сделать, да от глубоких вдохов легкие болели. Ему нужно было услышать хоть что-то о своем состоянии, но оставалось только ждать. Надеяться и ждать…       Спокойствие текло в его мозг турим потоком застывшей патоки. Холод в этой комнате лишь помогал застыванию. И молчание, столь страшное, сейчас лишь усмиряло, давало ему возможность все разложить по полочкам. Он был благодарен за эту возможность.       Нужно было пережить эти травмы, но он не мог. Не мог с ними смирится…       — Мои раны… Я же смогу работать?       — Не со сломанными костями, — капитан вздохнул, сжимая рамки своей таблички. — А пока его поведу я.       — Что?! — Виктор аж подскочил, за что поплатился разлившейся по всему телу болью. — Как так?!       — Виктор, успокойся, — Константин будто нажал на него голосом. — Ты сам хочешь, чтобы ты закончил дело как можно быстрее, так? Но если сейчас мы остановим работу, то у них будет время скрыться. Согласен?       — Согласен… — он вздохнул, осознавая истину. Правда, душа все еще болела. — Но это обидно…       — Понимаю… — капитан кивнул, прихлопнул его по плечу. — Но это вынужденная мера.       Оставалось только вздохнуть. На другое действие у него не было сил. Нужно было поберечь их на реанимацию… Если она будет скоро. Этого очень хотелось.       — С Энни, кстати, все хорошо. И ничего не будет.       — Да? — Виктор вернул взгляд на капитана.       — Конечно, — Константин вздохнул. — Была возможность, что тебя ее лишат, но, раз у тебя не было попытки самоубийства, то ее вряд ли отберут. Я не позволю.       — Капитан… Почему вы мне так помогаете?       — Не знаю, — он пожал плечами. — Может, не хочу, чтобы детям было плохо?       Он не мог не признать, что это короткое, емкое предположение не затронуло его душу. Это правда было мило, немного наивно, но… Естественно? Все же Константин был семьянином, глупо было ожидать, что ему будет все равно на них.       Виктор, не ожидая этого от самого себя, задумался о том, смог бы он такое же говорить своим подчиненным? Смог бы он держать на себе столько ответственности не только за себя, но за свою семью, детей, которые от него невероятно зависят, и подчиненных собственного отдела? Вряд ли… Он и с Энни уже очень часто ошибается, что уж говорить о чем-то глобальном.       От этого осознания стало слегка больно.       И, казалось, что эта душевная боль обрела физическое отражение, хотя на самом деле это болели мышцы, поврежденные костями. Было странно осознавать, что это не сами кости болят. Но, если подумать, то в них то нет нервов, значит и не они болят. Странно это все…       Странно было и осознавать, что как только он прекратил действовать, то его жизнь наполнилась раздумьями. И это ему не очень нравилось. Философом он не был, а от бытовых мыслей ему лишь хуже становилось. Больно это, осознавать свои ошибки.       Константин в это время вновь побил палочкой по рамке. И от этого стучания все возвращалось в одну точку, все вновь становилось ямным, не расплывчатым.       — Значит, он унес глаза? Не нравится мне это.       — Мне… Мне удалось разбить банку. Это же не плохо?       — Кто знает, — капитан вздохнул. — Я подожду результатов вскрытия и опросов и приду к тебе. Считай, ты просто пропустишь нудную часть.       — То есть?       — Над результатами работать будешь ты. И попытайся вспомнить что-то важное, что сейчас от тебя скрыто. Я тут пробуду еще пару часов, зайду после твоего приема.       — Ах, да… Врач…       — Тебе повезло с ним, кстати. Тебя лечат, как самого Главу.       — В смысле?       — Тебя доставили к ближайшему лекарю в районе. Смотри, какие елочки за окном.       — Что? — Виктор кое-как приподнялся, осознав, что же странное было в общей картине.       Еловые ветви бились в окно… И раньше это не смущало, но сейчас… Сейчас все было более чем понятно. Он не в городе. Но он не понимал, почему он здесь, как он здесь и для чего. Может, ему объяснят позже? Он надеялся.       Капитан вышел, сказав что-то про врача. Форст его особо не слушал, лишь наблюдая за тем, как колышутся снаружи ветки. Это было довольно медитативно, если подумать. И только потом он перевел взгляд на комнату, в которой он находился. Стоило ее все же рассмотреть, если он хотел понять, куда он попал. О враче много может сказать обстановка в его палатах.       И, если у других врачей это было нечто вроде палат лазаря, мало обставленное и старающееся вместить в себя как можно больше демонов, то здесь… Черт, да это была небольшая двухместная жилая комната, а не палата! Оформление из темного дерева давало ощущение дома и уюта, неподалеку тихо трещал огонь, и, лишь приподняв голову, Виктор заметил камин. И с помощью этого приподнимания он заметил и столик для письма, который ему, правда, не пригодится, а также пару книжных полок, что были весьма плотно заполнены. И это восхищало… Книги ведь такие дорогие! А здесь их было штук двадцать! Для простых пациентов! Удивительно…       Он хотел подойти к ним и полистать, да не мог. И от этого было действительно обидно. Все же он не так уж и часто мог увидеть книгу, не то что держать в руках. Да, библиотека всегда была для него открыта, но переплеты в ней были… Явно хуже, чем здесь. Эти привлекали своим оформлением. Даже по корешку можно было понять, что издание дорогое — то золотые нити или узоры, то оформление камушками, то темная кожа. И это захватывало дух.       Далее его взгляд перешел на шкаф у противоположной стены. На нем, за закрытым стеклом, стояли бутылки, одна из полок была отведена на свитки и сшитые вмести тетради. На третьей полке сохла трава, что распространяла свой успокаивающий запах по палате. За дверцами было еще пару полок, но их содержимое Форст увидеть не мог — мешало дерево, из которого частично состояли дверцы. Так же было пару ящиков, да и они были закрыты на замок. Это было понятно.       Между кроватями стояла пара тумб и стул — у каждого свои. И на каждой тумбе был единый комплект: свеча, спички к ней, небольшая лучина, графин с водой и стакан. Ящик Виктор пока не собирался открывать.       — Осмотрелись? — лекарь заходит тихо, спокойно прикрывает дверь, будто боясь закрыть ее громко. — Я могу начать осматривать уже вас?       — Я и не противлюсь, — Виктор пожал плечами, понимая, что от этого он все равно не убежит.       — Что болит?       — Все тело. Ну… Кроме шеи и спины? Наверное, так.       — Это хорошо. Просвет не выявил у вас переломов в этих зонах, но вполне могли остаться легкие ушибы.       — Что у меня вообще с телом?       — У вас трещина в лучевой кости правой руки, вывихнуто левое запястье, так же все в порезах и сильных ушибах. С ногами похуже: на правой перелом большой берцовой кости с малым смещением, вывих левой ступни. Могу сказать, что вашей левой стороне повезло больше. Ноги так же в порезах, были рваные раны, которые зашивались. Ваш левый бок разорвало обломком дерева, но не задело важных артерий и вен или органов. Была кровоточащая рана на голове. А, и еще у вас сломано третье и четвертое истинное ребро.       — И… Сколько мне с этим?..       — Не меньше трех месяцев. Но я бы дал вам все четыре.       — Я не могу столько! Я… Я же так…       — Меня интересует причина вашего падения. У вас поплыло в глазах?       — А?       Виктор был удивлен столь точному вопросу. Он попал прямо в цель, отчего стало даже немного жутко. Лекарь в это время склонил голову, отчего огни в его маске отразились резко, нагоняя больше страха. Казалось, вот-вот, и он вопьется в его лицо своими длинными пальцами. Так и хотелось вздрогнуть и перестать об этом думать.       — Большая часть солдат, что попадали ко мне с такими ранениями, говорили, что у них поплыло в глазах. У вас все хорошо с ними?       — Эм… Признаться, не очень. Мне поставили глаукому, сказали капать. Только все как было, так и есть.       Лекарь хмыкнул, а после магией открыл один из ящиков шкафа. Оттуда, прямо в его руку, вылетел полый шар из специального стекла. Свет тут же заиграл в его гранях, завораживая. Но свечу вскоре переместили внутрь и теперь ее свет не плавно освещал все одним потоком, а бил вверх лучом.       Оставалось только завороженно восхищаться мастерством тех стеклодувов, что создают это.       Беззвучная вспышка магии и шар вновь застывает в воздухе без поддержки. Он будто подвешен или парит в воздухе… Это зрелище для Виктора напоминало фокусников с площади Восточного города. Тогда он, совсем маленький, по истине восхищался тому, как просто и как много пентаграмм они накладывают и что они с ними делают.       — Травмы глаз были? Даже близкие к ним, которые вы могли бы за них не засчитать.       — Травмы черепа?       — Назовем это передней его частью.       — Ну… — Форст покраснел, осознавая, что он все же был глупцом. — В детстве, лет пять назад, меня папа ударил по лицу ремнем. Это было в зону глаз, но они тогда не болели, и я подумал, что он попал по носу. И до этого думал…       — Понятно.       Магией был прокручен шар и Виктор почувствовал, как зрение, теперь уже с болью, от которой он вскрикнул, сужается и разделяется до пары точек. Это было невероятно жутко, так еще и стало страшно. Теперь лекарь и вправду напоминал духа-ворона.       — Все нормально, — его голос был приглушенным, будто он говорил во сне или пещере с огромным эхо. Ну, или под куполом. — Это вызвано переменой типа маны с того, к которому привык организм. Скоро он вновь привыкнет. У вас такое уже было. При маннариозе это часто.       Форст так и не понял, было ли последнее предложение вопросом или утверждением, так что просто тихо угукнул, понимая, что хуже этим он не сделает. В его глаза засветили светом, отчего стало слегка неприятно и практически полностью исчезла комната. Был только этот свет… И из-за этого он полностью обратился во слух, стараясь сосредоточится на том, что слышит.       Тихий шорох, стучание инструментов и дыхание, резонирующее в клюве… Это было жутко, довольно жутко… И он уже хотел спросить, что происходит, как почувствовал, что не может двинутся и… Как в его зрачок что-то аккуратно входит. После в нем растеклась жидкость и холодную иглу убрали из глаза, переместив ее во второй.       Когда ее вынимают и из второго, паралич снимается. И он не возмущается, не кричит, осознавая, что с ним сделали что-то неверное и неправильное, а лишь перегибается через кровать, как может, и дышит, готовясь в любой момент выплюнуть тот комок, что поднялся к горлу. Ему казалось, что иглы все еще в нем…       — Как с глазами?       — Что вы со мной сделали?! -кое как прохрипел он, им же крича. — Это просто… Недопустимо!       — Ввел лекарство, — лекарь пожал плечами. — Практика показывает, что лучше его вводить так, а то вы лишь накручиваетесь и умоляете этого не делать.       — Вы варвар! Как южанин.       Врач склонил голову, вздохнул наиграно, и поднял свою руку на уровень глаз Виктора. После он отогнул рукав, и под ним оказалась… Темная кожа. Да-да, темная, медная, будто налитая темным сахаром. И Форст не знал, что сказать, кроме извинений. Но он не успел.       — Я понимаю вашу злость, — лекарь начал свою речь, стоило только рядовому открыть рот. — Но и извинения мне не нужны. Все же вы судили по поступку, а не по тому, к какому народу и роду я отношусь. И, может, это мне стоит просить прощения. Все же… Может, стоило предупредить.       — Нет, я тоже понимаю… — Виктор сжал ладонь, чувствуя, как болят на ней порезы. — У вас много пациентов, если каждого так успокаивать и предупреждать… Крыша поедет.       — Немного, — он не видел лица, но Форсту показалась, что лекарь улыбнулся. — Видели бы вы, скольким я ставлю уколы из воды, ибо они точно знают, что «мне нужно поставить укол, у меня же жар и вообще язык сухой».       — А это разве не опасно?       — Безопасней, чем вкалывать ненужное лекарство.       Виктор приулыбнулся, понимая логику. И только успокоившись, он понял, что с ним случилось.       — Погодите, маннариоз глаз?       — Именно, — лекарь кивнул. — На данный момент установлено, что маннариоз развивается в легких, сердце, почках, глазах, а также в мозге и манарире. У вас, признаться, легкая форма. Повезло, что она не развилась до средней стадии, а то каждую неделю бы ко мне бегали, а это, поверьте, не так уж и приятно для городского жителя.       — Как я вообще из города переместился в лес?       — Ну, не совсем лес. Вы в зоне вилл и поместий. Я не знаю, каким путем вы бежали, но попали в район, откуда загадочным образом пропали все костоправы. И меня дернули с ужина с дочкой просто чтобы вас переправить.       — Ох… Простите…       — Виноваты ли вы в том, что районные врачи решили собраться и уйти в бар? Вряд ли. Это моя ответственность и я за нее плачу.       — В смысле ваша?..       Свет по линзам лекаря пробежал так, что создалось ощущение, будто он смотрит на него, как на провинившегося ребенка. И от этого стало слегка неловко, Виктор покраснел так, будто разбил дорогую вазу и его за это сейчас ругали. Это ощущение было невозможно описать. Он придавал безэмоциональной темной маске какие-то эмоции…       И после слов об ответственности он… Задумался. О богатой обстановке, о словах Капитана про Главу… это все было слишком хорошо и маловероятно для того, чтобы быть правдой. И невозможно! Ему, демону с почти средним достатком, и попасть к Врачу Главы?!       — Это бред… — еле произнес Виктор, смотря в темные линзы.       — Возможно, — лекарь пожал плечами. — Я и сам не особо верю в реальность того, что происходит у меня последние… Века три? Ах, ошибся в цифрах. Два века восемьдесят три года. Примерно столько я не ощущаю себя настоящим.       — Я не об этом. А о том, что вы меня, бедн…       — Я лечу всех, независимо от их статуса и положения, — его прервали и надавили голосом. — Если в моих знаниях нуждаются, я ими поделюсь.       Форсту стало неловко. Да, было глупо судить заново, менять мнение после того, как узнал звание, но… Он отчего-то не смог сдержать себя. И сейчас за это платил. И он был готов вновь набивать шишки. Вот только его не ругали, как он ожидал, а просто громко выдохнули, выпрямляясь и хрустя плечами. Громкий щелчок чужих костей приводит в чувство.       — Простите.       — Да ладно. У вас есть еще вопросы или мне позвать вашего отца?       — Вы же из Двенадцати… — Виктор намеренно пропустил часть про отца, понимая, что лучше его не переубеждать — иначе он застыдится. — Почему вы никак не реагируете на то, что происходит?       — Это только кажется, — врач выдохнул, переставил свечу подальше от края тумбы. — На самом же деле решения не принимаются сиюминутно. Даже быстрые, немедленно необходимые, должны пройти хоть какую-то стадию обдумывания, а уже после выпуститься. И вы этого не замечаете, вы детектив, но идет перестройка городских патрулей и публичной полиции, экономическая реформа, образование, медицина — все затронуто. И то, что мы еще не сделали публичных заявлений, значит, что мы все еще можем выбирать более правильные и безопасные пути. И что мы не побеждены в битве.       — Пословица про битву и войну, да?       — Увы, смысл этой пословицы я понимаю так же, как и большинство. А за воинственным значением идите к Знамени. Он… Своеобразный мужчина, но со своими подчиненными ладит.       Виктор выдохнул. Ни к какому Знамени он идти не хотел, как и стучать к нему в приемную. Это было страшно… Да и его, рядового, никто и в серьез не воспримет. Это было, как минимум, ожидаемо. Как максимум, он слышал истории, что пару ребят с курса перед ним оттуда выгнали чуть ли не мечом. Это, конечно, было милой выдумкой, но проверять ее правдивость на собственной шкуре… Не хотелось.       И за этими размышлениями Форст не заметил, как его лекарь ушел и сменился Константином. Тот встал в дверях, тяжело выдохнул и оперся о стену. Он был омрачен, на лицо залегли тени. Его душу явно что-то тяготило, и рядовой, у которого уже давно затекла шея от поднятого положения, мог только грустно наблюдать за ним с угла подушки. Выглядел он, наверняка, довольно жалко.       — Капитан… Я…       — Мне нужно уйти… Прости, Виктор…       — Это ничего! — он почувствовал, как его щеки затянуло розовым. — Я же не держу…       — Да, но я должен узнать. Что мне передать Энни от тебя и нужно ли тебе что-то от меня?       — Я… Я не знаю, что передать Энни… И как ей объяснить, что я не забыл о ней, и что мне очень жаль… Что я ее не бросил…       — Мы сможем объяснить, — Константин кивнул.       — А что до просьбы… Если будете у пятьсот первого, скажите… Мне нужны братья Баджад, передайте им, что я в них нуждаюсь. Но не надо к ним идти намерено, я не хочу вас утруждать…       Капитан кивнул и, немного задержавшись, все же вышел из палаты. И Форст лишь устало прикрыл глаза. Ему казалось, что он абсолютно выжат разговорами, не хотелось никого видеть.       И сиюминутное решение о братьях… Он надеялся, что сделал что сделал правильный выбор, позвав их. Почему-то казалось, что они — его единственная соломка, тот единственный мост, что проходит через пропасть. И что они существуют… Сейчас существуют…       Он хотел побыть один, но Присцилла заходит, пробегая по нему обеспокоенным взглядом, и он понимает одну простую истину… С ним всегда кто-то есть.       А ему больше нравилось, когда в мире был только он и Энни…