«И пока, эта муха будет гладить свои лапки, Я буду говорить, что у меня все в порядке. В среднем человек в день может врать до двухсот тысяч раз. Вот и я солгу сейчас.»
* * *
Она смотрела на него так растеряно, быстро хлопая ресницами. Растерянность ей однозначно не была к лицу: она портила и дурнила его плавные черты, притягивающие взгляд только в тот момент, когда были напряжены и пропитаны уверенностью. Джузо не нравилось, как ярко блестели её широко открытые тёмные глаза, что обычно были прикрыты нахмуренными веками. Ей не шёл этот слишком светлый фиалковый цвет пиджака, в который она была одета: она выгоднее смотрелась в привычной тёмно-серой форме, что предписывалось дресс-кодом сотрудников офиса. Джузо не нравилось, как высоко звучал её голос, когда она громко говорила о чём-то с незнакомым ему человеком. Она так неприятно и часто смеялась, пока они шли с парковки. Он так сильно отличался от того мягкого и спокойного, что ему доводилось слышать. На одно мгновение ему показалось, что это не она. Тамаэ, которую он знал, которая была рядом с ним в те короткие минуты уединения, была другой. Она была разумной. Но ещё больше ему не нравился незнакомец. Этот неприятный тяжёлый запах металла и спирта, который Джузо учуял, стоя даже так далеко. Хуже него был только зелёный цвет его глаз, что скрывался за очками. Они так странно и так долго задерживались на её шее. Нет! Джузо категорически не нравилась картина, разворачивающаяся на его глазах. Они уже несколько минут обсуждали какие-то глупости, совершенно не интересные и скучные. Следить за Тамаэ — было логичной для такого дела, как расследование, вещью. Не сказать, что Джузо это нравилось, но у него не было другого выбора: он был уверен, что его противник также следит за ней, что он где-то рядом. Джузо знал это потому, что понимал его. Только он один на этом свете мог понять его в этой больной одержимости кем-то, кто так отчаянно не хочет замечать очевидного. Но только, к несчастью этого безумца, их одержимости совпали. — Что вы здесь делаете? — спросила его Тамаэ. «Маэ...» — он всё время использовал это сокращение её имени, что так сильно резало слух. Оно было незнакомым, чужим и неприятным. Но сейчас с ним говорила уже именно Тамаэ, своим немного хриплым тоном с привычным нахмуренным взглядом. — Я слежу за тобой, — поднимая на девушку свой взгляд, честно ответил он. Она молчала, наверное, ждала, что он скажет что-то ещё, объяснится, но, вспомнив, с кем именно ей приходится вести диалог, Тамаэ лишь покачала головой: — И почему я не удивлена... Джузо уж было хотел сказать что-то, но она его перебила: — Можете не объяснять! Достав из маленькой сумочки, висящей на плече, связку ключей, Маэ подошла к двери. Джузо внимательно наблюдал за тем, как её аккуратные пальцы пытались нащупать замочную скважину, а потом, когда дверь с протяжным скрипом металла отворилась, она замерла на месте. Маэ сомневалась в своём решении, в том, что хотела сделать: пустить в свой дом Джузо, значит пусть его в свою жизнь... Но он уже и так слишком часто мелькал в ней: этот момент был лишь вопросом времени. Повернув голову в его сторону, Тамаэ и сказала: — Проходите, я угощу вас кофе и ёкан... А потом не удержалась и с насмешливой улыбкой добавила: — Вы, верно, утомились, следя за такой непоседой, как я.* * *
Тамаэ
— Вы любите сладкое, Тамаэ-сан? — с удивлением спросил Джузо, осматривая то количество ёкан и других вредностей, коими были полны тарелки. Я не могла сдержать улыбки от того, как сильно изменилось лицо взрослого мужчины от одного взгляда на сахар. Он с такой детской непринуждённостью смотрел на лежащие перед ним десерты, что мне тоже захотелось пробовать что-то из запасов брата. — Нет, — аккуратно беря за деревянную ручку раскалённую турку и поднимая её с плиты в самый ответственный момент вскипания жидкости, ответила я. — Мой брат Такаши очень сильно любит всякие сладости. Вы его видели, — на расстоянии вытянутой руки, я несла турку к столу, чтобы разлить кофе по чашкам. — Он остаётся у меня, когда поздно заканчиваются занятия, — я могла говорить быстро и много только о том, что касалось моего брата. — Знаете, он и так слишком ворчливый, а когда ему не хватает сахара, становится просто невыносимым, — вспоминая хмурое лицо Такаши, я улыбнулась. — Приходиться задабривать его этими вредностями, чтобы он не свёл меня с ума. Разливая в маленькие белые чашечки кофе, я сосредоточилась только на том, чтобы не разлить его на скатерть. — Вы не любите своего брата? — Джузо застал меня врасплох своим вопросом. Я подняла на него свой полный удивления взгляд. Что происходило у него в голове? Как переплетались его мысли? Почему из всего сказанного мной, он сделал именно такой вывод? Ведь я имела в виду совершенно другое. Неловко прокашлявшись, я ответила: — Нет, я люблю своего брата. Пришлось прерваться, чтобы поставить пустую турку на подставку. Я неспеша присела за стол, напротив мужчины. Может быть, он и не нуждался в моих объяснениях, но в них нуждалась я. Я чувствовала, что должна правильно донести свои мысли до его странного разума, не смыслившего ничего в таких простых понятиях, как забота и любовь. — Я люблю своего брата, Джузо-сан, больше всего на свете, — складывая перед собой руки, заявила я. — Я могу злиться на него, ругаться на него, могу считать его невыносимым, но всё это не отменяет того, что я люблю его. Я люблю его не только потому, что он мой брат, Джузо. Я люблю его потому, что за этим ворчанием, хмуростью и вредностью скрывается заботливый, надёжный и верный мне друг, который был рядом со мной в самые трудные времена. Такаши самый близкий мне человек, единственный близкий мне человек... Мужчина медленно жевал зелёный чайный ёкан, смотря на меня. — Любить — не значит говорить только хорошие вещи о том, кого ты любишь, — продолжила я свои размышления. — Любить — не значит не замечать недостатки того, кого ты любишь: у этого человека их может быть множество... — я улыбнулась тому внимательному взгляду, с которым слушал меня Джузо. — Для меня, Сузуя-сан, любить — значит принимать эти недостатки, не мириться с ними, а именно принимать. Поэтому я принимаю ворчливость своего брата, вспыльчивость директора, указываю им на эти недостатки, но любя принимаю. Как и они принимают меня, указывая на мои упертость и легкомыслие... Странное спокойствие наполняло мои мысли. Мне было так хорошо в той тише, которую своим присутствием дарил Джузо: я ни капельки не стеснялась его. Возможно, всему виной были его не поддающаяся объяснениям натура и моя неспособность предугадать ход его мыслей. Я не могла даже представить то, о чём думал он, когда я говорила, тогда каков был смысл переживать? — Этого человека ты тоже принимаешь? — потянувшись за следующей порцией ёкан, спросил Джузо, используя мой синоним слова любовь. Я сразу поняла, о ком именно говорил мужчина, потому тихо рассмеялась. — Принимала... — голосом акцентируя внимание на прошедшем времени, поправила я его, но так и не сказала того слова, которое он хотел услышать. Джузо нахмурился, его рука с десертом замерла у самого рта: — Ты любила его? Недовольство от того, что ему пришлось повторять свой вопрос, отчётливо слышалось в голосе. — Да, — с лёгкой усмешкой ответила я. — Я любила этого человека, Джузо. Точнее, я думала, что люблю этого человека. Наверное, не стоило обсуждать такие вещи с малознакомым для тебя человеком, но почему? С близкими мы не можем обсуждать подобные вещи, потому что стесняемся, нам неловко, мы боимся осуждения. Так, почему же не поделиться с ничего не значащим для тебя незнакомцем? — Почему ты разлюбила его? Любопытство Джузо меня нисколько не смущало: он напоминал мне неугомонного ребёнка, который во время прогулки постоянно дёргает тебя за подол платья и спрашивает о таких глупостях, как почему небо голубое, почему так ярко светит солнце или почему листья на деревьях зелёные? Он спрашивает не от праздного интереса, а потому, что действительно хочет понять. — На то было много разных причин, — со стандартной для таких вопросов фразы начала я. — Но, пожалуй, основной было то... Я прервала себя: неожиданная мысль пришла мне в голову, и я тут же её озвучила: — Ты что-нибудь слышал о красной нити судьбы, Джузо? Сузуя скользнул по мне взглядом своим алых глаз и утвердительно покачал головой. — Этот человек не является моей Судьбой, — продолжила я. — Я знаю это точно. Я думала, что люблю его, пока не поняла, что любить по-настоящему можно только свою Судьбу. По тонким губам мужчины пробежала кривая усмешка: — Почему люди думают, что, если кто-то однажды придумал странную красивую легенду, то она обязательно должна быть реальной... Мне были так понятны его насмешки: когда-то я тоже яростно сопротивлялась мысли о том, что моя судьба предрешена, что у меня нет никакого выбора, кроме как смиренно ждать встречи, посланной небом. — Один особенный сосуд, Сузуя-сан, — повторила я слова бабушки, поднимая свою руку перед лицом и демонстрируя её мужчине. — От сердца к мизинцу. Я не верила, я сопротивлялась, убегала, но с каждым годом моего отрицания нить натягивалась всё сильнее, и куда меня это привело? Я подалась вперёд, чтобы поближе рассмотреть лицо собеседника: — Вы уже встретили свою Судьбу, Джузо-сан? От моего неожиданного порыва он замер на месте. — Нет, думаю, что нет... Если бы встретили, вы бы поняли, что сопротивляться бесполезно! Отказываться от своей Судьбы — обрекать себя на вечные страдания и боль. Я уже не особо задумывалась о том, что могла сказать лишнего, я просто говорила. — Я отказалась от своей Судьбы, перестала её искать, и была жестоко наказана за это: моё сердце, Джузо, болит, — прикладывая руку к груди, чуть тише добавила я: — по-настоящему болит... Мне не нужна была его жалость. Я говорила это не для того, чтобы он посочувствовал мне. Нет... Я делилась с ним своей печалью, чтобы предостеречь его от ошибки. — Не отказывайтесь от своей Судьбы, Джузо-сан! — с улыбкой сказала я. — Не повторяйте моих ошибок. Встряхнув своими и так взъерошенными волосами, Сузуя с вызовом ответил: — Я не боюсь боли, Тамаэ! Я замерла. Внутри меня начала зарождаться необоснованная злость от его слов: он был таким эгоистом. Но имела ли я право осуждать его, если поступала так же? Никакого. — Я верю, Джузо, — с насмешкой сказала я. — Конечно же, наш дракон не боится боли, но что же с твоей принцессой, что заперта в одинокой башне? — я не смогла удержаться от своих глупых аллегорий. — Что делать ей с этой болью? Знаешь, принцессы — очень нежные существа: они боятся боли... Джузо усмехнулся и неожиданно спросил: — Ты боишься боли, Тамаэ? Кажется, он так ничего и не понял из того, что я пыталась донести до него, от чего пыталась уберечь. Ну и пусть... Всё равно, меня это никак не касается. — Да, генерал, — возвращаясь в свой спокойный тон, ответила я. — Я боюсь боли! Я ужасно боюсь боли: она не делает сильнее, не закаляет. Боль разрушает, уничтожает тебя прежнего и создаёт кого-то совершенно нового. Этот кто-то может быть намного сильнее, устойчивее и лучше, но это будет уже другой человек... А я люблю себя, я принимаю себя со всеми своими недостатками: я не хочу быть другим человеком, Джузо! Сузуя чуть нахмурился: — Я обещаю... Мои пальцы крепко ухватились за тонкую ручку чашки. Пришло время и мне задавать вопросы: — Что? Наклоняясь ближе, мужчина протянул свою руку вперёд, к моей, не смея коснуться её, но я успела ощутить лёгкую прохладу, исходящую от его бледной кожи. — Я обещаю сохранить твою жизнь, Тамаэ, — смотря мне прямо в глаза, еле слышно проговорил Джузо. — Не потому, что ты просила об этом. Нет, я сделаю это ради твоей Судьбы: говорят, смерть предназначенного хуже собственной. Я чувствовала, как по моей шее медленно к щекам подбирается волна жара, и пролепетала лишь жалкое: — Спасибо, Джузо! Мне решительно не нравилось то, как я себя чувствовала, как вела себя в этот момент: я ненавидела быть слабой, растерянной. Обычно, меня трудно было застать врасплох, но сейчас я определённо точно смущалась. Я была смущена настолько, что с трудом выдерживала взгляд алых глаз на себе. Откинувшись обратно на спинку деревянного стула, я подняла голову вверх, внимательно разглядывая тонкий слой пыли на плафоне. — Думаете, кто-то следит за мной? — чтобы отвлечься, я была вынуждена задать этот глупый вопрос, ответ на который очевидно прослеживался в решении миротворца следить за мной. — Зачем кому-то следить за мной? Джузо ожидаемо недовольно закатил глаза. За тот короткий период времени, что знаю его лично, я успела отметить нетерпимость Джузо по отношению к чужой недальновидности, к неспособности с первого раза отмечать то, что ему самому казалось очевидным. Но мне по какой-то неизвестной причине везло, и мужчина стойко терпел моё нежелание самой пораскинуть мозгами и даже отвечал. — Вам же нравится кофе? — взглядом указывая на содержимое маленькой чашки в моих руках, начал он. — Я знаю, что нравится — можете не отвечать. Когда с утра вы заходите в кофейню, заказывая кофе, вы всегда наблюдаете за тем, как перемалывают зёрна для вашего напитка, как заправляют рожок, а потом тёмная жидкость под напором пара медленно стекает в маленькую чашку... Даже сейчас, варя его самостоятельно, вы внимательно следили за тем, как вскипает вода, медленно разливали его по чашкам... Вы любите кофе, Тамаэ, и вам нравится наблюдать за процессом его приготовления. Было бы куда правильнее, если бы его слова напугали меня, заставили волноваться от изобилия подробностей моей жизни. Это было бы нормальным, если бы с самого начала мысль о том, что Джузо следил за мной, напрягала меня, но... Я почему-то только улыбнулась его словам: мне стало намного спокойнее от знания того, что где-то совсем рядом со мной был Сузуя. Я чувствовала себя защищённой. — Всё-таки как странно устроена эта жизнь, не находите? — потирая пульсирующий от прилива крови к лицу висок, спросила я мужчину, и тут же сама ответила: — Вы любите сладкое, я же ненавижу, когда горький вкус кофе разбавлен сахаром. Вы самое олицетворение насилия, я же бежала от него всю жизнь. По всем законам древнейшей науки логики наши дороги никогда не должны были пересечься... И где мы сейчас? Сидим на кухне и пытаемся делать вид, что не навязываем друг другу своё мнение. Не знаю, возможно, его могли задеть мои слова, но это было правдой. Я не хотела его оскорбить, но видела в Джузо всё то, что было противоположно мне, и не могла об этом смолчать. Шумно выдохнув, Джузо с досадой ответил: — Ты лжёшь, Тамаэ. Я поёжилась от его слов. — Нет, — покачав головой, поспешил объяснить он. — Не мне, ты лжёшь самой себе. Ты только говоришь о том, что насилие тебе чуждо, что ты бежишь от него, бежишь от опасности, но тебя выдают глаза. Помнишь то утро, когда директор сообщил об убийствах совершённых гулем? Я лишь молча покачала головой. — На твоём лице не было ни капли страха. Отвращение, брезгливость, недовольство? Да, но точно не страх... Насилие не пугает тебя: оно интересует тебя, Тамаэ, оно привлекает тебя... Мне хотелось перебить его, возразить ему, но я не могла. — Потому, что ты следователь, и всегда им будешь. Безжалостно подытожил Джузо, а потом, словно в насмешку добавил: — Если бы ты бежала от насилия, ты бы никогда не вернулась на эту работу, не пришла бы в Комитет, не сидела бы здесь со мной, а, трясясь от страха, искала защиты у Маруде, сходила с ума от мысли своей скорой кончины. Нет, ты безусловно боишься, но не настолько, насколько должен бояться нормальный человек, узнавший, что стал жертвой чьих-то больных фантазий. Он был прав, как бы мне не хотелось этого признавать. — Мы не такие уж и разные, Тамаэ... Его улыбка, больше напоминающая довольный оскал, отозвалась в животе довольно знакомым болезненным ощущением. Самым неприятным и давно забытым ощущением, которое я успешно игнорировала с нашей самой первой встречи. Ощущением, которое можно было описать одним простым словом — симпатия. Я привыкла доверять своим ощущениям, доверять тонким струнам моего привередливого и загадочного инструмента, что другие называют душой. Но, если я доверюсь им и в этот раз, не уйду в отрицание очевидного, то должна буду признать один очень печальный и странный факт того, что мне симпатичен Сузуя. — И это меня пугает... — бездумно шевеля губами, вслух проговорила я.* * *
Мягкие руки касались его лица, его волос. Они были слишком тёплыми и влажными: ему хотелось отмахнуться, убрать их от себя. Горячее молодое сердце билось так часто и так громко, отвлекая от всего, что вылетало из её неугомонного рта, когда он не был занят поцелуем. Её колени тряслись от каждого его прикосновения, да так сильно, что ему приходилось поддерживать её под руку, чтобы девушка не упала. — Доктор Огава, — кокетливо заправляя кудрявую прядь за ухо, тихо обратилась она к нему. — Вы не хотите подняться ко мне, выпить чего-нибудь? Он задумался, но не над её вопросом, а над тем, как звали эту новенькую медсестру, что сама бросилась в его объятия. «Тэмико» — прочитал он на бейдже, висевшем на её груди. Она забыла его снять, когда они покидали больницу. Кэйташи ухмыльнулся: он сам бы никогда не вспомнил, — и любезно согласился на её предложение. Забавно... Он не выбирал её. Он не хотел её, но она так отчаянно навязывала ему своё желание расстаться с жизнью, что он не стал отказывать себе в удовольствии лишний раз полакомиться человеческой плотью. И пусть она не пахла также сладко, как остальные. Ему и ненужно было этого: хватало, что салон автомобиля, одежда всё ещё были пропитаны сладкими духами... «Маэ!» — прокричал голос в его голове, и от злости он с силой сжал зубы. Он бы убил её в ту ночь. Он принял это непростое для себя решение ещё в первый час их встречи, когда она так мило улыбалась ему, демонстрируя всем видом заинтересованность в нём, но только, как в друге. Но ему бесцеремонно помешали, кто-то посмел вмешаться в его идеальный план! Кто же это был? Этот вопрос мучал его всю ночь. — Хотите вина, Кэйташи-сан? — включая свет на своей маленькой кухне, с милой улыбкой спросила его девушка. Оглядываясь по сторонам, Кэйташи недовольно нахмурился: слишком мало места было в этой квартире, — но всё же ответил: — С удовольствием, Тэмико. В пиджаке было жарко и неудобно, он стеснял движения, поэтому он потянулся к пуговицам, чтобы снять его. — Как прошло ваше свидание, доктор? — с заметной насмешкой нервно спросила Тэмико. Она знала, что в эту субботу он намного раньше обычного ушёл с работы, что одет он был в непривычный строгий костюм, который прекрасно подчёркивал его фигуру, но всё это были лишь догадки, пока она не оказалась в салоне его автомобиля, где так неприятно пахло тошным сладким женским парфюмом. Кэйташи не смог сдержать своей усмешки, погладывая на покрасневшее лицо девушки. Его смешили глупые приступы ревности от того, кого он всегда считал не более, чем своей едой. Подходя ближе, он склонился над хрупким телом, что само потянулось к нему в ответ. — Ревность тебе не к лицу, Тэмико, — проводя рукой по гладкой упругой коже девичьего лица, с издёвкой ответил он. — И это было не свидание, а прощание... Но ей было этого мало, и Тэмико, хлопая своими густыми ресницами, снова задала неприятный вопрос: — С кем? Прикрыв на секунду глаза, Кэйташи попытался сдержать горечь, что подкатывала к горлу. Он не планировал убивать её так быстро, но, если она скажет хотя бы ещё одно слово, если он услышит эти высокие нервные нотки в её голосе, он уже не сможет сдерживать свой гнев. — С девуш... Его длинные пальцы медленно перебирали кудрявые пряди, что обрамляли мягкий овал лица, спускаясь всё ниже, к шее. Глубокое декольте свитера позволяло ему лучше разглядеть пульсирующую из-под кожи венку над правой ключицей. — С моей любовью, — выдыхая в её приоткрытые губы, Кэйташи обхватил горло девушки рукой. Тонкая шея отлично помещалась в его широкую ладонь, а сила гуля не позволяла вырваться слабому человеческому телу из стальной хватки. — Знаешь, — приоткрыв чёрные глаза, низким голос обратился он к онемевшей от шока Тэмико, — я долго думал, что именно хочу сделать с ней... Девушка, хватаясь своими руками за ладонь, впившуюся в её горло и сдавившую его с такой силой, что она не могла издать и звука, пыталась вырваться. Изо всех сил пыталась: царапала длинными ногтями его кожу, ударяла руками по его телу, что прижималось к ней, хваталась за ворот расстёгнутого пиджака и рвала дорогую ткань, — но всё было бесполезно. — Гу... — сквозь колючие пузыри воздуха, наполняющие горло, пыталась проговорить она. — И, кажется, я наконец-то понял, — его тонкие губы расползлись в ядовитой улыбке, обнажая белые зубы. Поднимая свободную руку, Кэйташи смахнул с лица девушки волосы, что от рванных движений закрывали ей глаза. — Сначала я сожму её горло так же сильно, как твоё... — заворожённый своими фантазиями, бредил мужчина. — Нет-нет! Маэ... Она другая. Она намного сильнее вас всех: она не будет кричать и просить о пощаде. Она гордая: сопротивляться не будет, зная бесполезность этого. Зрачки тёмных глаз девушки расширились от немого страха, когда она увидела выползающий из-за спины мужчины кагуне, похожий на огромное жало скорпиона. — Поэтому, я сожму его ещё сильнее, — высвобождая свою сущность всё больше, с наслаждением от того, как синели губы жертвы, проговорил он. — Физическая боль не страшна: она ранит только её тело, но вот боль сердечная... — Пожа... — ослабевшими от нехватки кислорода руками цеплялась она за его одежды. Брезгливо смахивая с себя чужие руки, Кэйташи приподнял трепыхающееся тело вверх так, чтобы во всей красоте можно было рассмотреть признаки предсмертной агонии на человеческом лице. — Она ненавидит гулей, — игнорируя все мольбы, размышлял он. — Хочу увидеть её глаза... Хочу смотреть в её прекрасные глаза, как сейчас в твои, когда она увидит меня настоящего! Когда поймёт, что смотрела с любовью на то, что ей ненавистно больше всего на свете... Ему нравилась эта мысль, она его радовала, и он воскликнул: — Это так замечательно! Острие его жала резко и мягко вошло в спину девушки, с лёгкостью протыкая хрупкие кости человеческого позвоночника. Она успела издать жалкий писк перед тем, как из открытого рта пошла кровь. Жидкость бурого цвета пачкала её светлую кожу, его руки и открытое вызывающее декольте. — Нет, нет... — вырывая вместе с мышечной тканью из тела свой кагуне, с досадой протянул он. — Это слишком быстро! Тело девушки, что теперь представляло безжизненный мешок с раздробленными костями, с грохотом упало на кафельный пол. — Её я убью медленно... — он опустился на колено перед своим ужином. — Я буду её душить, резать! Я буду откусывать от её тела кусочек за кусочком! Вгрызаясь своими длинными белыми зубами в ещё тёплое человеческое мясо, он с силой рванул кусок плоти от лица девушки. — Я уничтожу в ней это мерзкое чувство заботливой любви, — смакую приятный вкус свежей крови, разливающейся из тонких сосудов по его подбородку, прошипел он. — И когда её тело будет разорвано, а сердце наполнится ненавистью к собственному существованию, когда она поймёт, какового мне было... Тогда и только тогда я позволю ей умереть!