Ведьмы Люциана

      Джон видел девочку, рыдающую на том берегу кроваво-красной реки. Видел через бинокль, который забрал у мёртвого товарища. Своими глазами он её вряд ли разглядел бы, хоть и прекрасно слышал: вода разносила её полный отчаяния вопль на мили вокруг.       Видел он и того мужчину, что пробрался на базу. Как там Вивиена к нему обратилась? Люк? Да, кажется, так его звали.       Этот Люк примчался на вопли девушки и принялся успокаивать её. Потом развёл огонь, обогрел и накормил. Заботливая тётушка, не иначе.       А Джон сидел на своём берегу и продолжал смотреть на них через бинокль, не зная, что ему делать. Обстоятельства складывались до боли странным образом. Настолько странным, что даже ему — человеку, привыкшему иметь дело с ведьмами и не понаслышке знавшему, что из себя представляла магия — становилось как-то не по себе.       Магия могла причинять боль, выбивать двери, мутить рассудок. Даже лишать дыхания, как делал тот колдун. Но Джон не слышал ничего о магии, способной перенести человека на сотни, а, может быть, и тысячи миль. А уж магия, способная переносить человека из зимы в лето… Это по-настоящему страшно.       Незнание места, куда он попал, пугало мужчину до дрожи.       Он помнил вспышку света, что ослепила его, а уже в следующее мгновение он проснулся на зелёной полянке, обдуваемый тёплым ласкающим ветерком и согреваемый рассветным солнцем.       Джон очень любил лето и в первое мгновение подумал, что ему снится прекрасный сон. Вот только потом он сел и огляделся по сторонам. Зелёная трава под его рукой была шелковистой, а по кругу полянки росли странного вида ивы — по крайней мере эти деревья походили на ивы: длинные плети, унизанные розовыми листьями, спускались до земли. Вот только с кончиков веток капала красная жидкость похожая на кровь.       Ветви деревьев были столь длинными, что буквально стелились на землю, закрывая собой ручей, что окольцовывал собой поляну, на которой Джон проснулся. Где-то в небе пролетела птица, громко каркнув, и охотник поймал себя на мысли, что все окружающее его слишком реалистично, чтобы быть сном.       Пугающе реалистично.       Он задрал футболку и больно ущипнул себя за бок, как учила бабушка. Ей всегда казалось, что недостаточно просто ущипнуть себя за руку — нужно ещё сопроводить это действием. Она почему-то считала, что во сне руки всегда голые, а задрать футболку нельзя, ведь сон повинуется мысли и футболка просто растворится. Бабушка говорила так, когда Джон просыпался от ночных кошмаров.       Вот только, вспомнив о бабушке, он напрочь забыл, что в драке с тем колдуном ему прилично так намяли бока. А на коже, за которую он, не глядя, себя ущипнул, уже расцветал синяк.       Джон встал с мягкой, немного проседающей под ногами, земли и размялся, чтобы понять, всё ли с ним хорошо. Все кости, кажется, были на месте, и лишь тянущая боль от ушиба говорила, что драка была недавно и что Джон не впал в летаргический сон на несколько месяцев и сейчас не лежит на поляне у больницы, на которую его вынесли медсестры.       Хотя, если честно, такой вариант нравился ему куда больше, чем мысль, что его магией занесло неизвестно куда.       Неизвестно куда….       Погано, что тут ещё скажешь.       Однако с этим всё-таки можно что-то сделать. Главное — найти других людей. Они помогут ему выбраться и вернуться домой.       Проверяя содержимое своих карманов, Джон гадал, как сможет разъясняться на другом языке, если встретится с людьми. Он ведь никогда не был полиглотом и кроме своего родного языка не знал ничего. Разве что пару-другую слов на латыни, выученных, пока познавал медицинскую науку, и с десяток французских слов, что кочевали из языка в язык с небольшими изменениями.       В набедренной кобуре всё ещё лежал пистолет с наполовину полным магазином. В кармане куртки телефон — почти разряженный и не ловивший связь. Рация для связи, что охотники использовали в Церкви, закреплена на ремне брюк. В другом кармане — пачка лейкопластырей, которую Джон вечно таскал с собой. По привычке — вдруг порежется: в детстве он ведь постоянно ходил с обмотанными пальцами. Там же лежала пачка жвачки.       Аховый набор, ничего не сказать. С таким только на необитаемый остров. Разве что ножа не хватает, чтобы вырезать из кокоса себе друга, с которым можно будет разговаривать, чтобы не сойти с ума окончательно.       Джон усмехнулся своим мыслям.       Вот только, к сожалению, он не имел привычки таскать с собой ножи. Всегда полагался на пистолет. Но им не вырежешь себе друга, что довольно прискорбно.       Однако пистолет всё-таки лучше ножа — им можно хотя бы пристрелить себе еду. Ну, или врага.       Вернув пулю в обойму и убрав пистолет в кобуру, Джон двинулся в путь. Нужно было найти людей, выбраться из странного места. Направление он выбрал наугад: когда изначально не знаешь дороги, не страшно заблудиться, ведь ты уже потерян.       Подойдя к краю поляны и отодвинув в сторону ветви деревьев, он заметил ручей, что опоясывал полянку, а затем тихо бежал в глубь леса.       Ручей был красным.       Вначале увиденное обескуражило Джона, но потом он нашёл объяснение. Причина была в деревьях и в их соке: попадая в воду, сок окрашивал воду. Но сколько же сока должно было оказаться в воде, чтобы та изменила цвет на такой насыщенный?       Джон решил идти вдоль ручья, надеясь, что тот приведёт его к людям. В его представление люди всегда жили у воды, пускай даже такой необычной, как эта.       И чем дольше он шёл по вдоль ручья, тем чаще ему попадались похожие небольшие полянки, от которых бежали маленькие красные ручейки.       Джон шёл и хмурился. Происходящее ему совершенно точно не нравилось. Он тщетно пытался понять, куда его занесло.       Он как раз перебирался через поваленное дерево, чтобы следовать дальше за водой, когда прикреплённая на его ремне рация вдруг сработала и Джон услышал мерный стук, больно похожий на щёлканье пальцев.       Обрадованный, что он здесь не один, ведь рация могла быть только у кого-то из его товарищей, да и работали они у них лишь на небольшом расстоянии, Джон сел на ствол и стащил рацию с ремня. Поднеся её ко рту, мужчина произнёс:       — Приём! Приём! Джон на связи!       Но в ответ ему прозвучало лишь щёлканье.       Что это было… Тайный знак? Крик о помощи? Или, может быть, ловушка?       У Джона не было ответов на вопросы. Но он собирался их получить. Мужчина определил направление, с которого рация улавливала сигнал, и направился туда. Джон шёл в сторону от ручья, кажется, к югу. Но в рацию больше ничего не говорил.       Сквозь кроны лиственных деревьев пробивался рассветный свет, рассеивая полумрак. Под ногами расстилался ковёр из мха и перегнивших листьев и веток. А Джон вдруг поймал себя на мысли, что идёт быстрее, чем должен был. Вернее, шёл-то он как обычно, но двигался к нужному месту быстрее. Гораздо, гораздо быстрее. По крайней мере, ему так казалось.       И вот, пока он шёл, а рация на его поясе продолжала щелкать, вдалеке показалось нечто большое и алое. И Джон не сразу осознал, что это в неизвестном направлении несёт свои кровавые воды широкая река. Почему река, а не море? Всё просто — видны были противоположный берег и контрастирующая зелёная стена леса за ним.       Джон вышел на песок и сделал шаг к реке. Ошарашенный шаг. Он никогда в жизни не видел такого количества красной воды. Подкрашенный ручей — это одно: странно, но вполне терпимо. Но целая река?       Это уже нечто жуткое. Противоестественное.       Мужчина блуждал взглядом по горизонту, примечая остров и сваи моста. А затем его взор зацепился за ветку, что плескалась на мелководье рядом с одним из столбиков, что некогда был подпоркой моста. Хотя, скорее, это была не ветка, а целое бревно. Оно то поднималось из воды, то полностью пропадало из виду.       Джон ощутил, как у него неприятно засосало под ложечкой.       Он уже знал, как выглядят утопленники. Каждый ребёнок, выросший в Рупи и живший в то время там, знал о «Потрошителе Рыб». А Джон в то время был достаточно сознательным ребёнком, чтобы знать и смотреть газеты с фотографиями всплывших тел. Бабушка их, конечно, прятала, но параноидальная паника, что обволакивала маленький городок своей паутиной, навсегда закрепила в памяти мальчика мельком увиденные кадры.       И Джона затрясло скорее не от осознания, что бревно в реке никакое не бревно, а от воспоминаний.       На его губах расплылась тонкая нервная улыбка.       И он продолжал улыбаться под нервное щёлканье рации, пока раздевался догола, чтобы зайти в воду и достать тело несчастного. На душе в этот момент было так тоскливо и погано… Он ведь шёл сюда, чтобы получить помощь, а нашёл того, кому помощь-то уже и не нужна.       Мужчина зашёл практически по пояс в воду. Тело бултыхалось на мелководье, зацепившись курткой за старую деревянную сваю.       И вот, когда Джон добрался до тела и перевернул его, с ужасом осознавая, что это Пит, его старый товарищ, с которым они вместе прошли инициацию, над рекой пронёсся истошный детский вопль. Жуткий, надрывный, отчаянный.       И, чего уж скрывать, испугавший Джона.       Он стянул с шеи Пита бинокль, так удачно висевший на перекрутившемся шнурке, и, подняв его к глазам, принялся озираться по сторонам, ища взглядом причину этого жуткого крика.       Тогда-то он и увидел её. Девчонку Мегги, рыдающую на другом берегу. Она его не видела, так как он был слишком далеко, да и стоял рядом с одной из свай, практически сливаясь с ней.       Но Джон-то её видел. Рыдающую от того же самого страха, что обуревал его. Похоже, она тоже не знает где оказалась.       В голове появилась шальная мысль, что стоило бы, наверное, переплыть реку и успокоить девчонку. Всё-таки она ещё всего лишь ребёнок, хоть и ведьма. Теперь-то он в этом точно убедился: смутный образ того, как девчонка начала светиться во внутреннем дворе Церкви сидел где-то на подкорке.       Но что-то ему подсказывало, что Мегги явно не обрадуется его появлению. Скорее, наоборот, с воплем ужаса убежит в противоположную от него сторону. И будет права.       Её полный животного ужаса взгляд, когда он выстрелил в ногу её бабушки, преследовал Джона во снах. Вместе со смехом Вивиены, этим уничижительным смехом.       Он помнил, как тогда пару дней назад, хотя, возможно, прошло уже и дольше, она спросила у него на заправке:       — Охотничек, и чем же ты лучше меня? Она ещё ребёнок. А ты, защитник людей, шантажировал её жизнью близкого человека, — и рассмеялась. Она вообще находила какое-то изощренное удовольствие в чужих муках.       Джон тогда промолчал. Он в принципе ненавидел разговаривать с Вивьеной и пристрелил бы её, не задумываясь, выпади ему такая возможность.       Но в тот момент он подумал про себя, что в целом они не такие уж разные. Избавиться от целой расы ценой жизни одного ребёнка? Высшее благо, етить его во все щели.       В отличие от своего отца и большинства охотников, которым тот филигранно промывал мозги на воскресных службах, Джон не считал, что зло изначально рождается таковым. Даже ведьмы вначале ни что иное, как чистый лист, на котором другие люди рисуют детали, формируя контуры добра или зла.       И он, Джон, не пожалел красок, чтобы девочка, что так отчаянно рыдает от страха на том берегу, обратилась во зло.       Охотник всё так же стоял в воде рядом с телом мёртвого товарища, когда увидел, что из леса вышел мужчина в костюме — тот, что пришёл спасти девчонку — и, подойдя к ней, принялся успокаивать. Джон ещё некоторое время понаблюдал за ними, а затем, повесив бинокль себе на шею, волоком потащил Пита к берегу.       Пит был хорошим человеком и не заслужил болтаться в реке, как бревно.       Да даже если бы и не был он хорошим, Джон знал, как выглядят утопленники, и такой участи никто не заслуживал. Конечно, Пит не так долго пробыл в воде, и черты его лица ещё не изменились. Вот только от природы вечно красные щёки давно побелели, губы посинели, а распахнутые мутные глаза теперь напоминали рыбьи. В остальном же то был всё тот же Пит.       Джон вытащил тело друга на песок и, стыдясь перед собой, принялся шарить по карманам. Как мелкие воришки из минувших эпох обшманали бы пьяного джентльмена, так и он поживился над трупом. У Пита помимо бинокля, замоченной рации и мёртвого телефона в карманах оказался складной перочинный ножик, пачка жвачки, да несколько размокших купюр.              Понимая всю абсурдность происходящего, Джон разложил деньги на песке, чтобы те просохли под палящим солнцем. Рассвет уже миновал и становилось всё жарче.       Джон оделся и повязал тёплый свитер на бёдрах.       Он сидел на берегу рядом с трупом и думал, стоит ли выкопать могилу подручными средствами или ему придётся оставить Пита просто лежащем на земле, изредка поглядывая через бинокль на тот берег.       Секунду спустя в его мысли ворвались завывания ветра и над водой поднялся огромный смерч из воды, что в считанные секунды закружился слишком близко к берегу, обдав мужчину брызгами.       Инстинкт самосохранения сработал мгновенно. Побросав всё и не думая ни о чём, Джон бросился к лесу, надеясь укрыться там, если ветер отнесёт ураган в его сторону. Но не успел он добежать ещё и до кромки, как его обдало очередной волной брызг, похожих на мощный душ, и всё стихло.       Застыв на полушаге, Джон медленно обернулся, не веря собственным глазам: он никогда не видел более спокойной картины. Ничего не говорило о недавней опасности: ни чистое, без единого облачка над головой, небо, ни спокойной, идущая своим путём, гладь воды, ни полное отсутствие ветра.       В тот момент Джон почувствовал себя сумасшедшим. Однако же ему совершенно точно не могло это привидеться. Он был мокрым с головы до ног! И дело не в том, что он не так давно вылез из воды — с него ведь действительно текло так, словно он залез в ванную в одежде. Даже в ботинках хлюпало от стекающей по ногам воды.       Такого в его жизни не случалось. Он ощутил, как его начинает буквально потряхивать от подступающей паники. Всего происходящего оказалось слишком много для него. Перемещения, странные реки, смерти товарищей и исчезающие смерчи… Слишком, слишком много.       Хотелось кричать, но что толку?       Джон стащил через голову футболку и зло швырнул её в сторону, тихо ругнувшись. Туда же он отправил и штаны с курткой и ботинками.       Стоя голышом на пляже, он чувствовал себя идиотом, а не нудистом. И тихий слегка истеричный смех то и дело срывался с его губ.       Похоже, его жизнь с первого дня свернула куда-то не туда. Начала всё мать, переспавшая с мужчиной в баре туалета и забеременевшая от него, а потом бросившая ребёнка на попечение бабушки и укатившая в неизвестном направлении. Она приезжала раз в пол ода, брала сына в парк или кафе, фотографировала его счастливого от явления его личного героя, а потом уезжала. Так продолжалось несколько лет, пока она не заболела, подцепив нечто венерическое от своего очередного ухажёра. Только после этого она вернулась в Рупи, как она говорила к сыну. Строила из себя страдалицу и мать года и каждый месяц стабильно делала фотографии сыночка.       Только после смерти матери Джон узнал, что она шантажировала ими отца, не разрешая видеться с сыном. Но при этом тянула из него деньги, на которые и жила, а в ответ тот получал фотографии сына. Единственного своего сына. Так сложились обстоятельства, что, когда он встретил мать Джона, мужчина как раз охотился на ведьму, к которой и пошёл после встречи в туалете. И та оттяпала ему яичко.       Конечно, между туалетом и встречей с ведьмой прошла почти неделя. Но удача завести ребёнка аккурат перед точкой невозврата возвела мать Джона чуть ли не в статус богини.       Всё это он узнал уже прилично лет спустя после смерти матери, а потом и бабушки, которая скончалась спустя ещё пару лет. Отец забрал его из детского дома уже почти подростком. Бунтующим мальчишкой, которого все бросили и который просто не хотел искать ни с кем общий язык.       Несмотря на то, что отцом он был, в принципе, неплохим, он всё же в большей степени был главой подразделения охотников. Дисциплинированный, требовательный. Он был уверен в том, что ему все должны подчиняться. А спесивость непослушного мальчишки ломал через колено.       А Джон имел характер и эго. Непомерное эго ребёнка, которого бабушка холила и лелеяла, а мама периодически называла «моё золотце», хотя, вероятно, ей стоило называть его «моим денежным мешком». Эго того, кто потерял тех, кого любил, и не хотел никого к себе подпускать. Джон не шёл на контакт с отцом и отказывался его слушаться. В то время он считал его не спасителем, а скорее врагом.       Неудивительно, что в какой-то момент камера для пленных ведьм стала для Джона словно дом родной. За любую провинность его сажали туда — под строгий надзор кого-то из отцовских товарищей.       Но то было, в принципе, терпимым. Его не били, не унижали. А отправляли подумать. Просто место выбирали уж больно странное. Неправильное.       Всё встало на свои места многим позже.       И да, после того как отец забрал его из детского дома, жизнь Джона не оказалась простой и лёгкой. Когда ты с детства растёшь в среде фанатиков, сложно самому не стать таковым.       Особенно когда сидишь в камере, а за стенкой у тебя визжит злобная ведьма и угрожает, что вырвет глотки всем и каждому. Это, пожалуй, единственное, что пугало Джона время от времени. Страшнее были лишь предсмертные крики другой ведьмы, которая всё время плакала и тихим надрывным голосом вопрошала, за что они с ней так поступают, ведь она не сделала ничего плохого.       А ведь отец забил её тогда голыми руками на смерть. Забил связанную женщину, не способную противостоять. Ведьма она или нет, но то было уже слишком.       Эта выборочная жестокость пугала ещё сильнее.       Осознав, что теперь он с ними навсегда, ведь отец, который так хотел наследника, его просто так не отпустит, Джон решил не бороться с ними. Решил, что станет охотником до поры до времени. Перетерпит. Будет улыбаться всем и каждому, и в его действиях никто не найдёт повод для сомнения, а в обмен он получит небольшую свободу.       Так и получалось. Немного свободы. Попытки прощупать почву: куда можно шагнуть, не провалившись в болото?       В какой-то момент Джон осознал, что единственный его шанс на побег — это университет. Благо, мальчиком он был не глупым. И вскоре отец уже внимал рассуждениям сына и с гордостью отправил его учиться на врача. Ведь охотник должен знать медицину, чтобы суметь помочь своим товарищам.       По крайней мере Джон выставил это так.       Последовало ещё чуть больше свободы. Порядочно лет свободы, в течение которых его никто не трогал, прежде чем Джона настоятельно попросили вернуться, чтобы теперь уже отучиться на охотника.       Жертва ли он обстоятельств? Нет, скорее, жертва своего выбора. Ведь за все эти годы он так и не нашёл в себе сил, чтобы сбежать.       То было самое тяжёлое лето в его жизни. Обучение проходило по ускоренной программе, ведь охотникам не хватало людей — в современном мире мало кто хотел посвятить чему-то подобному свою жизнь.       А затем были задания: сначала одно, потом другое. Первой была охота на озёрную ведьму, что живёт в уединении и никому не вредит. Джон не нашёл в себе сил, чтобы убить её. А его товарищ-наставник нашёл. После — охота на кровавую ведьму, что обитала где-то под Лондоном и держала целый склад из чужих пальцев. «Палечница» — так они её и прозвали. И да, Джон убил её, защищаясь — уж больно та хотела заполучить его пальцы в коллекцию.       Он принёс её голову и кинул к ногам отца. И на ней же поклялся в верности к Церкви.       Его снова отпустили. Ещё несколько лет тишины и свободы И нормальной работы, на которой он действительно помогал людям. Но всё вновь оборвалось из-за требования отца поехать в Рупи и следить за семьёй ведьм.       И Джон следил. Правда, недолго. Обычное такое семейство — отец-вдовец и двое дочек: одна взрослая, вторая школьница. Ничего странного в них не было. Джон даже подумывал, что отец ошибся, и Рудбриги — самая обычная семья, поэтому стоит всё прекратить.       Но тут произошли авария и волшебное исцеление человека, находящегося на грани смерти.       А дальше всё завертелось словно на бешеной карусели. Умирающий охотник в больнице. Приказы начальства, сыпавшиеся один за другим. Попытаться втереться в доверие к семье. Украсть пробирку с кровью мистера Рудбрига, что тот сдал на анализы. И слишком много чего-то по мелочам. Появление Вивьены, приказ привести девчонку, младшую из сестёр, в Церковь . Выстрел. Слёзы. И смех гиены.       А теперь он стоит голышом на пляже в неизвестном месте.       Прекрасно. Просто прекрасно. Для полноты картины не хватало только злобной ведьмы.       Будто по заказу, Джон услышал восторженно-фанатичный возглас:       — О, Великая Охотница, это же Дежельворн!       Медленно повернув голову, Джон увидел её. Вивьену, что медленно выбиралась из леса, подволакивая ногу в гипсе. Она опиралась то на одно дерево, то на другое, чтобы облегчить себе путь.       В какой-то момент их глаза встретились, и губы Вивьены растянулись в ухмылке, от которой по голой коже Джон побежали мурашки.       — О, так ты жив, охотничек! — пропела она.       — Жив, жив, — буркнул Джон, натягивая мокрые штаны на голый зад. А про себя подумал, что лучше бы Мегги и её защитнику убраться с того берега куда подальше, прежде чем Вивиена их заметит.