***
Марте так редко снились сны, что она не сразу начала осознавать, что происходящее вокруг неё — не что иное, как сон. Красочный, пугающий до дрожи своей реалистичностью, сон. Сон длиною если не в вечность, то очень близкий к тому. Она блуждала по тёмным коридорам собственного дома. Непривычно темным. Казалось, они тонули в зимнем полумраке. И каждый раз, когда девушка дёргала дверь чьей-то комнаты, она вновь оказывалась в начале пути — у лестницы рядом с закрытыми дверями гостиной. Марта пыталась войти в свою спальню, в спальню отца, в комнату Мегги — и ничего. Каждый раз её отбрасывало к лестнице. К тёмной лестнице, откуда почему-то тянуло холодом, словно где-то на втором этаже не закрыли окно и по дому проносился сквозняк. Леденящий и какой-то пугающий. И каждый раз глядя на лестницу, она ловила себя на мысли, что боится подняться. И вновь шла по коридорам первого этажа к дверям, где всё начиналось сначала. Она блуждала и блуждала. В полном одиночестве. Без права на выход. Сколько длился её сон, Марта не знала, ведь часы в коридоре каждый раз показывали ровно семь вечера. Почему именно это время, девушка не знала, однако, каждый раз глядя на часы, вспоминала мамино свидетельство о смерти. Терры Рудбриг не стало в шесть минут восьмого. Она умерла от остановки сердца, лёжа в своей кровати. Исхудавшая, скорее даже иссушенная. Больная. В семь часов она попросила у Марты чаю, и, когда та зашла спустя каких-то десять минут с подносом в руках, мамы больше не было. Марта помнила пустой взгляд матери, направленный в окно. Смерть никогда не приходит по расписанию, она всегда ждёт за углом, чтобы внезапно зайти за чашечкой чая. В какой-то момент Марта просто перестала смотреть на часы, потому что вспоминать было больно. Мучительно больно. Блуждать по коридору тоже больше не имело никакого смысла, раз уж всё вновь и вновь повторялось. Сев на нижние ступени лестницы и приложив голову к одному из столбиков, Марта решила просто ждать. В какой-то момент она всё равно должна проснуться — сны ведь не длятся вечно, верно? Но часы, то и дело попадавшиеся на глаза, стояли. А времени будто не существовало и вовсе. В тёмных коридорах, кроме часов, была лишь Марта. Марта и призрак маминой смерти в глубине дома. Увы, недостаточно далеко, чтобы не обращать на него внимание.Глава 5. Разбитая Ведьма
17 ноября 2023 г. в 19:02
Коулу пришлось помогать госпоже Еве тащить огромную медную лохань в центр амфитеатра. Хорошо хоть на постамент поднимать не заставили. Да и воду тащить пришлось тоже ему — воды в амфитеатре не было, и они с Кеторин набирали её в ближайшем доме, в который их пустили перепуганные жильцы, смотревшие на ведьму так, словно увидели призрака.
В Шарпе творилось что-то невероятное. Небо — если его можно было так назвать, — изменилось, окрасившись пред закатными красками. Что было самую малость необычным, ведь оно не имело источника света, однако за счёт неравномерного окраса и наложения цветов, небо над их головами казалось объёмным. Изменения пугали Коула, но не так, как жителей городка — перепуганные, они толпились на улицах и смотрели по сторонам. Казалось, для них рухнул целый мир.
Коул же раз за разом ловил себя на мысли, что словно бы становится участником исторических событий. Что когда-нибудь потом на этот день будут смотреть сквозь призму времени и обсуждать их самих и их действия.
И про Коула непременно скажут, что он таскал ванну и воду ради женщины, которую хотел убить. Раньше хотел. Теперь он от неё зависел. Что станет с ним, если Марта умрёт? Этот вопрос пугал его куда больше, чем изменившееся небо.
А ещё мужчина испытывал жалость к девушке, которая лежала на постаменте в амфитеатре. Теперь он знал Марту куда лучше и считал её не просто ведьмой, а человеком, заслуживающим жизни. Хотя, наверное, то были не совсем правильные слова: он всё же не имел права судить, кто заслуживает жизни, а кто — нет.
Сначала было странно видеть во враге человека. Но Коул ведь не слепой и не мог закрывать глаза на всё вокруг: он постепенно подмечал детали, и в какой-то момент его мир перевернулся с ног на голову. Он начал видеть в Марте не ведьму, а девушку. Перепуганную девушку. Старшую сестру, дочь, девочку, спасённую его братом... Теперь он не мог видеть в ней просто ведьму. Больше не мог.
Теперь он доверял Марте, чего не мог делать раньше. Доверял, сочувствовал и переживал. Переживал настолько, что не мог найти себе места, когда порученные задания были выполнены, и молчаливо маячил за спиной госпожи Евы, чем изрядно её доставал. В какой-то момент та даже вспылила и выставила его вон из амфитеатра, отправив с ним Кеторин в качестве то ли охранника, то ли сопровождающего. И не сказать, чтобы они оба были довольны таким раскладом дел.
Кеторин Коул не то чтобы не доверял… Он её недолюбливал. Женщина была слишком сильна что физически, что духовно. С такими Коулу было тяжело.
Ведьма, которую явно тянуло на главную площадь, где собралось больше всего жителей Шарпы, пошла прямо туда, но какими-то окольными путями. Коулу не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ней.
У некоторых домов в Шарпе были плоские крыши, на которых располагались маленькие оранжереи, растениям в которых солнце заменяли хрустальные светящееся шары. Именно к одному из таких домов Кеторин и повела Коула. Тот удивился, когда женщина без каких-либо трудностей открыла входную дверь и вошла внутрь.
— Можешь располагаться в гостиной или пойти со мной на крышу, — предложила она и поспешила наверх.
И Коул пошёл. Его совсем не прельщала мысль сидеть в незнакомом доме, в незнакомой гостиной, и пялиться на пустой, скорее всего, никогда не разжигающийся камин. Как и проводить время в компании Кеторин — Коул не хотел врать себе и играть в друзей с женщиной, которой не доверял. Но и молчать было выше его сил.
— Милый домик. Скажи, а хозяева не против, что мы вломились?
— Не против. Они мертвы.
— Вон оно что, — присвистнул Коул, которого слегка удивил тон Кеторин. Та говорила скорее с грустью, чем с вызовом, как обычно.
— Угу, — кивнула Кеторин и, не оборачиваясь, пояснила: — Это дом моих родителей.
И Коул самую малость пожалел, что в принципе открыл рот. Ведь для него самого тема родителей была табуирована. Однако Кеторин было как будто плевать. И, пока он, стушевавшись, мялся в небольшом коридоре, она уже поднималась по лестнице наверх.
Дома Шарпы всегда вызывала у Коула смешанные чувства. Они не походили на дома в привычном его понимании. Выстроенные из камня, они казались слегка нелепыми в месте, где в принципе отсутствовали природные условия.
И он всё так же не особо понимал, чем на деле является «междумирье». Даже недавние объяснения Кеторин мало прояснили картину. «Магический карман», «Складка» в пространстве. Что за карман и в каком ещё пространстве?
Стоя посреди коридора, из которого было лишь три выхода: на улицу, в гостиную и вверх по лестнице, — Коул гадал над значением слова «междумирье». Если воспринимать слово, опираясь на буквы, в нём стоящие, то получается, что междумирье — это что-то, что находится между мирами. Что-то в духе коридора, через который нужно пройти, чтобы оказаться где-то. И от данного осознания Коулу стало малость жутковато — так, словно он вдруг осознал, что дом, в котором он прожил долгие годы, оказался пронизан потайными коридорами, через которые за ним наблюдали.
Где-то наверху раздались шаги, и Коул решил, что не хочет оставаться один. Ни в гостиной, ни где бы то ни было ещё. Поэтому он поспешил за Кеторин наверх по старинной промасленной лестнице с половицами, протёртыми местами до дыр, но почему-то не скрипящими.
Дом родителей Кеторин внутри оказался тёмным, и такой эффект создавался отсутствием окон и обилием дерева внутри. Полумрак разгонялся лишь тусклыми хрустальными шарами, которые бросали блики на стены. И отчего-то Коулу начало казаться, что он идёт не по дому, а по коридору, прорубленному в стволе дерева.
На втором этаже его ждала круглая площадка с дверьми, как он предположил, в спальни, и узкая винтовая лестница, основой которой служил огромный извивающийся корень. Сверху из потолка лился предзакатный свет и доносилась чья-то речь. Но это был не голос Кеторин, а шум толпы.
Решив не шерстить по чужим комнатам, Коул поднялся наверх, в огромную стеклянную оранжерею, где в расписных кадках росли деревья, а в сколоченных деревянных ящиках — травы и ягоды. Мужчина очень удивился, заметив в одном из ящиков спелую сочную клубнику. И нет, его удивила не несезонная ягода, а тот факт, что та росла в месте, где это в принципе не возможно. Коул разбирался в растениях не то чтобы хорошо, но даже его базовых знаний хватало, чтобы понимать — растениям нужны пчелы, чтобы опыляться.
А в Шарпе не то что пчёл — в ней в принципе никакой живности, кроме самих ведьм, не наблюдалось.
— Здесь большинство растений самоопыляемые, — пояснила Кеторин, заметив его интерес. Она стояла у открытой створки оранжереи. — Вот только даже так они вряд ли стали бы здесь расти.
— Тогда как? — спросил Коул подойдя к ней.
— Магия, — как что-то само собой разумеющееся ответила Кеторин и отвернулась, уставившись заинтересованным взглядом на улицу. — Примерно треть ведьм Шарпы достаточно связана с землёй, чтобы заставить расти розы посреди пустыни. Эту оранжерею создала моя прапрабабка, напитав землю в кадках так, что та не истощается. К сожалению, в остальных оранжереях Шарпы всё не так прекрасно, как здесь. У Розы теплицу убрали ещё много лет назад, потому что в той ничего не росло.
Коул хмыкнул. В его голове всё ещё с трудом переваривалась информация о том, что что-то может расти вопреки законам природы — просто по желанию человека.
Даже не глядя в его сторону, Кеторин словно ощутила исходящие от него волны скепсиса.
— То, что является неестественным для тебя и не вписывается в рамки твоего мира, может быть чем-то совершенно обыденным для кого-то другого. Неизвестное и непонятное не всегда равняется плохому.
Коул хмыкнул ещё раз и спросил:
— Ваши шары света… Как вы их делаете?
— Мы? — Кеторин повернулась к нему с горьковатой улыбкой на губах и покачала головой. — Никак. Это наследие предков. Всё, что ты видишь в Шарпе, это руины. Начиная магией и заканчивая домами. Мы — всего лишь осколки, люди на пепелище истории, которые пытаются сохранить то немногое, что у них осталось.
Почему-то от слов Кеторин Коулу стало немного легче. Исторический контекст был ему куда понятнее магического. Остатки цивилизации и их науки куда легче ложились в его картину мира. Однако же сравнение магии с наукой коробило.
А Кеторин тем временем продолжала:
— С каждым годом детей, рождённых с магическими способностями, становится всё меньше, — кивком головы она показала на площадь с фонтаном, которую из оранжереи было неплохо видно. Там собралась целая толпа. Взволнованная толпа. Дети, взрослые, старики. — Знаешь, сколько из них действительно способных ведьм?
— Без понятия.
— Даже трети не наберётся, — ответила Кеторин. — А примерно половина совершенно не способны колдовать. Наглухо закрыты. И ещё горстка тех, в ком осталось хоть немного магии. Вы таких называете «гадалками» и «экстрасенсами». До полноценной ведьмы уже не дотягивает, но мир всё ещё чувствует. С каждым поколением наши способности утрачиваются, делая нас всё больше похожими на вас. И в вашем понимании это и есть «норма».
— Банальная ассимиляция, — пожал плечами Коул, и Кеторин вытаращилась на него так, словно у него выросла вторая голова. — Что? — спросил он.
— Да ничего, — хмыкнула она. — Удивлена, что ты вообще можешь выговорить такие слова.
— Ты за кого меня вообще принимаешь? — возмутился он.
— За внебрачного сына сантехника и свинопаски, — ответила женщина, и Коул подумал, что точно не сможет поладить с Кеторин.
— К твоему сведению, мой отец был доцентом исторического факультета в Кембридже, а не сантехником. А мать, пока здоровье не подкачало, работала в ботаническом саду.
Кеторин удивлённо вскинула брови.
— Хм… не знала.
— И я в своё время тоже учился в Кембридже на истфаке, но так и не закончил. Жизнь внесла свои коррективы.
Кеторин фыркнула:
— Ох уж эта жизнь…
В её словах не было ни желчи, ни попытки оскорбить, скорее просто усталость от этой самой жизни, которая так часто любит вносить коррективы.
Ответить Коул ничего не успел, потому что в этот момент толпа на площади засуетились, так как двери большого здания, где заседали Старейшины, распахнулись, и в проёме показались две женщины. Брунгильду Коул признал даже издалека: с белой косой и в мантии, которую та не сменила после недавней встречи у портала. А вот ту, что вышла вместе с ней, у Коула распознать не получилось. Тёмные длинные волосы женщины волнами ниспадали по плечам и спину, платье-футляр облегало анорексичную фигуру, а один глаз закрывала повязка.
Рокот толпы, в котором отчётливо слышалось слово «Глава», для Коула слился с выдохом Кеторин:
— Клем, — как-то даже устало произнесла она.
И Коул во все глаза уставился на женщину, которая теперь была совершенно не похожа на ту, что они встретили в Церкви. Две совершенно разные ведьмы не вязались в его голове в одну. Где синяки? Где ссадины? Где измождённый вид? Казалось, всё это стёрли очень большим ластиком.
Разбитая женщина, что оставалась в памяти Коула, не могла с гордым видом и расправленными плечами стоять перед толпой. По крайней мере, он так думал. Однако старшая сестра Кеторин могла.
Толпа хлынула к ней. В воздух летели вопросы. Сотни людей кричали и просили объяснений. Их испуг и непонимание напитали улицы, и плач детей, который то и дело вспыхивал то в одном, то в другом конце улицы, заставлял Кеторин, стоявшую рядом с Коулом, вздрагивать.
— Ну, давай же, — тихо приказывала она, — успокой их!
И столько в её словах было злой преданности, что Коул только диву давался. Страх людей на улицах Шарпы Кеторин воспринимала, как свой собственный.
И тут в голове Коула проскользнула шальная мысль — а могла ли Кеторин тоже бояться?
— Тихо! — зычный голос Клем, усиленный каким-то странным предметом, чем-то отдельно напоминающим корень дерева, пронёсся по площади, заглушив гул толпы. Жители Шарпы, наверное, настолько привыкли её слушать, что одного слова оказалось достаточно, чтобы все замолчали.
И в наступившей тишине прозвучала речь. Громкая, уверенная. Клем заверяла людей, что для беспокойства нет поводов. Что Старейшины и их Глава со всём разберутся, всё решат и всё исправят. Она произносила такие знакомые формулировки, что Коул вдруг осознал, что политика не меняется от того, кто её выстраивает: президент, депутат или же Глава ковена Ведьм.
Есть толпа, а есть руководитель, которому нельзя допустить, чтобы та перешла в агрессивное и неконтролируемое состояние. Предельно простая логика.
У Клем получилось разогнать толпу. Не криками и орами, не требованием разойтись. А уверениями, что всё будет хорошо и они обязательно со всем справятся. Наверное, настолько сильным был её авторитет и годами выстроенная репутация, что одних её слов оказалось достаточно, чтобы люди в это поверили: то тут, то там от толпы начали отделяться единицы и уходить с площади. Это напоминало бесконечный процесс деления клеток.
И вот на площади осталось человек десять, не больше. Самых неверующих, или же самых параноидальных, для которых любое даже самое маленькое треволнение — это повод поверить, что всему в мире пришёл конец.
Но даже они вскоре разошлись.
Клементина, рядом с которой, как верный страж, продолжала стоять Брунгильда, не уходила с площади, пока на ней не стало пусто.
И тогда Коул с Кеторин стали свидетелем поистине магического преображения. Когда последний человек ушёл с площади шаркающей походкой, Клементина сделала шаг назад и чуть не упала на белый камень ступеней, моментально обмякнув, но была подхвачена Брунгильдой. Старейшина, схватив женщину под локоть, удержала Главу на ногах. И медленно повела её внутрь здания.
Когда двери за Клем закрылись, Кеторин вдруг произнесла:
— Побудь пока здесь, я скоро приду.
Больше не сказав ни слова, она ушла. А Коул так и остался в оранжерее и в пустом доме родителей Кеторин. И пробыл там так долго, что в какой-то момент ему начало казаться, что о его существовании просто забыли.
Часов под рукой не оказалось, и он не знал, сколько прошло времени, прежде чем бесполезное ожидание его окончательно вымотало. Коул спустился в гостиную, которую Кеторин выделила ему, как место для пребывания и, заняв один из больших диванов, он уснул, наконец-то закончив для себя этот тяжёлый день.