Валинор: Падение светил

      Ауле, Йаванна и Куруфин срочно отправились к шатру. Валие первая отогнула плотный шёлк.       — Цветочек! Очнулся! — воскликнула Кементари, и из глаз её потекли слёзы. — Славься, лучезарный Эру!       Вокруг товарища вился Курумо, объятый струйками золотого огня, припадая на колени, и хватая его за руки, а затем вставал на ноги, прижимая ладони к груди, и снова повторял все эти движения по кругу. Даламан то смотрел за лишёнными всякого порядка метаниями друга, то переводил янтарный взгляд на вышитые на потолке звёзды, видимо, ещё не до конца осознавая где он и что происходит.       — Курумо, прекрати мельтешить, голова кругом! — тихо и сердито в итоге сказал младший майа.       И тут Даламан увидел Ауле, в ярком огненном сиянии, и его улыбку, такую счастливую, какую никогда на своей памяти он не видел на лице обыкновенно серьёзного духа пламени.       — Мастер… башни! — тут же опомнился Даламан.       — Вроде светятся и ладно, со временем доделаем. — Ауле схватил приставшего с походного ложа майа в крепкие объятия.       — Мастер, ну что ты… я перестарался немного… ну так мы хотели всё хорошо сделать… — смущённо и виновато отвечал младший, тоже обнимая в ответ валу. — А где Майрон?       Не размыкая рук, Ауле и сидящий рядом Курумо, обратили взоры в полумрак напротив. Йаванна подошла к бессознательному майа и ласково погладила его по бледной щеке:       — Всё также.       Даламан шокировано смотрел на потухшего товарища. Его лицо и руки резко выделялись в темноте — белее мела. Ни одной кровинки, казалось не было в нём, а светлые струи волос стали серыми, как золото, под толстым слоем пыли.       — О, Эру! Да как же так! Майрон сильнее нас с Курумо вместе взятых! — сверкающий золотистый ореол вокруг тела младшего набрал силу и стал, наконец-то, почти таким же ярким и лучистым, как был раньше. — Это из-за меня? Ведь из-за меня же, правда?! — Даламан рванулся к златоокому, но Ауле его удержал:       — Лежи!       А потом взял его лицо в ладони и провёл пальцами по щекам, стремясь успокоить и утешить:       — Ты не виноват, милый. Даже не думай об этом! Если кто и виноват, то только я. Но ты вернулся к нам, значит и Майрон очнётся. Всё будет хорошо! — уговаривал и Даламана, и заодно самого себя великий мастер.

***

      Ауле вызвал Куруфина и распорядился сворачивать лагерь, оставив им только один шатёр. Однако, солидарные мастера нолдор, тоже напряжённо ожидающие вестей о состоянии старшего мастера, единогласно ответили, что они никуда не торопятся и будут находиться под злополучной Тульвэ столько, сколько нужно — вдруг понадобится какая-то помощь. Поддержка эльдар глубоко тронула валу и майар.       Прошло ещё несколько дней. Все ожидали, что майа придёт в себя и можно будет, наконец-то, выдохнуть, и можно будет, наконец-то, сказать: «Слава Эру, проект полностью завершён!».       Все в это свято верили. Но Майрону, вопреки всеобщей заботе и поддержке, становилось всё хуже. С каждым днём его тело становилось все холоднее, хотя казалось, что куда уж больше. Черты лица заострялись, кожа становилась как будто прозрачнее, так, что везде просвечивалась паутинкой голубых жилок, а вокруг глаз легли густые, почти чёрные тени. Смотреть на него было теперь до слёз печально, да и, по правде, страшно.       Йаванну вызвали на Таникветиль. Поначалу она отказывалась оставлять огненных айнур в беде.       — Полетай, родная. Неизвестно, сколько это всё продлится. И неизвестно, чего нам ждать, — сказал ей Ауле.       Кементари колебалась, но всё же с тяжёлым сердцем улетела. Теперь огненные духи втроём неусыпно и безотрывно находились рядом с Майроном.       Вала пытался взывать к Эру, но не мог отыскать тех самых ёмких и нужных сейчас слов. Всё ограничивалось паникой и фразой: «Прошу, пусть он живёт!», которая казалась Ауле слишком простой, недостаточной для того, чтобы Эру внял его молитве, слишком слабой для того отчаянного огня, что пламенел и бился раненым зверем в его сердце. Чувство было сильнейшим и отчаянным, затапливающим всю душу, но он никак не мог облечь его во что-то большее, чем в эту короткую фразу:       «Пусть он живёт!».       Остальные душевные воззвания замерзали, не успевая родиться, так что высший дух пламени сам себе казался маленькой свечой в ледяной глыбе.       Вдруг дыхание майа участилось, стало слышимым. Он рвано хватал ртом воздух, но не мог вздохнуть. Ауле шокировано вернулся в реальность из мира своих застывших мыслей и распахнул горящие очи.       — Встали и вышли! — строго и с ноткой ужаса в голосе скомандовал он майар.       — Мастер… — отозвались эхом испуганные Курумо и Даламан.       — Быстро!       Майар словно ветром вынесло из шатра. Ауле ощутил, как ноги подкосились, а голову заволок давящий пух безумия, мешающий думать. Он схватил мраморно-сетчатые руки златоокого.       Майа заметался по ложу в судорогах, его губы приоткрылись:       — …tulukha naškad… Ullubôz rušur… igas…       И следом облик майа начал таять прямо на глазах. Вала схватил Майрона в объятия, и увидел свои руки сквозь его тело.       «Развоплощение, которое не остановить!» — осознание катастрофы громом разорвало душу Великого мастера.       — A3ûlêz… — тихо и жалобно прошептал в бреду майа и затих.       — Майрон! Майрон! Живи! — всё звал его вала. Но майа уже не дышал.       Через секунду, заменившую вечность, в отчаянии, сквозь слёзы, горячие не высказанные слова в душе Ауле, наконец-то, прорвали горькую ледяную плотину нереальности:       — Эру, возьми мою жизнь, душу, да всё, что угодно! Но спаси его! — кричал Ауле в пустоту небес над потолком звёздного шёлка.       Вала крепче прижал к себе майа и боялся опустить руки, зная, что когда он разомкнёт объятия, фэа Майрона вырвется и упорхнёт в неизвестность. Мир Ауле сгорал, кренился в агонии. Среди этого страшного пекла он вдруг услышал внутри себя знакомый строгий голос:       «Творец слышит твой зов, Ауле. Отпусти этого майа сейчас, иначе он всё равно уйдёт. И ты его уже не удержишь. Здесь, в Валиноре, он, быть может, ещё обретёт новое воплощение».       «А обретёт ли, Намо? Откуда тебе знать?! Никто из нас никогда не… не умирал!»       Ауле оборвал мысленную связь с владыкой судеб и все силы, всю волю направил на любимого майа.       В этот миг, ослушавшись наказа, в шатёр ворвались почувствовавшие запредельные выплески энергии Курумо и Даламан. Они увидели, как вала в одеждах, сотканных из пламени, в ярких огнях, таких, что больно смотреть, воспылал ещё ярче, обращаясь белой молнией, пламенем небес. Жар и свет заполонили всё пространство, оплавились незажжённые свечи, нигде не осталось ни одной тени. Ярче света представить себе было невозможно.       С трудом глядя сквозь ослепительное сияние, майар поражённо наблюдали, как всё существо высшего пламенного духа, весь огонь и свет, широким потоком направилось в почти мёртвое тело златоокого.       Мгновения переливались одно в другое и, кажется, иногда в обратную ходу времени сторону. Огонь сошёл на нет. И стало видно, что к Майрону начали возвращаться краски и свечение. Он всё равно оставался белее и холоднее снега, но хотя бы больше не был прозрачным. Он, даже не открывая глаз, произнёс одно слово, и с такой любовью, с которой, ни разу ни к кому не обращался. Сказал:       «Ауле».       Курумо и Даламан уловили невольно обрывки из их осанве.       «Майрон, родной, живи, я всегда буду тебя защищать».

***

      Сознание Майрона всё это время носилось между небесными незримыми сферами, словно он вдруг оказался в давным-давно позабытых чертогах Безвременья. Фэа его была в те мгновения лёгкой и безмятежной, обрывала земные связи, забывала радости и страдания, внемля только бесконечному мягкому свету. Но вдруг, почти слившись с вечным чистым сиянием, сознание майа резко падало в чёрно-огненные водовороты, и эти воронки нещадно тащили душу вниз. Огонь, родная и знакомая стихия, вдруг жёг невыносимой болью, тело пульсировало в горячем биении, словно всё существо его было одним пылающим сердцем. Среди смешивающихся в одно извечное ничто красок, мыслей и звуков, он будто слышал чей-то голос.       Вдруг эти безумные качели между небом и бездной остановились. Стало страшно, тесно и удушливо. Тело охватил дикий жар, как будто огонь пустили по сосудам, и все они разом лопнули изнутри. Перед глазами расстелился морок пылающего дыма, сквозь который глядели очи, огненные, родные.       — Мастер…       Слова давались с большим трудом и были похожи на бабочку, угодившую в смолу. Глаза открывались так медленно, словно целую вечность.       — Мастер… башни… — наконец, смог выговорить Майрон два слова, невольно повторяя первую фразу очнувшегося не столь давно от смертельного обморока Даламана, и вдруг ощутил явственно, что это больше не бред и не сон. Он вернулся в настоящий привычный мир. В мир, где Ауле, друзья, коллеги… в мир, где они завершили свой тяжелейший и великий проект. Зрение потихоньку обрело резкость, и майа пытливо и взволнованно посмотрел на почему-то дрожащего всем телом своего любимого валу.       — В бездну они провались! Главное, ты со мной! — стараясь унять дрожь, одной рукой Ауле всё так же крепко держал в объятиях майа, а второй смахивал янтарные сверкающие слёзы, которые так и не смог удержать.       — А Даламан?. Он же…       Тут майа увидел над плечом мастера ошеломлённых Курумо и Даламана. Они стояли поодаль в оцепенении, но пересечение взглядов сработало, как взрыв. Оба тут же бросились к другу и с двух сторон обняли его.       — Вернулся! Вернулся! Майрон!       — Слава Эру и валар! Какое счастье! Вот он праздник! — одновременно говорили плача Курумо и Даламан.       — Но сам праздник я, видно, проспал. Это минус, — едва мог вымолвить, почти удушенный обратно в небытие крепкими объятиями, златоокий.       — Жив остался — это плюс! — упрекали его теперь весело друзья.       Растревоженный вспышками и голосами на пороге появился Куруфин. Эльда вспыхнул радостью и тоже подбежал к майа, дотронулся до его плеча.       — Майрон! О-о… Да ты жжёшься! — Куруфин отдёрнул руку и засмеялся.       — Ты, бестыжий огонёк! Мы так все волновались! — перебивал его Даламан.       — Пока ты тут болтался между двумя мирами, мы с Даламаном и мастером чуть с ума не сошли! — добавлял Курумо, сверкая радостными огоньками глаз.       — А я лично от переживаний чуть в Мандос не отъехал, а он ещё и жалится! — тут же продолжал Куруфин.       — Да уж, и светиться стал в два раза сильнее! Сразу видно — хорошо отдохнул от наших трудов! — тоже заметили изменения майар, но были слишком счастливы, чтобы их оценивать.       — Простите! Простите! Я так соскучился, как будто на вечность расставались! Извини, Курво, я случайно! — пытался отвечать Майрон всем сразу. — Я не знаю… раньше не было такого…       Он посмотрел на отошедшего к выходу Ауле. Тот стоял у открытого полога, и фигура его против бьющегося с улицы света от башни, казалась тёмной и искрящейся, как будто сделанной из базальта. Великий мастер, стараясь не привлекать внимания, стирал струйку крови, сочащуюся из уголка рта.