А кто спасёт тебя?

Маша. Январь 2015-го.       — Рыжик, привет.       — Привет, — пробормотала я, просунув телефон между ухом и подушкой.       — Я тебя разбудила? — спрашивает мама, я лишь произношу угу. — Прости, пожалуйста. У меня к тебе просьба.       — Какая?       — Съезди, пожалуйста, домой к нам.       — К нам? — переспрашиваю я, потеряв нить разговора, хотя не то чтобы я вообще понимала, что происходит или вообще какой сейчас день.       — Ну к нам с Витей.       — А-а-а, окей. А зачем?       — Бабушка сегодня не может зайти, а надо цветы полить и кота покормить, а то он там второй день один. Лоток убрать тоже надо.       Вздохнув, я переворачиваюсь в кровати и, наконец, открываю глаза.       — Заеду, — отвечаю я, поднося телефон к другому уху. — Вы когда вообще приезжаете?       — На следующей неделе, — отвечает мама, фоном я слышу бубнящий телевизор. — Как дела у тебя? Денюжка есть?       — Нормально всё. Всё есть. Ты как? Как Тула?       — Ой, тут такая красота. Мы вчера ездили в усадьбу Тургенева, катались там на конях.       — Верхом?       — Нет, в экипаже.       — Ясно.       Утром я ненавидела разговаривать. Мне всегда нужно было прийти в себя. Хотя бы минут двадцать провести в тишине после пробуждения. Договорив, я ушла в ванную, где ещё вечером перегорела лампочка. Запасной у меня не было, поэтому я быстро умылась под фонарик на телефоне. В квартире, кажется, всё разваливалось с переездом мамы. Даже пахло здесь теперь иначе: раньше в воздухе летал аромат лака для волос. Того самого, которым она пользовалась в своей парикмахерской. Кажется, она сама им пропахла. Её родной запах и аромат духов были неуловимы под тяжёлым шлейфом лака «Прелесть». Теперь дома пахло иначе. Я даже не знала, чем именно. Это был странный запах, напоминающий собой смесь моих сладких духов и сигарет, хотя в квартире я никогда не курила.       Завтракая приторным чаем с лимоном, я жевала бутерброд с колбасой и расплавленным в микроволновке сыром. Правую руку тяжелил телефон, с которым я таскалась с момента пробуждения.       Ехать одной на другой конец города мне не хотелось, но раз уж я пообещала маме, делать нечего. Пишу Вере, которая игнорирует меня с самого утра. «Была вчера в 23:46», — высвечивается в верхней части экрана, под именем «Вера Розанова».       Но уж я-то знаю, что моя дикая роза проснулась часов в пять утра. И если я первым делом после пробуждения брала телефон и заходила во всевозможные соцсети, чтобы ответить на сообщения или комментарии, Вера, проснувшись, открывала книгу. Я буквально видела выражение её лица при виде моих уведомлений на экране: она поднимала глаза, прочитывала содержимое и снова возвращалась к книге. Прибила бы её за это, если бы не любила.       Вера отвечает ближе к обеду, оправдываясь тем, что с утра в руки не брала телефон. На мою просьбу поехать с ней она ответила отказом, пообещав завтра в школе рассказать произошедшее. Я не удивилась: после нового года с ней творилась полная херня, о которой я могла только догадываться. Валера тоже слился: договорился на вечер поиграть с кем-то по сети. Я, пообещав им припомнить это, быстро оделась и вышла из дома одна.       Время было детское, но на улице уже стемнело. Квартира маминого сантехника находилась в самой заднице города, куда по доброй воле я не ездила лишний раз. Наш район был не самым благополучным, но тот, куда ехала я, трясясь в разваливающимся ПАЗике, был крайне небезопасным. Не знаю, о чём я думала и почему дотянула до темноты.       До конечной я доехала за полчаса. В салоне автобуса людей было много, я старалась держаться ближе к толпе. Девятиэтажка сантехника находилась буквально в минуте от остановки. Нужно было только перейти дорогу и обогнуть ряд киосков. На детской площадке напротив дома было людно, у подъездов тоже толпились компании моих ровесников. Пока я искала в сумке ключи, на меня несколько раз обернулся парень, стоявший в паре метров с сигаретой в одной руке и джин-тоником в другой. Я взмолилась всем возможным богам, чтобы только он не зашёл со мной в подъезд — сработало.       В квартире меня встретил жирный кот Семён. Судя по его виду, он наслаждался своим одиночеством. Увидев меня, он вальяжно потянулся и еле слышно мяукнул. Я обожала котов. И мимо этого красавчика я пройти не могла. Минуты две я потратила только на то, чтобы погладить его и почесать животик. Затем Семён повёл меня к миске, в которой оставалось совсем мало сухого корма.       Закончив с котом, я полила цветы, которыми были уставлены все комнаты в квартире. Цветы были даже в туалете: несчастная монстера в углу, рядом с выкрашенной в жёлтый цвет трубой. Ремонт здесь был крайне странный, но мне нравился красный диван в гостиной в форме губ, словно сошедший с экрана телевизора, на котором крутили глупый ситком по «СТС».       На полив цветов я израсходовала четыре бутылки воды. Мама наказала не оставлять их пустыми и наполнить, чтобы они согрелись до следующего полива. Пока в ванной набиралась бутылка, я заметила на полке стопку лампочек в картонных упаковках. Взяла одну: не обидятся. Закончив с водой, я убрала бутылки под раковину и закрутила кран, но вода всё равно текла тонкой струйкой. Я решила закрутить посильнее: безрезультатно. Приложив ещё больше усилий, я выкрутила кран и в следующую секунду мне в лицо брызнула струя ледяной воды. Смеситель так и остался в моих руках.       — Блять! — закричала я, пока вода сильным напором текла во все стороны.       Попытки прикрутить смеситель обратно ничего не дали. Я кинулась искать, где можно перекрыть воду, но этот блядский рукастый сантехник нахуевертил чёрт пойми что в своём санузле. Минут пять я металась из ванной в туалет, чтобы найти вентиль. Вода, тем временем, залила пол и стала вытекать в коридор. У меня промокли волосы. По щекам текла тушь. Футболка прилипла к телу, хоть выжимай. Кот, сидя на коврике в прихожей, крутил головой из стороны в сторону, пока я бегала по квартире. Не придумав ничего лучше, я кинулась в спальню, открыла шкаф и принялась вытаскивать постельное бельё и полотенца. На пути из спальни в ванную в ушах раздался звонок. Ещё секунда: в дверь начали колотить со всей силы. Бросив на стул охапку белья и полотенец, я кинулась к двери.       — Какого хера у вас тут происходит?! — на пороге стоял мужчина.       Минута шока и я узнаю в мужчине нашего нового физрука, имени которого я даже не помню. Кажется, он тоже меня узнал. Не сказав ни слова, он прошёл мимо меня в квартиру, чуть не наступив на хвост коту. Я, закрыв дверь, пошла за ним.       — Воду перекрывай быстро! — кричит физрук, стараясь удержать плещущийся в лицо фонтан полотенцем.       — Я не знаю где.       — Иди держи полотенце.       Приняв эстафету, я, трясясь от холода, стою в луже и мысленно проклинаю эту квартиру. Проходит секунда и поток воды уменьшается, затем вовсе прекращается.       — Как вы это сделали? — спрашиваю я появившегося в дверях физрука.       — Вентиль был спрятан за дверцей в стене.       — Я не нашла.       — Как ты кран так сорвала?       — Цветы поливала, — отвечаю я, пожав плечами.       Физрук усмехается.       — Неси тряпки, воду собирать будем.       — Хорошо, — я выхожу в коридор, затем останавливаюсь. — А я не знаю, где они. Я тут не живу. Вот только полотенца есть, — я протягиваю кипу полотенец и пододеяльников физруку.       Он не отвечает. Наклоняется к ванной, отодвигает дверцу и достаёт белый рулон половой тряпки.       — Логично, — произношу я.       — Ножницы знаешь где?       — Найду.       С кухни я приношу ножницы и ведро. Вода успела растечься по коридору и прихожей, немного даже затекло в гостиную. Согнувшись в три погибели, мы молча собираем воду с пола, каждые пять секунд выжимая тряпку в ведро. Неловких моментов в моей жизни было мало. Я вообще не была из тех, кого можно было легко смутить. Сейчас, ползая по полу чужой квартиры в компании человека, которого ещё два дня назад едва ли не послала на хуй, я чувствовала себя так же неловко, как если бы прошлась голая по улице. Закончив, я кое-как поднимаюсь и с болью в позвоночнике выпрямляю спину.       — Физкультурой надо больше заниматься, — говорит физрук, заметив моё скривившееся от боли лицо.       — Вот с понедельника и начну.       Слив воду, я направляюсь на балкон, чтобы развесить тряпки и полотенца.       — Тебе есть во что переодеться?       — Всё нормально, не простыну, — отмахиваюсь я, но физрук останавливает меня.       — Я сам повешу.       Ну прямо джентльмен и простушка Дуся. Не отвечаю ему и делаю вид, что мне плевать, хотя на самом деле, присмотревшись к физруку поближе, понимаю, что есть в нём что-то. Он не был из лиги тех, кому за сорок — минус. Но был из лиги высоких и подкаченных — плюс. Пока он на балконе, я меняю мокрую футболку на рубашку, которую откапываю в гардеробе мамы: благо у нас с ней один размер.       — Так чья эта квартира? — спрашивает физрук, когда я возвращаюсь в коридор.       — Моя мама здесь живёт со своим мужчиной. А я недалеко от школы живу. Пришла кота покормить и цветы полить, пока они в отъезде.       — Удачно ты зашла.       — А вы? Живёте здесь?       — Да, внизу.       — Сильно вас затопило?       — В ванной только натекло.       — Извините, — произношу я с театральной искренностью. — Могу помочь убраться.       Физрук улыбается краем рта, поворачивая голову к входной двери.       — Ну пошли, — говорит он, и я ликую внутри своей маленькой победе.       Если бы ему было плевать, он отказался бы и отпустил меня домой. Не то чтобы я сильно жаждала продолжения или радовалась перспективе замутить с парнем, работающим за двадцать тысяч физруком в средней школе. Каждого такого кандидата я рассматривала как маленькую мышку, с которой можно поиграть, а как надоест отпустить или свернуть шею — в переносном смысле, разумеется. Я знала себе цену и размениваться на того, кто не в состоянии обеспечить даже себя, я не хотела. Квартира физрука была абсолютно идентична по планировке квартире этажом выше. Ремонт здесь значительно свежее, я бы даже сказала, что квартира была отремонтирована недавно. От этого мне становится немного стыдно. В ванной я обнаруживаю залитые водой стены, полки и пол. В коридоре сухо. Физрук выдаёт мне тряпку и ведро, а сам скрывается в другой комнате.       — Помощничек, — шепчу я, наклоняясь к луже.       Физрук появляется спустя пару минут, когда я заканчиваю протирать полки. За это время он успел переодеться, сменив треники на джинсы, худи на водолазку. Как только он снова уходит на балкон, чтобы отнести тряпку, я остаюсь одна в коридоре. На стене слева замечаю фотографии в рамках. Ничего интересного. Все фотографии кажутся семейными, но одно фото всё же привлекает моё внимание: небольшая группка людей сидит полукругом, физрук в центре с гитарой. Футболка на нём мне показалась до боли знакомой.       — Классное фото, — говорю я, когда он появляется в коридоре.       — Это «Спутник». Бывала там?       — Ага, два года назад.       — И я два года назад. Вожатым ездил. Может, пересекались.       — Вряд ли. У меня на лица память хорошая.       Между нами повисает минута молчания. Мне снова становится неловко, за что я себя виню. Уж если краснеть и робеть, то перед кем-то более достойным. Кашлянув, направляюсь к двери.       — Мне пора, а то на автобус не успею.       Физрук подрывается за мной.       — Я отвезу, — говорит он, и это не звучит, как предложение, а, скорее, как факт.       — Своя квартира, машина. Да вы завидный жених, — шучу я.       Он не отвечает. Открывает дверь и жестом приглашает на выход. Беру в охапку куртку и сумку, думая, что делать. Можно забить и позволить довезти себя до дома. А можно раскрутить его и съездить куда-нибудь, так хоть вечер не будет тухлым. Увидев внизу его машину, понимаю, что разогналась я с завидным женихом: обычная «Мазда» года две тысячи пятого. Если бы я ещё разбиралась в машинах. Но это лучше вонючего ПАЗика.       — Какой адрес?       — Проспект Революции 48, — называю первый пришедший на ум бар.       Минута раздумий и физрук оборачивается на меня. Я ждала, что он включит взрослого, благоразумного мужчину и отвезёт меня домой, но он, не ответив, трогается с места.       Сначала мы едем под попсу по радио, затем на светофоре спрашиваю:       — Как тебя зовут?       — Егор.       Киваю, некогда физрук снова замолкает: молчаливых я люблю. Хуже бубнящей без остановки бабы может быть только мужик. Пока едем, я достаю из сумки салфетки. Смотрясь в зеркало под козырьком, убираю остатки туши со щёк и глаз. Пытаюсь накрасить ресницы заново, но машину трясёт.       — Можешь ехать аккуратнее?       Егор молча поворачивает голову.       — Тебе без косметики лучше, — говорит он, я лишь хмыкаю.       — А ты видел меня без косметики?       — Сейчас вижу.       Проигнорировав эту вставку, докрашиваю ресницы и поправляю карандашом контур на губах. До кучи обливаю себя любимыми духами, Егор щурит нос, но ничего не говорит.       — Жвачку хочешь? — протягиваю ему пачку.       На его губах появляется ухмылка.       — Что?       — Откуда ты такая свалилась на мою голову?       — А ты откуда такой взялся в нашей школе? Вроде бы живёшь неблизко.       — Я учился раньше в этой школе, а жил через дорогу. Меня Виталий Фёдорович попросил подменить его, пока он на больничном.       — То есть ты временно у нас?       — Месяца на два-три. Как только Фёдоровичу лучше будет, вернусь обратно во ВГУИТ.       — Так ты в универе работаешь?       Егор кивает, сворачивая на проспект Революции.       — Я думала туда поступать.       — Не надо, ещё там я тебя не выдержу, — Егор улыбается, я, хоть и стараюсь выглядеть серьёзной, слегка улыбаюсь в ответ.       На следующий день мы встречаемся в школе, хотя разошлись по домам под утро. Мы проходим мимо друг друга в коридоре, кивнув в качестве приветствия. Из последних сил держусь семь уроков, чтобы не растрепать обо всём Верке и Холодцу, хотя ничего достойного внимания пока не произошло.

***

      Неделю мы почти не общаемся, на уроке я, впервые за долгое время, занимаюсь. Специально надеваю лосины и майку, вызвав тем самым бурную реакцию у имбецилов одноклассников: ребята, вам ничего не светит. Кошкин весь урок крутится вокруг меня. Я, наученная жизнью и женскими пабликами в ВК, включаю стратега. Кажется, впервые в жизни называю Кошкина по имени — до сих пор подташнивает — и пока отдыхаем, сажусь рядом с ним на скамейку, громко смеясь над его тупыми шутками. Егор не замечает. Подключаю тяжёлую артиллерию: сажусь на колени к Кошкину, пока тот показывает мне мемы на телефоне. Ловлю от Веры взгляд полный шока и отвращения. Валеру вообще скрутило от ужаса. Но моя главная цель слишком увлечена подсчётам приседаний девочек. Не сдаюсь, сижу на коленях до последнего, и когда уже надумываю пересесть на лавку, Егор оборачивается в нашу сторону. Выражение его лица стоит всех мук. Он протяжно свистит и рыком выгоняет Кошкина приседать. Я, сдерживая ухмылку, ликую очередной победе.       — Ты мазохистка? — спрашивает Валерка, подсаживаясь рядом.       — Это для дела, — отвечаю я. — Потом расскажу.       Переодевшись, специально вожусь в раздевалке с ботинками, пока надо мной нависают голодные Вера и Холодец.       — Блять, там всю пиццу разберут, — ворчит Верка.       — Я ещё хочу в туалет сходить, — вру я. — Идите без меня. Займите столик и купите мне слойку с повидлом.       Вера с Валерой переглядываются, но не расспрашивают: голод выше любопытства. Нахожу Егора в старой каморке Фёдоровича, скрюченного над журналом за столом. На стук моих каблуков он поднимает голову.       — Хочешь что-то? — спрашивает он, возвращаясь к заполнению журнала.       — Даже не знаю, что, — я сажусь на край стола.       Егор сама невозмутимость. Двигаюсь ближе к журналу. Он даже не моргает, продолжает что-то неразборчиво писать. Не выдерживаю и сажусь прямо на чёртов журнал. Вздохнув, он поднимает голову.       — А если завуч сейчас сюда войдёт? Или директор?       — А я скажу, что пришла на дополнительные занятия.       Он слегка откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. Сначала мы молча смотрим друг на друга, потом он говорит:       — Я заеду вечером.       — В семь?       — В семь тридцать.       — Я буду готова в восемь.       Оставшееся время до восьми протекает крайне медленно. На уроках ещё терпимо: отвлекаюсь беседами с Валерой и Веркой, подъёбками химички, за которые получаю двойку и запись в дневник, как в первом классе.       Дома не нахожу себе места. Сначала минут сорок провожу в ванной: выщипываю брови, мою голову, брею ноги. Потом долго крашусь, затем вспоминаю слова Егора и с остервенением смываю ватными дисками всю косметику. Решаю обойтись тональником. Слегка подкрашиваю брови и подвожу губы нюдовым карандашом с лёгким розовым оттенком. Волосы, пусть и без того прямые, выпрямляю утюжком.       Надевать колготки и платье в минус двадцать желания не возникает, поэтому надеваю чёрные джинсы скинни, топ и вязанную в мелкую сетку кофту.       Без пяти восемь получаю сообщение в ВК:       «Я внизу».       Надеваю сапоги и шубу, которую терпеть не могла носить в обычное время. Напротив подъезда меня уже ждёт Егор. Мимо проходящие люди, вынужденные иди в обход из-за загородившей проход машины, метали в мою сторону злобные взгляды. Я, не обращая внимания ни на кого, отрыла дверь. На сиденье лежал довольно большой букет красных роз.       — Это тебе, — говорит Егор, но не протягивает букет, позволив ему всё также лежать на сиденье.       — Ты романтик, — отвечаю я, поднимая букет и садясь в машину.       — Поехали уже, а то мне тут колёса проткнут.       Пару часов мы просидели в ресторанчике, уехав далеко от школы и моего дома. Я не боялась быть замеченной учителями или одноклассниками, Егора, кажется, это тоже мало волновало, но он не хотел подводить Фёдоровича и пользоваться его доверием. Я понимала.       В отличие от Каина, имя которого до сих пор откликалось металлическим привкусом на губах, Егор не пытался очаровать меня, ожидая благодарности в виде продолжения. Он вёл себя так, как будто ему было всё равно. Он бросал мне вызов, а я не могла проиграть. Я просто не умела. Только его многозначительные взгляды и кроткие улыбки заставляли меня не сдаваться. Пройдут годы, и я пойму, что так на меня больше никто и никогда не смотрел.       Следующую неделю мы практически каждый вечер проводили вместе. Катались по городу, ходили в кино. Кажется, за неделю посмотрели всё, что только можно было. Даже на отечественные картины мы не брезговали ходить. Я смотрела на Егора и думала: какой же он невероятный. Местами скромный, смешной, талантливый. Он умел играть на гитаре и баяне. Имел коричневый пояс по карате. В студенчестве был координатором студактива и лектором книжного клуба.       Пока мы сидели в пустом зале, я постаралась незаметно его рассмотреть под тусклым светом широкого экрана. Мне нравились его красиво очерченные скулы и русые, прямые волосы. Эта прядь, неосторожно свисающая со лба. Он напоминал мне голливудскую звезду из 90-х. Походил на молодого Брэда Питта, хотя в свои пятьдесят Питт мне нравился больше. Я знала, что Егор чувствовал мой пытливый взгляд. Виду он не подавал, лишь поднял правую руку и обнял меня за плечо.

***

      Февраль выдался тёплым. Снег практически растаял, местами лежали тёмно-серые сугробы. Мы были на вокзале. Егор предложил поехать на выходные в посёлок, откуда была родом его бабушка и где он провёл половину своего детства. В ожидании автобуса мы зашли погреться и перекусить в привокзальное кафе. Меню было не особо богатым: сосиски в тесте, чебуреки, пиво и отпугивающего вида самса. Мы взяли по чебуреку. Алкоголь Егор не пил, поэтому солоноватые, жирнющие чебуреки мы запивали водой.       Автобус ехал довольно быстро. Пейзажи за окном в феврале были серые и депрессивные. Кругом голые берёзы, осины и дубы. Когда мы приехали в посёлок уже стемнело. Автобус остановился у местного магазина, где толпились люди. Нас никто не встречал: бабушка Егора умерла три года назад. Его родители проводили здесь лето, но зимой дом всегда пустовал.       Здесь, в отличие от города, было много снега. Дорожка до дома не расчищена, мы кое-как пробирались по сугробам. Снег забился в сапоги. Отопления дома не было, только печь. Водопровод тоже отсутствовал. Я стала жалеть, что вообще согласилась на эту поездку.       Пока я сидела в комнате, укутанная старыми, пропахшими сыростью пальто, Егор ушёл в сарай за дровами. Печь он растопил довольно быстро и ловко. Я молча мечтала о горячем душе. В доме заметно потеплело и я, наконец, скинула верхнюю одежду. Егор, тем временем, суетится по дому: накрывает стол, выставляя корзинку с пряниками, резную вазочку с конфетами и две белые чашки с узорами в виде огромного красного гороха. На плите тихо посвистывает чайник.       — Чёрный будешь или зелёный?       — Чёрный, — отвечаю я, устраиваясь за столом.       Я осталась в комнате отогреваться чаем, Егор, наспех сделав пару глотков, снова ушёл. Его не было долго, судя по тяжёлым металлическим часам на столе около часа. За это время он успел расчистить двор и растопить баню. До этого вечера я ни разу не парилась в бане. По настоянию Егора первые несколько минут я просто сидела на полке, пока тело привыкало к высоким температурам. Потом выходила в предбанник. Егор сказал, что обливаться холодной водой можно только после третьего захода в парную. Так я и сделала. После бани я была без сил. Давно я не чувствовала такой усталости.       День мы заканчивали горячим глинтвейном. Сидели на разобранном диване под колючим одеялом. Я рассказывала про свои планы на будущее. Егор иногда уточнял что-то. Я избегала подробностей, наши отношения мне казались какими-то мифическими. Словно я в голове себе нафантазировала, а на деле сидела одна в комнате и говорила сама с собой.       Егор слушал меня с интересом и не отводил взгляда. Кажется, я впервые так много о себе говорила. О нём я уже как будто всё знала. Я не понимала, зачем Егор рассказывал о себе столько всего. То ли по простоте душевной, то ли потому, что я действительно ему нравилась. Но я была уверена, что пройдёт время, месяц, два, и он уйдёт из школы. Из моей жизни. Для меня эти отношения были просто приятным эпизодом, о котором я буду вспоминать, как о приключениях былой молодости.

***

      Иногда я прогуливала уроки, отсиживаясь в каморке вместе с Егором. Я вставляла один наушник в ухо, он второй, и мы смотрели фотографии на моём телефоне, слушая музыку. Я старалась запечатлеть каждый шаг своей жизни. В основном, моя галерея состояла из трёх лиц: я, Вера и Валера. У меня было правило: не фотографировать парней и мужчин, с которыми встречаюсь. Я следовала этому правилу уже несколько лет. А если случалось так, что кто-то из них попадал в кадр, фотография сразу же перемещалась в сохранённое в ВК. Этому правилу пришёл конец с появлением Егора. Он так и норовил сфотографировать нас вместе. Однажды, когда я ночевала у него, мне захотелось на утро порадовать его завтраком. Я сварила кофе и пожарила яйца. Поваром я всегда была неважным, моим коронным блюдом были горячие бутерброды и овсянка. И чёрт меня дёрнул жарить эти яйца. Разумеется, всё сгорело, но Егор, как ни в чём не бывало, съел эти злосчастные яйца, перед этим сделав фотографию меня и моего мишленовского блюда. Он словно собирал на меня компромат. Или попросту был маньяком. Может, у него дома была целая стена, увешанная фотографиями с моим участием.

***

      Февраль заканчивался. В какой-то момент мы с Егором стали видеться меньше. Когда я ловила его на переменах в спортзале, он осторожно оправдывался делами и бумажной рутиной. Я едва ли не смеялась ему в лицо.       — Бумажная рутина? У физрука?       — У меня есть ещё обязанности в университете, — ответил он, обидевшись.       Я, непонятно почему, обиделась в ответ. Несколько дней мы вообще не общались. Вечерами я заходила на его страницу в ВК, в попытках написать сообщение. Я даже набирала что-то, но потом стирала. Я не знала, любила ли его. Может и да. Любила как могла, иногда совмещая эту любовь с флиртом с другими. Ведь молодость на то и дана, чтобы, лет через двадцать, оглянувшись, не пожалеть об уже ушедших годах. Я знала, что надо что-то делать. Либо заканчивать, либо объясняться, хотя мне объяснять нечего. Я ненавидела усложнять. Всегда говорила всё прямо.       После очередного урока задерживаюсь, благо Валера с Веркой прогуливали, не придётся ещё и им что-то объяснять. Как только раздевалки пустеют, направляюсь в спортзал, где нахожу Егора, собирающего мячи. На стук моих каблуков он оборачивается.       — Ты чего?       — Всё хорошо, — отвечаю я, бросив сумку на лавочку. — Это ты от меня морозишься.       — У меня много дел, — Егор выпрямляется, я подхожу к нему вплотную.       — Почему бы тогда не сказать, что у тебя много дел?       — Я говорил.       — Нет, ты говорил: «Потом». Вот что ты говорил. Или ты думаешь, я буду бегать за тобой?       — Я не хочу, чтобы ты бегала за мной, — он делает шаг назад, я делаю вперёд.       — По-моему, именно этого ты и хочешь.       — Ты ошибаешься.       — Может, тебе просто надоело? — выдаю я первое, что приходит на ум. — Я надоела?       Егор закатывает глаза, поднимает мяч с пола и направляется на выход. Я остаюсь на месте.       — Иди на урок, — оборачивается он.       — Ты достал меня! — ору я, не переживая, что кто-то может услышать.       Он не останавливается, продолжая идти к выходу. Я не выдерживаю, беру с полки мяч и кидаю ему в спину.       — Ты достал меня, слышишь?       — Слышу.       — И это всё? Это всё блять!?       В коридоре появляются первые ученики. Они не спешат расходиться по раздевалкам. Нагло стоят и смотрят в открытую дверь на развернувшуюся сцену. Не хочу становиться Верой. Не хочу, чтобы моё имя мусолили на переменах и показывали пальцем в столовой и в коридорах. Хватаю сумку и вылетаю прочь из спортзала, расталкивая собравшихся.       Оказавшись дома, стараюсь держаться. Он не дождётся моих слёз. Долго хожу по комнате, выкручиваю пальцы. То сажусь на кровать, то встаю. Не выдерживаю, иду на балкон, где скуриваю три сигареты. В животе начинает крутить, к горлу подступает тошнота. Ненавижу себя за эту минуту слабости. Зачем вообще пошла к нему? Почему не послала его сразу же, написав сообщение. Я не брезговала бросать по смс, а тут вдруг стала пай-девочкой. Со злости принялась удалять с телефона фотографии. Передумала. Сохранила некоторые в ВК. Хотелось кому-нибудь выговориться, но ни Вере, ни Холодцу не могла. Пока что не могла. Им нужно было рассказывать всё в подробностях, а на это у меня не было сил.       Впервые я чувствовала себя брошенной. Хотя, по факту, меня никто не бросал. Скидываю с себя одежду и ложусь под одеяло. Долго пытаюсь уснуть, но гавкающий пёс за стеной упорно не даёт этого сделать. Начинаю мысленно ненавидеть несчастное животное. Ненависть сменяется жалостью к себе. Это чувство я ненавижу больше лающих собак. Снова беру телефон в руки, открываю диалог с Верой, но так и не осмеливаюсь написать.       Утром просыпаюсь с опухшим лицом: не плакать не получилось. Иду в школу без макияжа — пусть видит, что сделал со мной. Просидев урок, передумываю и в туалете крашусь, пока Вера сидит на подоконнике и курит в открытое окно. На её вопросы отвечаю неохотно. Вру, что снова вспомнила про Каина. Она меня жалеет, обнимает, я опять еле сдерживаю слёзы. И что за херня творится со мной? Я всю жизнь была такой: сначала капризным ребёнком, потом неугомонным подростком. Многие говорили, что у меня высокий ЧСВ. Даже Холодец с Верой так считали. Я соглашалась. Как жить иначе, если не думать о себе любимой и не восхищаться? Но я даже в детстве плакала крайне редко. А сейчас что?       Пока Вера держит меня в своих объятиях понимаю, как сильно у меня болит грудь. Словно изнутри горит. Открываю календарь на телефоне и опасения подтверждаются. На перемене сталкиваюсь с Егором в коридоре. Он стоит с завучем и что-то обсуждает. Увидев меня, бросает короткий взгляд и снова отворачивается. Рядом со мной Валера без умолку болтает. Не слышу его. В столовой, из-за резкой тошноты, ничего не беру кроме чая. На последний урок идти не хочу. Нахожу Игоревича в учительской и отпрашиваюсь, ссылаясь на тошноту: даже не соврала. Биолог — добрая душа — отпускает и просит обязательно через Веру сообщить, как доберусь до дома.       В аптеке покупаю сразу шесть тестов, но, придя домой, не решаюсь их делать. Они так и остаются в сумке до утра. Проснувшись, обнаруживаю на экране сообщение от Егора. Сначала думаю, что мне показалось. Потираю глаза спросонья. Сообщение не исчезает.       «Если ты успокоилась, давай поговорим», — читаю и меня берёт злость.       То ли гормоны бушуют, то ли я просто устала. Хочу швырнуть телефон в стену, а лучше ему в лицо.       — «Если ты успокоилась…», — повторяю я шёпотом.       Слишком много хочет. Не отвечаю ему. Решаю сначала сделать тест, потом думать. Хотя я наверняка знала, что не оставлю ребёнка, если тест окажется положительным. Делаю сначала три теста. На первом появляется одна чёткая полоска, вторая едва заметная. На втором обе полоски мутные. А на третьем настолько чёткие, что их словно маркером нарисовали. Такой исход меня выводит из себя, поэтому решаю оставить другие три теста на вечер.       Спустя час сижу в машине Егора недалеко от дома. Смотрю в окно на играющих детей на площадке. Даже представить не могу себя одной из этих мамаш, бегающей за своим чадом.       — Я в марте ухожу, — говорит Егор, я не отвечаю. — Фёдоровича выписали уже. Он пробудет дома две недели, потом вернётся в школу.       — И? — спрашиваю я, не оборачиваясь.       — Это всё.       Закрыв глаза, выдыхаю. Меня снова охватывает злость. Я чувствую себя главной героиней мыльной оперы. Вместо того, чтобы сказать мне напрямую, что мы расстаёмся, он начинает ходить вокруг да около, словно ждёт, что я кинусь ему на шею и стану умолять не бросать меня.       — Значит мы больше не увидимся? — спрашиваю я, поворачивая голову.       Егор смотрит перед собой.       — Не знаю.       — Не знаю, — повторяю я с ухмылкой. — Либо да, либо нет. Третьего не дано. Зачем ты всё усложняешь?       — Я не усложняю. Всё и без этого сложно.       — Да нет ничего сложного. Жизнь проста, только люди всё никак не могут её жить спокойно.       — Маш, тебе семнадцать, мне двадцать пять.       — В отцы не годишься и ладно, — шучу я, потому что иначе точно сойду с ума.       — Я даже с друзьями тебя познакомить не могу.       Я закатываю глаза.       — Это всё равно не повод, — произношу я, снова отворачиваясь к окну.       — Что тогда повод?       — Ты устал, передумал, — перечисляю я. — Я тебе надоела. Ты просто наигрался. Да что угодно скажи, только правду. Свои галимые отмазки можешь оставить для кого-нибудь поглупее.       На этом выхожу из машины. На свежем воздухе словно прозреваю. Больше не могу злиться на него. Понимаю, что он не достоин моих эмоций. Даже не думаю говорить ему о возможной беременности. Жалею, что вообще потратила на него своё время, хотя позже, обдумав, принимаю это за бесценный жизненный опыт. Вечером делаю ещё три теста: снова все положительные. Начинаю волноваться. Рисую в голове кошмарные сценарии. Боюсь, что не успею попасть в больницу до нужного срока. Всю ночь не сплю. Под утро, не помня себя, пишу Вере и прошу её встретиться со мной перед уроками.