А кто спасёт тебя?

Андрей.       Каникулы в школе были не самой приятной частью преподавательской рутины. Учителям всё равно приходилось работать, пусть и чуть меньше обычного. Завуч дала нам всего четыре дня отдыха, затем все мы, а не только администрация, вынуждены были выйти в школу на дежурство и на проведение внеклассных занятий. Второе, к счастью, обошло меня стороной, а вот на дежурства мне приходилось выходить два раза в неделю. Забавно, ведь даже в больнице я дежурил реже.       Стоя на светофоре, я без конца зевал, раздражённо поглядывая на красный свет. И едва тот сменился на зелёный, я без промедления тронулся с места.       Город к новому году украсили, как всегда, вычурно. Ёлка, кажется, была с прошлого года, но я их никогда не отличал. Другими они были, пожалуй, только в моём детстве. А сейчас все как одна.       Чернавский мост, всегда самый украшенный среди прочих, светился гирляндами. В темноте раннего утра это действительно выглядело волшебно. Когда я въехал на Левый Берег, мои глаза замылились от яркого света. Дороги на проспекте были темнее. Контраст стоял невероятный. Темноту освещали лишь тусклые фонари и снег, поблёскивающий под этим жёлтым светом.       Я снова зевнул, глянув на часы — восемь утра. И толку от моего присутствия в школе никакого нет: мне просто надо сидеть в своём кабинете, сделав видимость работы и время от времени следить за тем, чтобы дети с кружков не шумели и не бегали по школе. Я лично в этом прока не видел, но завуч была убеждена, что учителям не стоит обольщаться долгими выходными.       С парковкой мне сегодня не особо повезло: из-за выходных все дворы и пришкольная территория были заняты машинами жильцов близстоящих домов. Я кое-как втиснул свой автомобиль в крошечную щель между Жигулём и «Маздой». Вылез осторожно бочком и поплёлся без всякого энтузиазма в школу. Мне было непривычно идти по пустым коридорам, не слыша постоянное: «Здравствуйте, Андрей Игоревич». От тишины в ушах звенело. Учителей, к слову, сегодня тоже было немного: завуч, пара учителей из началки, англичанка и русичка.       Я устроился в своём кабинете. Заварил себе кофе. Обложился бумажной работой вроде составления планов уроков на будущий учебный год, рассортировал ненужную макулатуру, оставшуюся ещё от прежнего преподавателя.       Полки шкафов заметно опустели и наконец нашлось место для литературы, которую я то и дело таскал за собой в школу. Теперь эта необходимость отпала.       Собрав с пола кипу разной исписанной бумаги, я уместил всё в два пакета и отправился выносить мусор. На улице я пожалел, что не надел пальто. Под свитером я дрожал, поэтому всю дорогу до мусорных баков практически бежал.       — Андрей Игоревич, я вас ищу! — на обратном пути меня окрикнула завуч, высунувшись в окно моего кабинета. — Зайдите ко мне срочно!       Как нашкодивший школьник я стал думать, в чём мог провиниться. В кабинете завуча было морозно и стоял непривычный бардак: окна нараспашку, горшки с цветами с подоконников переместились на стол, на полу архивные коробки и стопки бумаги рядом.       — Садитесь, — завуч указала на стул, где стояла лейка.       Освободив себе место, я сел, в ожидании выговора.       — У нас произошло небольшое чепе, — вздохнув, завуч сделала паузу, словно подыскивая нужные слова.       «Неужели меня увольняют», — подумал я, но тут Тамара Борисовна продолжила:       — Только что позвонили из полиции, я толком не поняла ничего, но у них Вера Розанова. Её мать, что ли, напала на кого-то, то ли убила. В общем, они девочкой заниматься не хотят, ей уже семнадцать, опеку вызывать не стали…       Дальше я не слышал, в ушах зазвенело. Меня шокировало спокойствие, с которым завуч рассказывала о произошедшем, да и сама ситуация не была для меня чем-то обыденным. Я, очевидно по неопытности, продолжал всякий раз удивляться, когда завуч, как бы между словом, объявляла, что кого-то из школы поставили на учёт в детскую комнату милиции. Или о том, что одного из учеников на перемене поймали на воровстве в местном супермаркете. Район был не самый благополучный. Ученики из соответствующих семей, но чтобы всё настолько было плохо…       — Я пообещала им, — продолжала завуч, — что кто-то из родственников её заберёт, но у меня нет номера ни тёти, ни бабушки с дедушкой. Сейчас её надо просто отвезти близким. Потом уже я передам информацию в службы опеки, там на год оформится опекунство.       — Что вы от меня хотите? — спросил я, сглотнув ком.       — Вы классный руководитель, съездите за ней. Отвезите, куда скажет.       — Почему я?       Завуч нахмурилась, посмотрев на меня, как на глупого ребёнка.       — Потому что вы её классный руководитель, — каждое слово она проговорила чётко, с нажимом.       — А вы завуч, — парировал я.       — У меня нет машины.       Сильный аргумент. Я не ответил. Конечно, мне было жаль Веру, но последний раз, когда я вызвался побыть нянькой, дорогого стоил. Обвинения в «особых» отношениях с ученицей были свежи, но завуч, кажется, теперь думать про них забыла. Или сделала вид, что забыла.       — В каком она отделе?       — В нашем, на Ленинском проспекте.       Не сказав ни слова больше, я вышел, проклиная минуту, когда я устроился именно в эту школу.

***

Вера.       Открыв глаза, я не сразу сфокусировалась на картинке передо мной. Потрескавшаяся синяя краска на стене, полка с увядающей геранью. От деревянной скамейки онемел бок, я села и потёрла глаза. Голова до сих пор побаливала от дешёвой конины, щека — от удара об пол. Сделав пару глотков минералки, я осмотрелась. В посленовогоднее время в ментовке людей хватало. Напротив меня в обезьяннике сидела пара местных алкашей, лица которых я узнала, ещё один, кажется, был таджиком, в сторонке от всех стоял дед Максим — наш сосед из дома напротив.       По трезвяку милее его в мире не было никого: мелким чинил велосипеды, бабкам помогал картошку с рынка таскать, ухаживал за палисадниками во всём дворе. Но вот на пьяную голову он ещё тот любитель побуянить. Очевидно, соседи снова вызвали на него ментов. Те сажали его на сутки, пока не протрезвеет, потом выпускали. Этой процедуры хватало ровно на месяц, потом всё сначала.       — Верка, ты здесь что? — из-за решётки высунулся дед Максим. — Натворила делов каких?       — Не я, мать, — неохотно ответила я и, подойдя ближе, протянула почти допитую воду. — На вас опять соседи настучали?       — Ух, ведьмы эти, — дед тремя жадными глотками осушил бутылку. — Хер я им помогать больше буду. А то как авоськи свои носить, так к Максиму все прутся, а здесь здрасьте, Максим плохой. Алкаш. Я им ещё устрою. Ну погодят они у меня, — грозя кулаком в воздух, кричал дед, но как только сокамерники «вежливо» попросили его заткнуться, он уже тише спросил: — Мать-то твоя что натворила? Это она тебя так? — дед указал трясущимся пальцем на щёку.       — Сожителя зарезала.       То спокойствие, с которым я это сказала, удивило даже меня саму.       — Да ты что?! — дед чуть не съехал на пол. — Кольку? Сантехника? Вот дела! Я же его только вчера видел. Мы с ним опохмелялись. Ну и ну. За что она его?       — Было за что.       Пока дед ахал и горевал над смертью собутыльника, я пошла в дежурку. Сидеть дальше в ароматах мочи и пота не хотелось.       — Это, — кашлянула я, стоя напротив тучного лейтенанта, — я спросить хотела.       — Ну? — дежурный бросил в рот сушку и запил её чаем, противно причмокнув.       — Мне домой можно?       — Велено сидеть. Следователь сказал, за тобой кто-то из школы приедет.       — Кто? — нахмурилась я, не понимая, причём тут вообще школа.       — Я откуда знаю. Жди.       — Можно я покурить выйду?       — Потерпишь, — лейтёха сделал ещё один глоток чая. — Давай, иди, не мешай мне тут. Дел без тебя по горло.       — По горло это точно.       Я вернулась на скамейку, достала телефон и, дабы отвлечься, зашла в вк: два непрочитанных от Машки и Холодца. Я не стала открывать сообщения. Писать обо всём не хотелось, лучше лично рассказать, хотя если бы не очевидный синяк и другое обстоятельство, вроде грозившего матери срока от шести до пятнадцати, я бы молчала. Больше всего меня волновало то, где я теперь окажусь. Вряд ли меня сдадут в детский дом. На год, конечно, не страшно, но смысл-то где? Наверняка в опеке уговорят бабку с дедом взять меня до совершеннолетия, что, впрочем, хуже детдома в сто раз. Переезд к ним для меня равен заточению в дурдоме, не меньше.       Прислонившись затылком к стене и прикрыв глаза, я даже не заметила, что ко мне подошёл человек, которого я меньше всего ожидала увидеть. Почувствовав нутром чужой взгляд, я открыла глаза, обнаружив перед собой Игоревича.       Сегодня на нём не было привычного костюма. Он стоял в пальто нараспашку, под которым виднелся свитер и джинсы. Я вспомнила свой сон, и мне стало дурно.       Он молча нависал надо мной, кажется, потеряв дар речи. То ли от всей ситуации, то ли от моей фиолетовой щеки, я не знала. Кашлянув, я встала, лениво произнеся:       — Здрасьте.       — Меня завуч прислала за вами, — он говорил так, словно оправдывался, хотя я не задала ни единого вопроса.       — Ясно, — я подняла со скамейки свою дублёнку, кинула на плечи рюкзак с заранее собранной одеждой и, вздохнув, сказала: — Можем ехать.       Биолог лишь кивнул. Сообщил дежурному, что забирает меня и молча мы направились к его машине. Когда я назвала адрес Машки, Игоревич, словно выучивший все наши личные дела наизусть, отчеканил:       — Меня послали не к друзьям вас отвезти, а к родственникам.       Закусив щёку изнутри, я выбрала меньшее из зол.       — В сторону Манежной, дальше скажу куда.       Очевидно, этот ответ устроил Игоревича, и он завёл машину. Я полпути смотрела в окно, наслаждалась зимними пейзажами, старалась отвлечься от дурных мыслей, от которых голова шла кругом. Я не знала, что сказать бабушке. Дед, безусловно, безразлично промолчит, а бабушка, пока не докопается до истины, в покое не оставит. Я не могла рассказать ей правду — сама себе боялась в ней признаться. Желание напиться до забытия никуда не делось. Даже в дороге я тоскливо посматривала на магазины, сдерживая в себе желание попросить об остановке.       Если соврать Игоревичу, что хочу есть, он точно выпустит купить что-то. Бутылку чего-нибудь крепкого можно сунуть в рюкзак, а для конспирации купить пачку чипсов. Чем не план?       — Что у вас со щекой? — вопрос Игоревича был таким неожиданным, что я не сразу обернулась. — Ничего не сломано?       — На катке поскользнулась, — соврала я, даже не прилагая усилий.       На лице Игоревича промелькнула едва заметная улыбка.       — Ваша мать тоже на катке случайно с ножом поскользнулась на отчима?       Меня коробило от слова «отчим». Неужели он всё знал? Или притворялся? Но как это проверить?       — Если вы всё знаете, — осторожно начала я, избегая деталей, — зачем спрашиваете?       — Чтобы помочь. Тут рядом травмпункт есть. Можем заехать.       — Не надо. Нос цел, а ради щеки нет смысла.       — А ради остального? — биолог повернулся, посмотрев на меня многозначительным взглядом.       Я сжала губы, отведя глаза. Он точно всё знал.       — У меня сняли побои, — ответила я, избегая взгляда Игоревича. — Осмотрели. Всё нормально. Жить буду.       К горлу подступил ком. Как бы я ни пыталась забыть произошедшее, оно теперь стало частью меня. Моя жизнь рухнула за одно мгновение. Только два дня назад я веселилась и радовалась жизни. Отмечала новый год. Валялась в снегу. Горланила песни на морозе. Каким же далёким теперь это казалось. Нереальным. Как будто всё это произошло не со мной.       — На перекрёстке направо, — сказала я, когда мы проехали мост, — потом через дом снова направо.       — Кто там живёт?       — Родители по отцу.       — То есть бабушка с дедушкой?       «Кэп», — подумала я, еле сдержавшись, чтобы не произнести вслух.       — Здесь налево, — я указала на храм, за который нужно было в очередной раз свернуть.       — Почему вы сразу не назвали этот адрес?       — Как вам сказать, — язвительным тоном начала я, — моя бабушка считает мою мать шлюхой и алкашкой, а меня ошибкой, которая теперь ещё обузой свалилась на них.       Игоревич ответил сочувствующим взглядом, который мне был знаком. Но кроме сочувствия в них было понимание, что ввело меня в небольшой ступор.       — Вам больше не к кому поехать?       — У отца есть сестра, но она замужем за тираном, так что, — я вздохнула, пожав плечами, — выбор не богатый.       Биолог кивнул, в очередной раз выразив непривычное понимание.