Плечом к плечу

      Командующий Эрвин официально объявил об операции по возвращению земель в пределах Марии. Несмотря на амбициозность и размах, по сути своей это вновь было тратой налогов и неминуемыми жертвами, однако к ним неожиданно начали переходить солдаты из Полиции и в особенности — из Гарнизона. Петра очень удивилась, в одно прекрасное утро увидев целую толпу новобранцев, а Оруо даже присвистнул, подцепив пальцами шлёвки на штанах.       — Мать честная. Ты погляди, да в нашем полку прибыло… Ха, и даже из внутренних районов! Похоже, сладкая жизнь нынче приедается.       Она тогда, разумеется, осадила его, но воодушевлённо-бодрые лица меньше всего наводили на мысль, будто эти солдаты так проштрафились, что достаточным наказанием для них служил исключительно перевод в Разведкорпус. Оказалось, популярность разведчиков впервые за долгое время выросла настолько, что их перестали считать самоубийцами, которые добровольно подкармливают вечно голодных титанов.       Это и радовало, и немного пугало.       Среди новичков обнаружились и ребята из сто четвёртого выпуска, и солдаты постарше. Петра, например, неожиданно для себя встретила двух знакомых из гарнизона Каранеса. Они рассказали, что после новостей о подготовке к миссии и слухах, будто в Тросте скоро заработает «штука для убийства титанов», народ оживился, и чёрная молва о Разведкорпусе начала рассеиваться с удвоенной скоростью.       «Теперь всё иначе! Вы, ребята, будете делать великое дело, и многие хотят помочь, а не отсиживаться в стенах!»       — Ха, великое, — Оруо, когда она рассказала ему это, кажется, готов был плюнуть на ту самую землю, куда поставила раскрючкованное копыто его кобыла. — Как заговорили. Где они раньше были, пока Разведкорпус людей десятками терял ради карт и хоть какой-нибудь информации?       — Сложно их осуждать, — Петра стряхнула пыль с щётки и прошлась ею по атласно-серой лошадиной шее. Циния вздохнула, дёрнув левым ухом, возле которого вилась надоедливая муха. — Мы и правда выглядели безнадёжно, пока не приносили видимых результатов. Хотя слышать это от других и обидно.       — Мягко подбираешь выражения, — проворчал он, очищая крючок и переходя от передних ног кобылы к задним. Наклонившись, провёл ладонью вниз от скакательного сустава и слегка потянул. — Сэнди, давай ногу. Ну.       Гнедая Сэнди повернула морду и изволила сделать, что от неё просили, лишь когда Оруо, кряхтя, взялся за ногу двумя руками. Петра улыбнулась, услышав ворчливое: «Возни с этими кобылами», — но промолчала, ибо, справедливости ради, задние ноги Сэнди давала со скрипом, а к тому же любила чесать зубы о людские спины.       — Так о чём я… А. Сэнди, ровно стой! — дёрнувшаяся нога чуть не выскочила у Оруо из рук, но он удержал её, процедил воздух сквозь зубы и, аккуратно выковыривая из копыта набившиеся навоз, опилки и камушки, продолжил прежним тоном: — Все, кто сейчас радуется предстоящей вылазке, даже не представляют, какая за стенами задница.       — Опять ты капитану подражаешь, — Петра нахмурилась, однако он так усердно воевал с кобылой, что наблюдать за этим, оставаясь серьёзной, было попросту невозможно. Равно как невозможно было не зацепиться взглядом за крепкие, успевшие загореть руки с золотистым пушком. — Когда уже отучишься, Оруо? Тебе совсем не идёт.       — Ладно-ладно, леди Хорошие-манеры, — он, выпрямившись, недовольно покосился на неё, отирая запястьем пот со лба. — Не задница, а… опасная обстановка.       Петра со вздохом закатила глаза, вместо ответа смахнув пыль со щеки послушно наклонившей голову Цинии.       — Ну, а я о чём говорю? — Оруо с раздражённой обречённостью развёл руками, точно говоря: я сдаюсь, раз тебе не угодишь. — Некоторые вещи иначе описать не получается!       — По-моему, у кого-то просто начал сокращаться словарный запас.       В благополучно ускользнувший от неё момент ей начала нравиться фраза «Заноза ты рыжая, Петра». Возможно, дело было в том, как Оруо произносил её: слегка нараспев, с усмешкой, даже если она читалась только в глазах, — и на неё хотелось ответить такой же безобидной колкостью или просто засмеяться. Ни раньше, ни теперь она бы не приняла подобного общения от кого-то, кроме него, и пока Оруо полтора месяца пропадал в госпитале, успела в полной мере осознать, как ей его не хватало.       Она осталась одна. Все, кто был ей особенно дорог, погибли, и первую неделю Петра спала в абсолютно пустой казарменной комнате, каждый раз с трудом заставляя себя не думать и не вспоминать. Тишина давила, и несколько раз она плакала, хотя твёрдо решила не позволять тоске брать над собой верх.       Получалось с трудом, но выбора у неё не оставалось.       В свежесобранный отряд Леви пришлось постепенно вливаться, так как он ещё до этого был своей маленькой группкой. Не то чтобы её не хотели принимать, однако Петра для них была такая же чужая, как и они для неё. С Эрдом, Гюнтером и Оруо было проще: они прежде часто работали вместе на вылазках, а здесь она знала только Эрена, да и то они не успели толком поработать бок о бок. И хотя Петра изначально вела себя дружелюбно, первое время её не покидало чувство незащищённой спины.       Она очень, очень скучала.       Отправлять ему письмо хотя бы раз недели в полторы стало обязательной, даже приятной привычкой. Его ответы, правда, либо не приходили вообще, либо запаздывали, и из-за этого Петра раздражалась, не понимая, почему она в состоянии излить душу, а он не может никого попросить черкнуть пару строк.       Пришлось не раз напоминать себе, как сложно заставить Оруо обнажить личное, что исключало любую возможность посредников и пространных сообщений. А ещё он наверняка стеснялся показывать, что это письма девушке: если первую записку под диктовку писал Робин, то без подтруниваний точно не обошлось.       И вот он вернулся. Скорее, правда, свалился, как снег на голову, и, если бы она не успела взять себя в руки, от радости точно обняла бы, получив в ответ изумлённый взгляд и смущающую шутку. Мысль об этом заставляла краснеть, а потом Петра начала замечать за собой и другие знакомые странности, заставившие крепко призадуматься.       Цитируя великий ум Разведкорпуса Зоэ Ханджи, у всего есть предпосылки. Не может не быть, просто иногда их сложно ухватить в моменте, а осознание наступает, лишь когда находится время обдумать и разложить всё по полочкам. Вот и Петру до поры до времени совершенно не волновало, как приятно ей было вновь чувствовать близкое присутствие Оруо и как она могла на секунду-две потеряться, если он невзначай касался ладонью плеча или приобнимал её, переходя на шёпот, чтобы их не слышали посторонние.       А однажды она осознала, что сама запросто нарушает его личные границы — спасибо Сэнди за невольное содействие в счастливом озарении.       До операции в Сигансине оставалось десять дней. Последние трое суток практически не переставая лил дождь, поэтому тренировки на УПМ приостановили до мало-мальски сносной погоды. Неудивительно, что большая часть разведчиков, приунывшая от пребывания в четырёх стенах, возрадовалась ясному утру так, что столовая гудела, точно улей.       Атмосфера за их столом тоже преобразилась: Оруо сидел с донельзя умиротворённым выражением лица, приковывая к себе озадаченные косые взгляды нового отряда Леви. Одна Петра не удивлялась, ибо давно знала огромную любовь Оруо к УПМ: неважно, дождь был на улице, жара или жуткий холод — он чуть ли не бежал надевать снаряжение, раздражая менее воодушевлённых кадетов самоуверенными высказываниями в духе: «Раз вам определённая погода нужна, посредственные вы будете солдаты».       Тренировка прошла без эксцессов, не считая лёгкого напряжения в их отряде, потому что застоявшейся Сэнди не давало покоя шило под хвостом. Кобыле явно хотелось ускакать галопом в закат, но ей непреодолимо мешал Оруо, поэтому она развлекала себя как могла, начиная от громкого храпа и заканчивая игривыми козлами.       Лишь в лесу её энтузиазм таки вошёл в разумное русло, и обратно выпустившая пар кобыла возвращалась куда более спокойной, наконец позволив расслабиться и всем остальным.       Как оказалось, сделали они это зря.       Отряд двигался галопом под тёплым, особенно приятным после затяжной пасмурной погоды солнцем, и Петра в какой-то момент покосилась на Оруо — тот перехватил поводья одной рукой и зачесывал назад пальцами сильно вьющиеся волосы. Было в этом нечто, притягивавшее взгляд, особенно лёгкий румянец на острых скулах, сильнее выделявший белёсый шрам.       И вот надо было его кобыле оступиться именно сейчас.       Оруо мотнуло вперёд, а Сэнди, сделав несколько кривых шагов, ломанулась вправо, задрав хвост и морду. У Петры едва не выскочило сердце, когда она увидела, как он падает ей под копыта, но кобыла умудрилась перешагнуть через него и, сделав полукруг машистой рысью, завертелась на месте, встряхивая головой.       — Оруо! — она резко повернула за ними, забывая посмотреть, успеют ли скачущие сзади Армин с Жаном придержать лошадей. Циния ещё упиралась в повод, перетаптываясь задом, а подошвы сапог уже ударились о пропитанную дождём землю. Ей потребовались считанные мгновения, чтобы упасть на колени рядом с Оруо и обхватить ладонями его лицо, проверяя, в сознании ли он вообще. Из-под приоткрытых губ между зубами виднелся прикушенный край языка.       — Ты как? Оруо? Господи, ну как всегда… — Петра осторожно похлопала его по щеке, чувствуя, как слегка трепещут её собственные пальцы. Плотно сжатые веки Оруо вздрогнули, и он приоткрыл глаза, сначала глядя поверх неё и лишь затем встречаясь осоловелым взглядом. Кончик языка исчез, оставляя на губах кровавый след.       — Эта кобыла… меня доконает.       Она, абсолютно бессознательно, с облегчённым вздохом провела ладонью по его щеке и лбу, смахивая налипшие травинки. Ощупала голову, проверяя, нет ли под волосами болезненной шишки — та была цела и невредима, однако Оруо, приоткрыв рот, таращился на неё таким странным взглядом, что она на всякий случай пощёлкала пальцами у него перед носом.       — Оруо, ты хорошо видишь? Пожалуйста, скажи, что у тебя не двоится в глазах.       — Мне тебя и одной больше чем достаточно… — сглотнув, не без усилия протянул он, пытаясь набрать воздух полной грудью. Петра обеспокоенно вгляделась в морщины на его лице, готовясь уловить малейший признак боли. Возле них между тем уже собрался остальной отряд Леви, а голос командующего Эрвина смешивался с командами капитана Ханджи.       — Оруо, цел?       А вот и капитан Леви возник возле её плеча, опираясь ладонью в колено. Оруо, уже окончательно очнувшийся, попытался сесть, и Петра, сжав его руку в своей, другой помогла ему выпрямиться. Его немного повело, и он снова медленно проморгался.       — Извините, капитан. Кажется, я такими темпами до Сигансины не доеду.       — Очень смешно, — Петра отряхнула его куртку, теперь покрытую тёмными мокрыми пятнами. — Ты только спину ушиб, или ещё где-нибудь болит?       — В порядке я, в порядке, не суетись, — Оруо, поднатужившись и оттолкнувшись от земли, медленно поднялся. Его рука выскользнула из её пальцев, и он, сделав ещё один вздох, отряхнулся, повёл плечами, потёр поясницу и хрустнул шеей, прежде чем оглядеться. Без всякого намерения падать в обморок. — Где это кривоногое исчадие?.. А, вот и ты, бессовестная морда. И как только тебя выезжали...       — Ладно, раз все живы, закончили прохлаждаться и давайте по лошадям, — капитан Леви, набрав повод, схватился за луку седла и, подпрыгнув, упёрся в стремя. — Петра, Оруо под твоим присмотром.       Она отдала честь.       — Есть!       — Да я не нужен мне присмотр, капитан… — начал было Оруо, но капитан Леви даже не обернулся, на ходу разбирая поводья. Петра между тем, улыбнувшись Саше, которая передала ей грызшую удила Сэнди, обернулась к нему, поглаживая кобылу по бархатному переносью между ноздрями.       — Садись, я подержу на всякий случай.       Оруо изогнул бровь, потом нахмурился и, двигаясь с заметной скованностью в пояснице, перехватил повод практически рядом с её пальцами, серьёзно посмотрев сверху вниз.       — Спасибо, конечно, за заботу, но я и сам справлюсь.       — У тебя может закружиться голова, — она не отпустила, отвечая ему таким же прямым взглядом. — Слышал капитана? Я за тебя отвечаю, пока не вернёмся и ты не сходишь в лазарет.       — Петра, я тебе мальчик, что ли? — в его слегка шепелявящем голосе проскользнули раздражённые нотки. — А ну прекрати позорить меня и отдай лошадь!       — Вот упрямый же ты! — а теперь и она не выдержала, всплеснув свободной рукой. Изумительные двойные стандарты: он бы мог её даже в седло подсадить, а ей поводья подержать нельзя! — Просто прими помощь, если предлагают!       — Да я здоров, как бык! — возбуждённый румянец на его лице стал ярче, а брови дёрнулись, прежде чем выгнуться дугами. — Что мне, первый раз откуда-нибудь падать?       — Ох, ну и пожалуйста! — Петра, тоже вспыхнув в ответ, разжала пальцы и, свистнув, хотя Циния стояла едва ли в пяти шагах от неё, мысленно отвесила в адрес Оруо давно не всплывавшее в памяти «индюк». — Смотри мимо стремени не промахнись!       И хотя, выполняя приказ капитана, всё равно ехала рядом с ним до штаба, иногда бросая косые взгляды, они не перебросились ни единым словом, и это было отвратительно неловкое, гнетущее молчание.       Наверное, не права была она. Действительно: знала же, когда стоит отступить, так почему на этот раз встала в позу, хотя по нему было видно, что он жив, здоров и бегает? Теперь вот поссорились на пустом месте, и осталась она без приятной, заслуженной благодарности.       «Попросить прощения? Но ведь и он мог ответить нормально! — пальцы механическими движениями расстёгивали пряжки на подпруге, и те тихо зазвенели, когда она перебрасывала её поверх седла. — Сам справлюсь. Спасибо, конечно... Фу, а ещё переживаю за него вечно. Разумеется, чтобы выслушивать, какая я надоедливая нянька!»       Она стащила седло, выгибаясь в пояснице, поудобнее перехватила его и нарочно отвела взгляд, чтобы ненароком не пересечься им с Оруо. Правда, всё равно успела заметить, как мрачно он ковырялся под седельным крылом. На его знатно застиранных штанах темнели коричневато-зелёные пятна — последствия недавнего полёта. Хорошо хоть механизм УПМ не повредил, балда.       Однако, судя по тщательно скрываемой хромоте, он таки ударился о короба.       «Не жалей его. Сам с усами, ну и поделом, — и снова пришлось уткнуть глаза в каменный пол, проходя мимо. — Вот не буду с ним первая заговаривать, пусть знает, что задел. У меня тоже есть гордость, в конце концов!»       Саша с Конни как всегда весело болтали, к ним периодически присоединялся голос Жана, а они с Оруо, надувшись, уже разводили лошадей по стойлам в тишине, которая только раззадоривала обиду.       «А ведь сегодня ещё на его постную мину за обедом любоваться…» — Циния с удовольствием сжевала щедро посыпанный солью сухарик, потянулась к карману куртки, где лежали остальные, и Петра дала ей ещё несколько, в расстроенных чувствах поцеловав возле века, прежде чем выйти и запереть дверь. На душе скребли кошки, но она никак не могла убедить себя не усложнять ситуацию: грызло неприятное предчувствие, что Оруо может проигнорировать её или вновь забрюзжать.       «Может, сесть подальше? Но тогда ребята будут коситься, и мы ещё дольше, наверное, не помиримся, — тем не менее иначе у неё будет застревать в горле каждый кусок от ощущения, что достаточно неловко двинуть локтем, чтобы коснуться друг друга. Петра, запахнув куртку, нерешительно брела по коридору мимо разведчиков, конюхов и лошадей. — С другой стороны, моё право. Пусть думают, что хотят. Ах, боже, ну почему ты такой проблемный, Оруо! Нервов на тебя не хватит — твоя мама, должно быть, настоящая святая!»       Откуда-то раздавалось звонкое, мелодичное пение птиц. Петра, остановившись справа от ворот конюшни, прикрыла глаза, запрокинув голову к небу, вздохнула раз, потом второй, и постаралась хоть немного заглушить досаду.       — Ты забыла плащ, — из шума шагов, голосов и конской поступи вдруг выделился голос, и вздрогнувшая Петра поняла, что даже не заметила, как к ней кто-то приблизился. Точнее, не кто-то, а Оруо.       Протягивавший ей форменную зелёную накидку с капюшоном, которую она до этого повесила на дверь стойла.       — Спасибо, — едва не запнувшись на первом слоге, пробормотала Петра, отчего-то робея взглянуть ему в глаза. Забрала накидку, прижала ту к груди и не двинулась с места, точно какая-то её часть надеялась зацепиться за этот шанс.       — Ты к себе?       — Да. А ты?       И снова пауза. Она, сглотнув, почувствовала, что вот-вот покраснеет из-за неуклюжести их диалога. Ну куда ещё можно было пойти перед ужином, если не мыться и менять одежду?       — Наверно, в лазарет загляну. Попрошу какую-нибудь мазь, чтоб спина быстрей прошла.       Говорил он натянуто, но не из-за раздражения: Петра знала эту его напряжённо-смущённую интонацию и почувствовала, что оба они сейчас думают об одном и том же. Просто сомневаются, рискнуть ли.       «Нет, не могу больше. Прошу, пусть только я об этом не пожалею...»       И, сделав глубокий вдох, зажмурилась:       — Я… Извини. Я просто… — пришлось сделать паузу, чтобы выпустить избыток волнения. Пальцы намертво вцепились в плащ. — Ты сам знаешь, что после такого падения сесть с чьей-то помощью безопасней.       Сердце забилось часто и гулко, в коленях появилась дрожь, но Петра заставила себя посмотреть Оруо в глаза — он замер, явно застигнутый врасплох, потянулся к шейному платку, помусолил тот в пальцах и, сглотнув, показался ей донельзя потерянным. А потом медленно кивнул, не отпуская несчастную, уже помятую, ткань.       — Я знаю. Ты не обижайся, ладно? И спасибо. Так и не успел сказать.       В груди что-то дрогнуло от просящей мягкости в его тоне. Петра, только теперь замечая, что всё это время у неё были напряжённо приподняты плечи, сразу почувствовала облегчение: исчезло гнетущее чувство от одного его присутствия рядом, осадок от ссоры начал растворяться, и она, движимая порывом закрепить примирение, тепло улыбнулась.       — У меня есть шерстяной шарф. Если намажешься мазью, можно перебинтовать и сверху обмотать на ночь, чтобы лучше прогрелось… Ну, ты и сам всё знаешь, кому я объясняю.       «Сердце так бьётся… Что это я? Нельзя же так волноваться из-за какой-то ссоры на пустом месте, Петра!»       — Если принесёшь, я повяжу.       «Тише. Тише. Вот дурочка».       — Тогда… — ей стало душно, а кожа на шее и у висков противно зачесалась, — подождёшь меня после ужина возле нашей казармы.       Она буквально пронеслась мимо него, отмеряя непривычно широкие шаги, и от бьющего в лицо воздуха кожа жглась только сильнее. А вечером снова обдумывала произошедшее и чуть не села на постели, осознав, почему Оруо так вытаращился на неё в поле.       «Боже мой. Я ведь его по лицу гладила, будто в этом не было ничего особенного!»       В тот момент её действительно ничего не смутило: она испугалась, и все её мысли крутились вокруг опасений, что он мог сильно удариться головой или потянуть что-нибудь едва ли не накануне миссии. Но теперь, теперь-то!       — Какой ужас… — Петра беззвучно засмеялась, закрыв руками вспыхнувшее лицо. Хорошо, что её соседки уже крепко спали и не слышали, как она шёпотом разговаривает сама с собой.       «Волосы у него мягкие, да — об этом ты тогда подумала? Бедный, бедный Оруо! Как я должна была выглядеть со стороны!»       Перед глазами опять пронеслось воспоминание, как она проводит рукой по его лбу, бережно придерживая голову, и, хотя Петра не могла точно вспомнить все свои эмоции в тот момент, ей показалось, что к волнению однозначно примешалась нежность, отдававшаяся покалыванием на кончиках пальцев.       Невероятно. Уму не постижимо. Петра, перекатившись на бок, выпростала одну ногу из-под одеяла, скомкала его, зажав между бедёр, и свернулась калачиком, глядя в полупрозрачную темень. В ней виднелись чёрный силуэт остова двухъярусной кровати и тёмный бугорок — спавшая, по привычке накрывшись до ушей, Ирви.       «Может ли так быть, что у меня к нему… чувства? Иначе что это такое, я не знаю».       Как сказала бы капитан Ханджи, если что-то подозреваешь, раскрой глаза и докопайся. И Петра честно последовала этому совету: пользуясь накатившей бессонницей, села на койке, укутавшись в одеяло, и углубилась в себя, перебирая в памяти всё их общение за последние два месяца. Особенно задержавшись на том, как Оруо обнимал её, гладя по голове, и заставлял вытереть слёзы шейным платком.       Забавно, но, похоже, он ей взаправду нравился.       Мысли об Эрде и Гюнтере по-прежнему отзывались тоской, а в то время она вообще была разбита вдребезги и корила себя за каждый миг, когда ей хотелось стряхнуть апатию и поддаться пытавшемуся развеселить их обоих Оруо. Волей случая он оказался единственным, кому Петра могла раскрыть душу. Тем, кто делил с ней утрату друзей, к кому она испытывала благодарность, уважение и восхищение. Да, именно так: его раны и шрамы вечно напоминали: это все из-за тебя, ради тебя.       Они могли по полдня проводить вместе, нередко даже ели вдвоём, сидя на койке. Она ни секунды не колебалась, бросаясь ему в объятия, и её никогда не посещало чувство неправильности происходящего. Он был свой — со всеми недостатками и достоинствами, — её давний кадетский соперник, друг, напарник, который умел за доли секунды превратиться из ответственного, собранного Оруо в Оруо-раздолбая, моловшего всякую чушь и ревниво носившегося с шейным платком.       Грубо ругавшегося, ворчливого, манерного дерзкого лентяя, самооценке которого можно было позавидовать.       И тем не менее тот же Оруо, минутами ранее проорав ей: «Сдохнуть хочешь, дура?» — светло улыбался, не отпуская её, даже когда потерял сознание. Тот же Оруо, поварившись ночь в собственном соку, на полном серьёзе вернулся к теме симпатий их капитана к капитану Ханджи и с интересом вникал во всё её доводы и по крупицам собранные доказательства. И он, между прочим, частенько помогал ей то с бумажной работой, то с мелкими делами в штабе, а ещё всегда брал самое тяжёлое, если они ехали за покупками.       Она правда ценила его: с тех самых пор, как утихло их детское противостояние. И даже если чувства проклюнулись при таких печальных обстоятельствах, на фоне близости, порождённой давней дружбой — пусть. Это не меняло её, не меняло Оруо. Не меняло того факта, что он позволял себе шутить над ней и при этом ради неё же бросался под ноги титану.       «Вот бы и он за это время перестал считать меня рыжей занозой, — Петра со вздохом упёрлась подбородком в колени, отрешённо прислушиваясь к мышиному шороху за стеной и предаваясь безобидным, но приятным фантазиям. — Хотя для него это верх нежности, раз он любя называет младших братьев спиногрызами».       «Тебя рядом не было, вот ты и не слышала. Может, ты просто сама про себя ничего не понимаешь, а?» — зацепившееся за прозвище сознание неожиданно подкинуло ей воспоминание из больничной палаты Каранеса, когда они с Оруо до пены у рта спорили насчёт её любви к капитану Леви. Петра улыбнулась было, без труда воскрешая в памяти его взъерошенную шевелюру, припухшие веки и лёгкий румянец на скулах, да так и замерла, «пририсовав» мысленному портрету настороженно расширившиеся глаза.       Робкое предположение: «А не могла ли я ему…» — так и осталось без концовки. Петра медленно выпрямилась, растерянно перебирая в пальцах ткань одеяла. Спина упёрлась в прохладную стену, подстёгивая мыслительный процесс.       — Боже… — она и сама поначалу не поняла, что шепчет вслух. Прежде никак не складывавшиеся в единую картину детали внезапно, с щелчком, состыковались паз в паз. — Почему я раньше об этом не подумала?..       «Слушай, ты меня так отчитываешь, будто ты уже моя жена!»       «Господи, женщина, это просто кусок ткани».       «Я тебя не брошу, не бойся. От меня на раз-два не избавишься».       Если Оруо Боссард как обычно выражал чувства самыми непрозрачными, изощрёнными способами, неудивительно, что она умудрилась пропустить очевидные признаки симпатии, толкавшей его на безумные подвиги, пренебрежение любимыми вещами, объятия в больничном коридоре и в том числе на капризные выходки в столовой.       Возможно, он стремился держать это в секрете — в таком случае его поведение становилось ещё более логичным, потому что Оруо любил оборачивать самые лучшие чувства и порывы в обёртку из ворчания или острословия. От одного проблеска надежды, что она нравится ему и нравилась, быть может, ещё с кадетской скамьи, к щекам прилила краска — Петра прижала к губам сомкнутые в кулак пальцы, чтобы не прыснуть от смущённой радости.       Все его слова неожиданно начали обретать новый смысл — она тихонько похлопала ладонями по пылавшему лицу, закрыла глаза и попыталась, задержав дыхание, немного успокоить зачастившее сердце.       «Это только предположения, твои предположения. Ну-ка перестань, перестань так метаться!»       До операции в Сигансине оставалось девять дней, и она пообещала себе сделать всё возможное, чтобы убедиться наверняка.