***
По окончании занятий я направилась в покои ока-сан. Юки Мисаки я не видела вот уже пару дней: на традиционно совместных завтраках «ка-чан» не появлялась, ссылаясь на плохое самочувствие, а сходить самой… С тех пор как сенсей узнала о моих самостоятельных попытка почувствовать чакру — не иначе как Мэй-тян донесла — моя нагрузка на занятиях неожиданно выросла. И если до этого дня я ворчала на методы воспитания Цубаки-сан как-то походя, то теперь натурально взвыла. Сенсей точно задалась целью определить мой предел сил и терпения, из раза в раз требуя всё больше и больше, из-за чего у меня совсем перестало хватать времени на что-либо кроме учёбы. В том числе и на визиты к ка-сан, из-за этого я чувствовала себя несколько виноватой. За размышлениями я не заметила, как подошла к нужным мне покоям. Постучав для приличия и дождавшись тихого «войдите», я раздвинула створки дверей и шагнула вперёд. В комнате пахло болезнью и травами. Резкие запахи чайного дерева и аниса быстро забивали чуткий нос, а глаза уже привычно отмечали ряды чаш и мензурок на прикроватном столике. Точно в лазарете. Подойдя к кровати, занавешенной полосами полупрозрачной ткани, я опустилась на колени и, следуя памяти Чинацу, склонилась в «земном поклоне»: — Эта дочь вернулась, ока-сан… Края полога чуть колыхнулись, и тонкая прохладная ладонь скользнула по моим волосам. — Вставай уж, хватит гнуть спину, Чи-тян. Я не сержусь. Лучше порадуй меня и расскажи ка-чан о своих успехах… Голос звучал ласково, и меня словно накрыло тёплой волной радости от до этого тревожно сжавшейся в глубине сознания частицы Чинацу. «Ка-чан не сердится». Я аккуратно выпрямилась и, наконец, посмотрела на ту, ради которой пришла. Юки Мисаки. Моя «ка-чан»… Напротив меня, полулёжа в кровати, сидела бледная, худощавая женщина лет тридцати на вид, со впалыми щеками и следами былой красоты на лице. Её сухие кисти рук с длинными пальцами, раньше нередко порхавшие над струнами кото, теперь лишь безвольно свисали из рукавов домашней юкаты. Болезнь сильно подкосила эту некогда безумно красивую женщину, отняла молодость и жизненную силу. Лишь серые глаза, бывшие зеркальным отражением моих собственных, продолжали по-прежнему светиться умом и проницательностью. Память Чинацу хранила совсем другую Юки Мисаки: яркую и живую, точно молодая весна. И мне было по-настоящему больно смотреть, как она угасает. Эта боль ржавой иголкой раз за разом колола сердце, стоило мне заметить, как ка-чан болезненно морщится. Как сотрясаются её плечи в очередном приступе кашля, и как прячет она окровавленные платки от своей маленькой дочери, надеясь, что я не вижу. Туберкулёз лёгких. Покопавшись в воспоминаниях Чинацу, я пришла к выводу, что это началось около полугода назад. Зимой, когда сырой, пропитанный влагой воздух нашего острова становился особенно удушливым и колючим. Ирьёнины лишь разводили руками. Тяжёлая форма «кровохарканья», как здесь называли туберкулёз, с общим чакро-дефицитом. Это не лечится. Они сказали, что последняя миссия окончательно подорвала и без того не самый мощный источник чакры моей ка-сан. Её очаг перестал вырабатывать ян-составляющую в необходимых количествах, и организму недоставало сил, для борьбы с болезнью. Иммунитет не справлялся. «— Простите мне мои слова, Кэйташи-сама, но Мисаки-сан не подходит климат Мизу но Куни. Здесь слишком сырой воздух. Раньше её защищала чакра. Но теперь природный барьер её организма не справляется. Банальная нехватка ян-составляющей. Мне жаль, но, — он низко склонился, уперев взгляд в пол, не желая вызвать на себя гнев главы клана, — вы ведь всё прекрасно понимаете. Мы можем попытаться вылечить кровохарканье, но повреждённый источник останется. Пройдёт неделя или две, и она снова заболеет. У нас, к сожалению, нет таких мастеров, чтобы вмешиваться в работу чакро-источника…» Задумавшись над всем этим, я так и не ответила на заданный мне вопрос. Меж тем женщина напротив ободряюще улыбнулась, явно приняв моё молчание за обычную детскую стеснительность. — Ну же, жемчужинка моя, что ты уже успела натворить? Неужели, опять подсунула лягушку в постель своей нэ-сан? — чуть поддразнивая, спросила она, и я заговорила. Заговорила быстро, взахлёб, рассказывая ка-чан обо всём произошедшем. О предательнице Мэй, о малыше Хидики и Хотару-сан, даже о гнезде жаворонков на кусте дикого кизила. Малышка Чинацу явно брала во мне верх, а я не сопротивлялась, позволяя ей вести нас по тонкому льду материнского чутья. В какой-то момент Мисаки попросила сыграть ей на кото, и я направилась к инструменту. Любовно проведя ладонью по дереву корпуса, смахнула скопившуюся пыль. Проверила натянутость шелковых струн и закрепила на пальцах костяные «коготки». Мисаки не сказала, что хочет услышать, а я не стала задавать вопросов. Ни к чему. Лёгкими, еле уловимыми движениями заскользили пальцы над струнами, и костяные накладки вырвали из пустоты первые звуки мелодии. В голове эхом воспоминаний отдавался голос ка-сан: «Игра на кото — не заученная мелодия и даже не техника, Чи-тян. Это способ проникнуть в суть тысячи вещей, благодаря музыке. Весной погружайся мыслью в полёт ласточки, в горы, покрытые сизой дымкой, в дыхание ветра, спустившегося с гор. С приходом лета думай о шелесте листьев, крике кукушки, песнях цикад и тихом плеске рассветного моря. Осенью думай о дожде, о яркой луне, красных листьях и первых заморозках. Зимой скользи вслед за изменчивыми облаками, вслед за диким зверем, ныряй в чащу леса и вместе с птицей взмывай к небесам. Глядя в утреннем свете на укрытый росой сад, думай о белых полотнах тумана, о бегущей воде и бездонных горных озёрах. Сердцем и мыслью стремись объять бесконечное множество вещей. Наблюдая за их изменениями, познавай изменчивость мира». Я играла. Мелодия потоком воды лилась по комнате. Становилась то холодной и резкой, как горный поток, то медленной и ленивой, как река, что спускаясь с гор, обращается гладкой шёлковой лентой в косе полей и равнин. Музыка говорила о ветре, о грозе, ещё недавно пронзавшей небо и о сотне других вещей, так или иначе отразившихся в моем разуме. Я изменяла. И вместе с тем изменялась сама. Здесь и сейчас для меня не существовало границ физического тела. Они были условны. Любые границы были условны… В этот миг я впервые ощутила эту силу. Холодную, безжалостную, такую родную… Она скользила по моим венам ледяным потоком, толчками проникала в сердце и вырывалась наружу с каждым выдохом. А следом за ней, с новым глотком воздуха приходила другая, чуждая мне энергия, отдававшаяся на языке то кислым, то пряным, то ещё чем-то трудноопределимым. Изменчивая сама по себе, она на миг меняла что-то внутри меня. Искажала мою собственную силу и… исчезала, поглощённая новой, более сильной ледяной волной, исходившей из солнечного сплетения. Ощущение это настолько захватило меня, что я не сразу поняла происходящее. А поняв, от неожиданности потеряла концентрацию и выпала из музыкального транса, нарушая ритм и мелодию песни. Это была чакра.Часть 4
25 марта 2022 г. в 23:20
С того злополучного дня прошла неделя. Моё общение с ото-сан тогда так и не задалось: после разразившейся бури, обстановка среди домашних была напряжённой, и отцу, балансировавшему меж трёх огней, явно было не до детских капризов. Раздраженный мужчина хотел закончить всё поскорее и, наконец, разогнать весь этот балаган.
Меж тем спокойные деньки в поместье улетучились, что роса под жаркими полуденными лучами. Хидики-отото, отлученный от своей ка-чан, постоянно плакал, чем изводил нервы всему дому. Хотару-сан же, напротив, больше не проронила и слезинки. И без того тихая, она целыми днями теперь сидела у себя в покоях, а если и показывалась, то напоминала бледную тень себя прежней.
Кэйташи злился. В его доме царили раздрай и сумятица, и Сузумэ-сама неустанно напоминала главе, кто же виновник его тревог. Впрочем, несмотря на все нападки, Сора-химэ держалась стойко. Её спокойные доводы в глазах ото-сама были куда весомее тяжких вздохов любимой женщины.
Я же тем временем под руководством Цубаки-сенсей продолжала постигать премудрости жизни шиноби. В основном теоретически, так как чакра мне покоряться отказывалась. Наотрез!
За эти дни я чего только не перепробовала. Бес-по-лез-но! Мне никак не удавалось вогнать себя в то самое медитативное состояние, позволявшее почувствовать чакру. Я злилась. Цубаки-сан недовольно хмурилась. По её словам, у моих несравненных старших брата и сестёр всё получалось куда как лучше и быстрее бездарной меня. Создавалось впечатление, что моё тело просто физически не способно долго сидеть на одном месте, а голова ни о чем не думать.
— …Чинацу-химэ! Вместо того, чтобы подобно другим детям нашего сиятельного главы смиренно учиться, вы опять летаете в облаках, маленькая госпожа, — недовольным тоном в очередной раз за этот день выговаривала мне Цубаки-сэнсэй. Ну вот, что я говорила?
— Прошу прощения, сенсей, — склоняюсь я в поясном поклоне. Оправдываться перед такими, как Цубаки-сан, или что-то им доказывать дело бессмысленное. Уж этот урок я хорошо усвоила. Проще уж сразу… Как говорят местные, не бойся немного согнуться, прямее выпрямишься!
— Постарайтесь сосредоточиться, маленькая госпожа. Мои уроки важны для вашего будущего.
Вот тут не поспоришь. В этом мире, где встретить ребёнка с кунаем наперевес легко и просто, от твоих навыков шиноби зависит не только то, насколько богато ты будешь жить, но и будешь ли ты жить вообще. Так что я со всем возможным вниманием относилась к урокам пожилой уже наставницы, стараясь почерпнуть для себя как можно больше полезного. Но…
— …на данный момент столицей Мизу но Куни является город Кохаку, получивший своё наименование за обнаруженные в тех местах залежи янтаря редкого красного оттенка. Слёзы моря, как вы должно быть знаете, госпожа, высоко ценятся среди семей влиятельных феодалов и являются одним из основных товаров страны Воды, ввозимых на территории других государств. Данный факт, в свою очередь, приводит нас к одному из стабильных источников миссий: сопровождение купеческих караванов и торговых судов для клана, а также заказы на их устранение со стороны конкурентов.
…занудства у Цубаки-сан хватило бы и на десятерых.