Хризантемы, морфий и раны

Очередное сентябрьское утро началось отнюдь не с завтрака и даже не с принятия морфия. Маргарита проснулась, услышав глухой стук в окно. Кого там принесло? Может, к Пандоре письмо? Вставать не хотелось, тем более, у Раскольниковой в запасе оставались законные десять минут. Вчера она и так вымоталась, а тут… Проворочавшись с полминуты и все же поднявшись повторным стуком, Маргарита нехотя поднялась, ступая голыми ногами на ледяной пол и тут же вздрагивая всем телом от этого. Вроде спать еще хочется, а вроде и проснулась. Почти. Подойдя к окну и распахнув его, Маргарита впустила в комнату громадного черного ворона, сразу обустроившегося на подоконнике; он был красивым, с жесткими перьями и умными зелеными глазами. Такие не водились в Британии, по крайней мере, она нигде до сих пор не замечала такого рассудительного и напряженного взгляда. Но чтобы глаза были еще и зелеными?.. Кажется, она где-то видела такой же оттенок, такую же суровую преклонную строгость. Раскольникова, поглаживая его по голове, заметила на лапе привязанный конверт. Аккуратно его отвязав, она повертела письмо в руках. Кто ей мог написать? Письмо не предназначалось Пандоре, в Англии не пользуются воронами для доставки писем, в приоритете тут только совы. А может, от Феликса? Вскрыв конверт, Раскольникова с облегченной улыбкой выдохнула. Да, это был ее старший брат, — его заостренный, чуть истеричный, но все еще безумно красивый почерк трудно было не узнать. «Цветок мой, Маргарита! До сих пор поражаюсь тому, как быстро летит время. Ты уехала от нас в июле; сейчас сентябрь, а от тебя, не считая письма по приезде и когда-то в августе, ни весточки. Неужели ты так рассчитывала на то, что, уехав, отделаешься от нас? Нет уж! — я не буду Феликсом, если не добьюсь твоего ответа. В Петербурге намного душнее. Или на меня так подействовал Кавказ? А черт его знает. Я ездил туда в одиночку на весь август; Женьку бессмысленно было брать, все равно ревел бы о «блистательном Петербурге серо-голубого минора». Скажи честно, это ты ему этой пошлятине научила? Если ты, я тебя из винтовки застрелю. Но возвращаясь к Кавказу: виды лучшие, чем что-либо еще. Именно там мне стало свободнее всего дышать, а ты знаешь о моем туберкулезе. Горы, водопады, запахи… ты бы слышала эти запахи. Пахнет свежестью, конями, степью и истинно кавказской удалью. Серьезно, здесь народ горячее всего. Если празднуют свадьбу — гуляют неделю, если танцуют — то всем аулом. Но эти танцы!.. Лезгинка — девушки-лебеди, парни-орлы. Танго по пластике и страсти и близко не стоит с этим. Впрочем, обо всем не расскажешь. Как приедешь (я надеюсь, ты благоразумно решила вернуться на зимние каникулы), тогда и можно будет изложить тебе подробнее и достовернее. Через письмо все равно ничего не понятно. Женька схватил бронхит уже в конце августа, теперь лежит, тщательно старается стать единым целым с Обломовым. К счастью, к книгам питает платоническую(?) любовь. Когда заходил сегодня к нему, он лежал с томиком Сафо; что меня печалит, он категорически против Чехова или Салтык.-Щедр. и чахнет в обществе кого-то такого же чахоточного, как он сам. Приедешь — будем вместе жечь Лондона и Байрона. Говорю тебе, это все Питер. Тут такая болотная слякоть, что сам волей-неволей заквакаешь с одури. Я хочу о многом тебе рассказать, но хорошего понемногу! Тем более, бумага и чернила не заканчиваются, да и связь есть. Мне интересно услышать от тебя, как ты там обосновалась. Надеюсь, ты наладила связи с Ришелье? Навеки твой, Ф.Р.» Прочитав последние строчки, Раскольникова умиленно улыбнулась. Феликс, несмотря на свое над ней превосходство в два года, казался чистым ребенком, таким же живым и остро воспринимающим любые потрясения. В голову пришли его черты; высокий, со светлыми волосами и вечно смеющимися голубыми глазами, Феликс всегда сохранял на лице улыбку, даже в периоды особенно острых течений болезни. Маргарита сама невольно улыбнулась, думая о брате. Это письмо, полученное ею так внезапно, кажется, улучшило ее настроение на весь оставшийся день. — Ты уже встала?.. — Мгм, — Раскольникова вскинула голову, с оттененной улыбкой глядя на Пандору. Последняя строчка ввела ее в легкое замешательство. Этот черт Ришелье. — Между прочим, в кои-то веки проснулась раньше тебя. — О, это большое достижение… Думаю, тебя наградят на завтраке, — ответила соседка, собирая волосы в хвост. Маргарита последний раз взглянула на ворона. Внезапно тот, поежившись, каркнул какое-то подобие смешения «вскрыт» и «смерть» и, тяжело взмыв, улетел. Раскольникова, почувствовавшая в груди закипающее где-то в легких волнение, взглянула в след птице, огромным черным пластом исчезающую в серых, пропитанных ржавым железом тучах. Сегодня будет гроза.

***

Пара заклинаний тянулась настолько медленно, насколько это можно было представить. Маргарита едва ли не проваливалась в свои мысли, выдергиваемая только шагами Флитвика в ее сторону, повышением голоса профессора или толчками в бок от Пандоры. Ее занимали сейчас отнюдь не способы прононса заклинания или то, как нужно держать палочку; Раскольникова думала о утреннем визите огромного вестника. Почему-то она им заинтересовалась. Маргарите не приходилось видеть зеленоглазого ворона, да еще и таких исполинских размеров. Даже те птицы, которые жили при Колдовстворце и которые обитали в лесах, прилежащих к Байкалу, были ростом максимум с три четверти локтя. Этот же — с полтора. Перья отливали чем-то металлическим, клюв казался стальным, но скрежет шурупов и винтов не слышался. Нет, это точно не механизм… Но как он стал таким большим? В аудиторию скользнул лис. Огненно-рыжий, высокий и пластичный, с черным пятнышком на лбу, которое потом расходилось каким-то подобием ободка, он, нырнув под парты, прополз к Раскольниковой. Девушка сама не заметила, как он разместился у ее ног, глядя куда-то в душу. Этого еще не хватало! Она не отошла от того ворона, а тут еще и этот посланник! Зверь держал в зубах письмо. Осторожно, чтобы не привлечь к себе внимания, Маргарита наклонилась к лису и забрала у него листок. Развернув бумагу, Раскольникова едва смогла разобрать строки, которые были написаны угловатым, скорым, с чересчур большим наклоном почерком: «Марг., чрезвычайно срочно. Как угодно отпроситься с уроков и бегом в морг (Мерлина, 13, лис доведет). Пр-р Ришелье.» Раскольникова впала в настороженный ступор. Зачем она понадобилась Ришелье, да еще и так исключительно? Почему в морг? Лис у ее ног начинал скулить и бить хвостом об пол, явно моля о ускорении. Делать было нечего. — Профессор! Простите, можете меня отпустить? — Что с вами? — Тошнит, голова кружится… — Идите. Раскольникова, собрав книги в сумку, оправила воротник рубашки и поднялась из-за стола, направляясь к выходу из класса. Она видела пролезающего под партами лиса и удивлялась, почему никто из студентов почти в упор не видит и не слышит зверя при его внушительных габаритах. Может, он просто очень тихий? Выбравшись из аудитории, Маргарита поспешила и к выходу школы. Лис рысцой бежал рядом. Раскольникова смяла во влажных руках листок, волнительно сглатывая. В голове мешались множество вариантов того, что может понадобиться от нее Ришелье. Нет уж, там будет не просто осмотр тела, он бы не стал вырывать ее посреди учебного процесса… Вскрытие? Скорее всего. Маргарита надеялась, что все обойдется рукой или хотя бы шеей. Нет, ради всего святого, только не сердце. На улице дул сильный ветер, и Раскольниковой приходилось кутаться в мантию, чтобы не замерзнуть насмерть. Действительно, надвигалась гроза: где-то вдали уже грохнул гром, горизонт заволокло тучами. В воздухе запахло сыростью. Ноги, сводимые ледяным ветром, не слушались. Маргарита чувствовала себя жутко неуютно, ей было попросту страшно от того, что она может увидеть при встрече с профессором. Раскольникова уже воображала, в каком состоянии будет лежащий перед ней труп. И почему Ришелье сам не препарирует? Неужели ему так понадобилась ее помощь? Нет, он достаточно опытен… С такими мыслями Раскольникова добралась до морга. Им оказалось большое темное здание, выглядящее заброшенным. Еще раз сверившись с запиской и с табличкой на стене, Маргарита удивилась: она бы ни за что не узнала морг без указанного адреса. В окнах, плотно зашторенных, не было и намека на свет, мраморная темная лестница оказалась покрытой мхом, в камне, из которого сложили стены, пробивалась зелень. Переборов волнение и почувствовав, как в спину бьет ледяной ветер, Раскольникова толкнула огромную дубовую дверь, поддавшуюся с исключительным скрипом, и зашла внутрь. В коридорах свечи почти не виделись, они освещали лишь редкие и далекие друг от друга участки. Начиная шагать куда-то вглубь, туда, куда ее продолжал вести лис, Маргарита чувствовала ужасный холод. По коридорам были расставлены каталки, где-то лежали небрежно сложенные саваны для покойников. Все шумы, доносившиеся с улицы, прекратили свое существование. Раскольникова чувствовала взгляды, взгляды, взгляды, направленные исключительно на нее. Она, еще пара человек, включая Ришелье, и ее проводник — вот и все живые в этом здании. Остальные — г н и ю щ и е т р у п ы. Лис, единственная яркая точка, взбежал на лестницу, увлекая за собой девушку. Она старалась держаться его, потому что зверь был единственным, кому она здесь более-менее доверяла. Ступив на начинающую гнить лестницу, Раскольникова ощутимо вздрогнула: по коридорам разнесся ужасающий скрип, и теперь точно все взгляды пустых, высохших или прогнивших глазниц, не моргая, устремились на нее. Страх не давал нормально дышать. Руки леденели. Хотелось сбежать оттуда сию секунду. На глаза собираются слезы. К горлу подступает тошнота. Тоска, необъяснимая тоска, тянущая весь организм куда-то вниз, к недрам земли, к этим уродливым гниющим ступеням, пропахшим сыростью, к кладбищу, которое точно (как думала сама Маргарита) располагалось под моргом, заполнила все легкие девушки, заставляя глотать воздух и стараться избавиться от гниющего удушья, сковавшего ее горло. Взгляд сосредоточился на лисе, словно изо всех сил пытающемся нырнуть в темноту и оставить Раскольникову наедине с миром мертвых, взгляд не оставил ничего лишнего в поле зрения. Только рыжая живая точка. Лис довел ее до одного из кабинетов, садясь и явно предлагая Маргарите войти. Раскольникова, набравшись смелости, толкнула дверь. Та заскрипела. Стоило девушке оказаться в самом кабинете, как пространство замкнулось, оставив внешний мир за порогом. Помещение являло собой темный тамбур, в котором висело черное пальто (кажется, принадлежащее Ришелье), ведущий в светлую комнату, в которой слышался металлический звон и звук мерных, тяжелых, хромающих шагов. — Маргарита? — на фоне абсолютно светлого помещения появилась мужская фигура. Лица не было видно; силуэт был одет в белый халат, из-под колпака выбивались черные волосы, крепкие и большие руки, облаченные в перчатки, были скрещены на груди. Глаза горели в темноте чем-то малахитовым и вражеским. — Вы опоздали. — Куда?.. Зачем вы меня вызывали? — по голосу, хриплому и твердому, Раскольникова окончательно признала профессора Ришелье. По телу пробежали мурашки. — Затем, что мне нужен помощник для особого случая. — Почему вы не вызвали кого-то из больницы? Там, по крайней мере, знают, как это делать… — Вот именно, милая барышня. Они знают, что делать, а моя задача — обучить вас хоть чему-то. Привыкайте, пока вы под моим надзором, поблажек не будет. Халат и перчатки в самом кабинете. Профессор вернулся в светлицу. Маргарита, с усталым вздохом сняв с себя мантию и оставив ее в коридоре, вошла в комнату и почувствовала, как к горлу подкатывает очередной тяжелый комок тошноты. На белом столе лежал бледный покойник. Он был обнажен, за исключением паха, закрытого белым полотнищем; это был мужчина лет тридцати или чуть старше, с каштановыми волосами, отливающими куда-то в медь. Лицо выражало предсмертную агонию, пальцы сжались, явно обнаруживая следы отчаянной борьбы. В груди, трупно-бледной, располагалась на уровне сердца рана, сделанная явно с удовольствием каким-то продолговатым узким предметом. Раскольникова взволнованно вздохнула. Становилось чертовски страшно. Кто и зачем убил этого человека? И это ведь не ординарная «авада кедавра», нет… Это что-то бесчеловечное, зверское, ужасающее своей жестокостью и заставляющее сердце от ужаса ускорять свой ход. Похоже на след топора. Вымыв руки, надев колпак, халат и перчатки, девушка подошла к алтарю, над которым склонился жрец. Маргарита настороженно наблюдала за его выражением лица, уже мысленно молясь о том, чтобы ничего чересчур ужасного не произошло, как тут профессор изрек: — Обстоятельства смерти на столе, потрудитесь ознакомиться. Рядом с подсвечником лежала небольшая папка, на которой написали «Аврорам категорич. запрещ.» Неужели Раскольникова заглядывает в мир преступности и беззакония? С тревожным трепетом раскрыв бумагу, Маргарита, стараясь внимательно прочитать каждую строчку, вникла в следующее: «Вертер Флинт, 06.07.1944 - 25.09.1976. Пожиратель Смерти, погиб 25 сентября 1976 года. Убит неизвестным путем удара острой стороной топора в сердце. Предполагаемый убийца — маньяк, охотящийся исключительно на радикально настроенных чистокровных (личность не установлена). Смерть зафиксирована через 2 часа после наступления оной. Пострадали сердце, аорта, правое легкое, задето левое легкое, сломано два правых ребра.» Маньяк, охотящийся исключительно на радикально настроенных чистокровных… Что это? Раскольникова в беспокойстве потерла руки. Тут творится настоящая чертовщина, — жертва устала уговаривать хищника и отрастила себе клыки. А раз маньяк, значит, это не первый случай? — Надеюсь, вы догадались, что вскрывать будем сердце. О нет! Маргариту передернуло. Нет, пожалуйста, только не сердце. Почему-то она боялась этого вскрытия сильнее всего. Вздохнув и подойдя к столу, на котором лежал убитый, Раскольникова взяла в руки, все еще безумно холодные от волнения, скальпель и пинцет. Она тупо глядела на место удара, плывущее перед глазами каким-то неясным бордовым пятном, и чувствовала, как в голове тяжелеет желание стереть себе память и убежать из этого страшного места, которое насквозь пропахло трупами и спиртом. К счастью, Ришелье сделал первый шаг. Он уверенно, со знанием дела разрезал кожу чуть ниже подбородка, проводя линию к полотнищу. — Дорезайте. Нужно отсепарировать мягкие ткани от грудной клетки, — профессор внимательно и строго взглянул на Раскольникову. Под таким тяжелым взглядом, внутренне молясь о том, чтобы сделать все верно, Маргарита неуверенно провела скальпелем по коже на груди покойника. Мерлин, она сейчас в обморок упадет. — Что ж вы так боитесь? Не укусит он вас. Смелее! — спасибо. Подбодрил. Отведя ткани с груди, Раскольникова, перед которой остались лишь мышцы и жир, пугающие своей реальностью, подняла взгляд на профессора. Тот стоял, хмурясь и придирчиво оглядывая работу ученицы. — Место удара не заденьте, будьте так добры, — Ришелье, отстранив руки Маргариты, рассек ребра ножом. Раскольникова едва сдерживала нервный возглас, лишь сжимая пинцет и чувствуя, как дрожат кончики пальцев. Профессор делал все уверенно, смело, совершенно не боясь возможной ошибки. Казалось, они ему были просто неведомы. Новая волна смеси странного, животного благоговения перед Ришелье и такого же натурального страха стал момент, когда Маргарита увидела рассеченное сердце, точнее, его остатки. Профессор задумался. — Пишите: уничтожены левые желудочек и предсердие, наполовину рассечена поперек аорта. Черт с ним, с этим покойником. Раскольникова судорожно вписала показания на первый попавшийся лист и вложила его в папку со сведениями о смерти.

***

Маргарита вернулась в Хогвартс только к шести вечера, значительно опоздав на ужин. Всю ее дорогу обратно Раскольникову занимали только несколько мыслей. «Что такое человек? Неужели мы влюбляемся в мешки жира и мяса? Неужели все это присутствует даже в самой возвышенной личности? Мы ведь состоим из одного и того же, мы все одинаковы…» В голову лезли отвратительные размышления о том, что если сделать все верно, можно будет пересадить организм одного человека в кожу другого, и тогда ничего особо не изменится, ощущения, как кровь течет по венам и артериям, как по нейронам поступают сигналы в мозг и обратно. и душа заключена в плоти, и ей оттуда не выбраться. сделаешь один разрез неверно — и погубишь целый мир, заключенный в этом человеке. а скальпель держат бабочки.