Хризантемы, морфий и раны

…у него вновь кошмар. Ремус сидел на постели, вперяя взгляд в одну точку и стараясь отдышаться. Один и тот же кошмар, преследующий его почти каждую ночь: он, обращенный в волка, убивает человека. Точнее, ему нравится это делать. Люпина пугала не сама картина окровавленного тела, а то, что он и в реальности может кого-то убить так, лишить жизни или обречь на вечные страдания. Его пугали не крики жертвы, а собственный вой в экстазе хищника, раздирающего жертву. Его пугал он сам. Сейчас Лунатику хотелось рыдать от страха. Забиться куда-то в угол, туда, где его никто не достанет, и выплеснуть весь накопившийся ужас, потому что самому сдерживать себя уже чересчур тяжело. Но покуда такой возможности нет — лезвие. Сверкнувшее под лунным светом, оно опустилось на бледное предплечье, уже покрытое множеством новых порезов и старых шрамов, и оставило еще одну отметину. Ремус задержал дыхание от тлеющей боли, затем глотнул кислороду, потом еще, и еще, жмурясь и сглатывая все больше. Ему показалось странным, что на лезвии осталась кровь, а не ненависть — по крайне мере, ему казалось, что именно она течет по его венам, перемешанная со злобой, потаенным ужасом и искренними стараниями стать нормальным. Глядя на совсем свежий порез, Лунатик чуть не плакал от понимания, что он становится окончательно зависимым от таких самоистязаний, что сейчас он — марионетка в цепких руках самоненависти, которая совсем не собирается отпускать такой экземпляр. И правда, Люпин чувствовал себя какой-то бабочкой, распятой булавками под стеклом и обреченной на беспомощность. Выпив успокоительного, повертев бутылку воды в руках и печально вздохнув, Ремус понял, что отоспать законные оставшиеся 3 часа у него не выйдет. Вызвав люмос на конце палочки и заодно недовольный псих Питера, которому посветили прямо в глаза, Лунатик прошарил свою тумбочку. Уайльд? Кафка? Лучше уж По. «Падение дома Эшеров» в руки, и вот Лунатик уже спустился в гостиную. Он не один: в одном из кресел лежал Мефистофель, растрепанный и, кажется, спящий. Глаза были перевязаны галстуком Когтеврана, рыжие волосы растрепаны и смешаны с колючей проволокой в них, руки… какого черта. Руки мертвой хваткой сжимали разбитую бутылку, и создавалось ощущение, они что омыты кровью, настолько окровавленными они были. Настороженно вздохнув, Люпин опустился в кресло напротив, распахивая книгу и опуская взгляд. «Оказалось также, что он подвержен беспричинному неестественному страху. — Я погибну, — говорил он, — я должен погибнуть от этого жалкого безумия. Так, так, а не иначе, суждено мне погибнуть. Я страшусь будущих событий, не их самих, а их последствий.» Чувствуя на себе пристальный взор, Ремус, все же побоявшись встретиться с ним, продолжил чтение: «Дрожу при мысли о самых обыденных происшествиях, потому что они могут повлиять на это возбуждение невыносимое. Боюсь не столько самой опасности, сколько ее неизбежного следствия — ужаса. Чувствую, что это развинченное, это жалкое состояние, рано или поздно кончится потерей рассудка и жизни в борьбе со зловещим призраком — страхом!» Страх накрывал и самого Лунатика. С каждым словом, с которым он погружался в чтение, Люпин все явственнее чувствовал кипяточный и ледяной взгляд на себе. Наконец не выдержав неведения, Ремус вскинул голову. Он тут же прижался к спинке кресла, с разгоревшимся тревожным ужасом глядя на прищуренные, дикие угольки глаз напротив. Зрачков не было видно. Искусанные губы растягивались в хищном оскале, обнажая клыки, готовые впиться в живую плоть с момента на момент. Мефистофель замер, не дыша и, казалось, готовясь к прыжку. Он не двигался от слова совсем. — Прекрати, — испуганно, в ужасе, задохнувшимися стиснутыми легкими. Угольки разгорелись. Мефистофель наклонил голову. Идеально ровно наклонил голову. Как кукла. — Мефистофель… — хотелось дать команду «фу», как собаке. — Что «Мефистофель»? Страшно от того, что не можешь меня контролировать и предугадать мои действия? — с издевательским состраданием прошептал Баскервилл. Страх перед чем-то животным парализовал Ремуса. Он мучительно вбирал в грудь воздуху, стараясь наконец получить нужную дозу, но ничего не выходило. В голове мешался рой неясных мыслей. По рукам, вцепившимся в подлокотники, прокатилась ледяная дрожь. Кошмар, из-за которого Люпин проснулся, вновь пронесся в сознании: смерть Джеймса от лап волка, заключенного в Лунатике. Ховард рванул вверх, теперь угрожающе глядя на Люпина, затем швырнул осколки бутылки в стену, отчего она разбилась с громким звоном, шарахнувшим от стены в уши Ремуса, и, молнией оказавшись около парня, провел окровавленной рукой ему по шее, сдавливая ее. Притянув Люпина к себе, Мефистофель глянул прямо в глаза, едва сдерживая довольный прищур, и прошипел: — Ты ведь не можешь меня контролировать, так? Равно как и себя, животное. Из Баскервилла вырвался чудовищный хохот. Рыжий отбросил Лунатика на кресло, освобождая его от своих цепких рук, и прошел куда-то за кресло жертвы. Люпин, прижимаясь к спасительному креслу, закрыл глаза, наконец преодолевая блок в горле и вздыхая размеренно. Честно — реветь от страха хотелось. Книга с негромким стуком упала на пол. Люпин, вздрогнув, опустил взгляд: «Белая одежда ее была залита кровью, изможденное тело обнаруживало признаки отчаянной борьбы. С минуту она стояла, дрожа и шатаясь на пороге, — потом, с глухим жалобным криком шагнула в комнату, тяжко рухнула на грудь брата и в судорожной, на этот раз последней, агонии увлекла за собою на пол бездыханное тело жертвы ужаса, предугаданного им заранее.» Он потерял сознание.

***

— Итак, сегодня мы повторяем приготовление лечебного зелья, спасающего от головной боли, — Слагхорн прошел к своему столу, садясь затем за стол и начиная что-то записывать. — Можете приступать к работе. У вас всего час. Ремус, едва сдерживая порыв опуститься на стул и закрыть лицо руками, выдохнул и устало подошел к стойке. Сегодняшняя полубессонная ночь отвратительно его вымотала; обморок только ухудшил это состояние. Руки были совершенно ватными, голова ныла, и это самое зелье, которое они с Маргаритой должны сейчас приготовить, было бы очень кстати. Раскольникова, искоса наблюдая за абсолютно измотанным сокурсником, встревоженно вобрала в грудь воздух, опуская взгляд в скрижаль. Почему-то ее безумно волновал такой вид Ремуса. Почему? Знала бы она сама. Люпин казался ей хорошим парнем, таким, каких теперь почти не встретишь. Сириус, с которым она познакомилась пару дней назад — слишком самоуверенный. В Регулусе она не разобралась даже приблизительно… Ховард или Мефистофель — как угодно. Пугающий, жуткий молодой человек. Люпин, стараясь хоть минимально помочь Раскольниковой, перебирал в голове сегодняшнюю встречу с Баскервиллом. Таким же отвратительным ему представлялся лишь Фенрир. Этот парализующий, сковывающий движения, животный ужас в глазах самого Ремуса, дикая вседозволенность, переходящая в опасность, во взгляде Мефистофеля — все это так отвратительно действовало на сознание Лунатика, что тот и сам не заметил, как начинает задыхаться. Сначала перед глазами все поплыло, что Ремус списал на обычную усталость; затем биение сердца стало отзываться и в голове, давя на мозг; следом подоспела и общая слабость. Только минуты через две, уже не соображая, находится ли он вообще в этой реальности, Лунатик сообразил, что он схватил паническую атаку. Что делать? Урок и зелье в самом разгаре. Если он не выйдет, его накроет прямо здесь. — Марго… прости, пожалуйста, что говорю… — Люпин уже крупно дрожал, не в силах говорить нормально. — Мне нужно выйти… это минут пять… не больше. — С тобой точно все в порядке? — Маргарита даже не посмотрела на то, что Лунатик назвал ее Марго. — Может, выйти с тобой? — Нет, спасибо… это мелочи, — выдавил Ремус, вылетая в коридор с натянутой, кукольной, истеричной улыбкой на лице. Там он, сбросив всякое притворство, рухнул на пол прямо рядом со стеной и, уткнувшись в колени, постарался успокоиться. «Это не продлится долго… успокойся… все будет нормально…» Он цеплялся за любое проявление сознания его затененным разумом. Люпин бы так и просидел до конца урока, если бы через полминуты он не почувствовал на себе осторожное прикосновение. — Ты уверен, что не нужно было тебе помогать? Лунатик вскинул голову, стараясь сконцентрироваться на пришедшей. Ею оказалась Маргарита. — Абсол-лютно… — Идиот. Раскольникова опустилась рядом с Ремусом, беспокойно заглядывая ему в глаза и открывая бутылку воды. Она и сама нередко испытывала такой внезапный прилив ужаса и знала, что такое просто ужасно. — Выпей. Полегчает. Благодарно приняв прохладный и спасительный глоток воды, Лунатик закрыл глаза, все еще пытаясь прийти в себя. — Тебя обнять можно? — опять ступор. Разрешение на объятия? Что? Его когда-то о таком спрашивали? — М-можно… Тепло обволокло его всего, заставляя постепенно возвращаться в этот мир. Ремус едва не вцепился в ладонь Раскольниковой, утыкаясь ей в плечо и пытаясь сделать хоть что-то, чтобы прийти в себя. Как из-за тумана, из-под толщи воды доносились слова когтевранки: «Я тут, я с тобой, это скоро закончится». Нежным движением Ремуса подняли за подбородок, заставляя посмотреть в глаза, и Маргарита осторожно спросила: — Тебе очень плохо? Может, еще воды? Лунатик, уже чуть успокоившийся и пришедший в себя, дергано выдохнул. Ему хотелось только остаться в этом тепле навсегда, в этом вдруг обретенном спокойствии. Сжав руку Маргариты и отводя от стыда взгляд, Люпин помотал головой. Он почувствовал, как пальцы девушки аккуратно и заботливо гладят его по лицу, и рефлекторно прильнул к ним, прикрывая глаза. Кажется, он в безопасности.