Гость из прошлого

      Шарлотта ступала в темноте, под аккомпанемент хлюпающих и склизких звуков, медленно утопая в вязкой жиже, растилавшейся под ногами. «Ну как ты могла быть такой глупой! Как ты могла забыть забрать фонарь!» — сокрушалась Чарли, упорно топая вперёд.       Мысли об отце и просьбы о помощи со стороны Элизабет — всё, что волновало девочку в той тоскливой гримерке. Шарлотта и думать забыла про какой-то там фонарик, подаренный ей мистическим существом из потустороннего мира, который неоднократно помогал ей и благодаря которому Чарли смогла зайти так далеко. Подумаешь, мелочи! И теперь, когда она осталась без света, девочку терзали мысли о том, что же ей делать.       «Возможно, в душе папы будет светлее. Да и я же смогу разглядеть в темноте силуэт какого-либо монстра, верно? — успокаивала Шарлотта себя. — Если я вообще доберусь до души папы… Я чувствую, как меня медленно засасывает на глубину! Что ж это за тоннель такой?» Чарли старалась не делать перерывов, с каждым шагом она только сильнее наращивала темп, желая оказаться как можно быстрее возле того, кто пожертвовал ради неё всем на свете: деньгами, авторитетом в обществе, славой и личной жизнью (да и жизнью в целом), но её только сильнее затягивало в болотистую жидкость. Именно так работают топи: чем движения больше, тем меньше они желают тебя отпускать.       Шарлотта не понимала, откуда взялась эта мерзость и почему её не было в предыдущих проходах, да и это не было столь важно, как вопрос: «Как же из этого выбираться?»       Девочка умела левитировать и делала это превосходно, но вот только ноги увязли, как в луже чернильной смолы, и любые попытки спастись заканчивались провалом. Но Чарли не могла остановиться здесь, не могла сдаться и смирно принять свою судьбу. Она шла к этому так долго! Неужели сейчас Шарлотта бы стала отступать? Даже если её и затянет по голову, она попытается сделать хоть что-то для своих родных.       «Нет, это уже несмешно! Я не готова тут погибать! — Чарли вытащила меч и с хирургической аккуратностью приставила лезвие к своей ноге. Девочка вздохнула, опустила его ниже, в склизкую жижу, стараясь не задеть особо важные сосуды, и наклонила его в бок, как лопатку с песком. Таким образом Шарлотта пыталась раскопать свои ноги, хотя бы одну ступню, чтобы просто удостовериться в возможности такого варианта спасения, но рукоять меча аналогично прилипла к хлюпающей поверхности, начав утопать. — Только меч мне не хватало потерять!»       Чарли стала выдирать его из болота, но и оно сопротивлялось действиям Шарлотты, увеличивая скорость поглощения её тела. «Точно не так я представляла свою смерть! Окончательную смерть, — уточнила сама себе Шарлотта. — Ну же! Ты разрубал пространство между душами, но ты не можешь разрубить какое-то желе?!»       Пока Чарли спасала себя и меч, сзади послышалось хлюпанье, оно становилось все громче и ближе: кто-то ещё плелся по темному тоннелю за спиной девочки.       По спине пробежали волны мурашек. Шарлотта занервничала, запаниковала и кинулась отдирать меч от пола, будто бы сейчас что-то должно было пойти по-другому, случилась бы какая-то магия, и он бы снова засверкал в её руках. Возможно, она рассчитывала на помощь адреналина в этом деле, но, даже пребывая в стрессовом состоянии, Чарли осознавала всю глупость подобных надежд.       «Ну же! Почему ты такая слабая?! — ругалась она на себя. Шарлотте совсем немного оставалось до того, чтобы уйти под жидкость по грудь, и девочке уже не было смысла бороться с болотом. — Ну почему всегда так?! Почему всё, что я делаю, приносит либо вред моим друзьям, либо мне самой!»       Самокопания Шарлотты прервались.       Жижа сдавила лёгкие Чарли, она пыталась двинуть руками, ногами, выплыть из болота, но всё её тело окутала эта вязкая мерзкая жидкость и сковала, как незастывший цемент.       Вскоре после погружения она почувствовала жар по всему телу, её словно пробило выстрелом пистолета: конечности Чарли плавились, кости мякли, а сознание улетучивалось. Создавалось ощущение, что скоро Шарлотты не станет вовсе. Не было сил плакать, глаза сами собой смыкались, и Чарли медленно окутывала сонная пелена. В нос ударил кислый, протухший запах гнили, от которого голова сильнее пошла кругом. Шарлотта сморщилась, попыталась откашляться, но в рот попала частица этой жидкости. Она обожгла язык и нёбо Чарли, но, к счастью, ожогов не оставила, поэтому девочка с лёгкостью выплюнула из себя эту жижу со вкусом помоев, но послевкусие во рту осталось ужасное.       Девочка все ещё пыталась сопротивляться, но тело противилось. Казалось, оно предпочло бы продолжать расслаиваться на отдельные локоны, нежели хоть немного постараться над спасением своей хозяйки.       Температура росла, дышать было невозможно, успокоить боязливое сердце казалось чем-то нереальным, кости ломились под тяжестью этой жидкости, и Чарли плавно рассыпалась на части, держа в руках тот злополучный меч, под раздававшееся с поверхности хлюпанье.       — Нашел, — прогремел голос над девочкой.       Внезапно Шарлотту схватили за подмышки и вырвали из болота, уложив к себе на руки.       Чарли прокашлялась (её спаситель даже похлопал Шарлотту по спине), открыла заспанные очи и огляделась по сторонам.       Сложно было разглядеть силуэт, освещаемый небольшим лучом света, исходившим из-под рук, удерживавших Чарли, но сияние жёлтого глаза в сочетании с рефлексами на маске позволили ей рассмотреть апатичную морду Левши.       Сначала Шарлотта не поверила своим глазам. Она подумала, что это лишь её сон, и её спасение было просто небольшой колыбельной измученного мозга перед отправкой на вечные страдания.       — Ты как? — подал голос мишка, озабоченно осматривая тело Чарли. — Надеюсь, ты не дошла до сока.       — Я… Я в порядке… Наверное, — не находя сил отвечать, шептала девочка. Её тело пришло в норму, но вот раны, оставленные ранее членами семьи Афтонов, неприятно заныли. Шарлотта массировала болевые места, стараясь успокоить жар и избавиться от чувства, словно бы её режут на части тупым лезвием. В этот же момент девочка вспомнила про меч, и, обнаружив его в своей руке, она умиротворенно выдохнула.       — Далеко же ты зашла без фонаря, — вновь взяв её под подмышками, Левша выставил Шарлотту перед собой и осмотрел с ног до головы. На его белом металлическом брюхе горела жёлтая звезда, освещавшая их самих и стенки коридора.       Сам по себе тоннель выглядел как нечто странное. Первая ассоциация, которая пришла Чарли на ум звучала так: «Когда ты с застоявшейся сардельки снимаешь обёртку, с ней всегда вместе снимается и кожа, и желеобразная бесцветная масса. Если эту обёртку вновь сложить, как она и была, получится полое пространство, обитое кожей уже голой сардельки, внутри которого будет копиться вонючее желе». «В самом деле так и выглядит… Но почему путь к папе похож на это?» — недопонимала Шарлотта.       — Оставь её, Левша, — скомандовал низкий бархатный голос, к которому Чарли тут же обернулась. — Прошу, поднеси её ко мне.       Мишка, подчинившись, сделал несколько шагов вперёд, и перед Шарлоттой предстал Генри. Уставший, измученный, с неисчислимым количеством ран и ожогов возле рта и рук, но все равно по-доброму, по-старчески улыбающийся Генри Эмили в своем пожелтевшем рабочем костюме, с седыми волосами, с неухоженной бородой и морщинистой кожей.       — Папа… — голос девочки дрогнул. Она протянула свои руки к пожилому мужчине и разрыдалась, как малое дитя. — Папа! Вот и ты!       Старик притянул к себе дочь, заключив её в крепкие объятия, упал на колени и расплакался ей на ухо, любовно целуя в щеки и вытирая большими пальцами влажное лицо дочери. Шарлотта жалась к нему, ревела навзрыд, вжималась в его хрупкое, но все же стойкое тело.       Она не хотела и не смела отпускать его, Чарли поклялась, что больше никогда в жизни она не покинет его и не оставит одного на произвол судьбы, что Шарлотта просто не посмеет вновь его сломать и заставить спасать себя от его некогда лучшего друга.       От его колючих поцелуев девочка не спасалась, как бывало раньше, от холодных рук её душа только сильнее загоралась желанием обогреть и защитить своего отца от всех бед и невзгод этой планеты, но от слёзных содроганий старика сердце Шарлотты разрушалось на части. Она не хотела видеть своего папу таким, поэтому Чарли провела своими ручками по его щекам и обняла за шею.       — Ну чего ты, пап?.. Нашел из-за чего реветь!.. — через слезы смеялась Шарлотта. Генри стыдливо покраснел и протер запотевшие очки.       — Лотти, я… Я так виноват перед тобой, — виновато склонив голову перед Чарли, молвил мужчина. Девочка непонимающим взглядом осмотрела седую макушку и сомкнула брови в надежде услышать продолжение. — Я обещал тебе, что всегда буду рядом, чтобы защитить тебя… Но я не смог спасти тебя однажды, когда тебя выгнали на улицу и оставили одну… И во второй раз тебе пришлось спасать уже меня… Я не понимаю, как ты все ещё можешь называть меня твоим отцом после всего, что я не сделал для тебя… Не нашел сил сделать…       — Ну что за глупости, пап! — кричала Шарлотта, приподнимая голову отца и пропуская между пальцами его короткие вьюны. Её не просто изъели подобные слова — измельчили на мелкие кусочки. Чарли не могла и представить себе того, что Генри винит себя в том, в чем его вины не было вовсе. Видимо, это было семейным. От осознания груза греха, лежавшего на плечах мистера Эмили на протяжении всех этих десятилетий разлуки, Шарлотте становилось ужасно дурно и тесно в груди. — Ты никогда не был виноват в том, что произошло! Ты не мог знать того, что дядя Уильям так поступит со мной…       — Я догадывался!.. Я думал о том, что он может пойти на такое, но я всё равно решил оставить тебя одну!.. Да ещё и под наблюдением у этой куклы! — мужчина чуть ли не кинулся в ноги Чарли, закрывая свое лицо, заливавшееся слезами.       — Марионетка пытался сделать всё, что в его силах, дабы спасти меня! Это правда! Не ругайся на него, пожалуйста! — молила девочка, пытаясь успокоить горюющего отца. Она ласково гладила его по шершавой коже и радостно голосила: — Ты сделал его очень хорошо! Потому что ты всегда все делал с любовью, пап! Тебе не за что просить прощения передо мной!       — Ох, Лотти, великодушная же ты моя! — усмехаясь от абсурдности его ситуации, плакал Генри. — Неужели ты совсем не злишься на меня, на старого дурака? Будь я на твоём месте, я бы себя и видеть не захотел!       — Я не злюсь на тебя, пап, честно, - девочка улыбнулась отцу, приподняв его лицо за подбородок. Шарлотта чмокнула его в лоб и прижалась к нему, как котенок, свернувшись калачиком. Генри сжал своё дитя в объятиях, не желая отпускать её никуда и ни за что, и замер, прислушиваясь к дыханию, сердцебиению и тихим всхлипам самого родного и любимого человека. Вдруг Чарли прокашлялась, привлекая к себе внимание. Мистер Эмили вопросительно взглянул на неё, и Шарлотта неуверенно промямлила: - Но я хочу задать тебе один вопрос…       — Какой же, дорогая? — Мистер Эмили вытер слезы с глаз, вновь надел свои очки и с содроганием сердца ждал, когда Чарли решится озвучить его.       Девочка недолго молчала, перебирая в руках каштановые кудри, и, собравшись с мыслями, промямлила:       — Почему за все 50 лет моего заточения в теле Марионетки, ты ни разу не появился ни в одной из пиццерий?.. Я понимаю, что у тебя могли быть дела, ты мог не знать о том, что я все ещё в кафе, но мне просто это очень интересно… Это единственное, что меня волнует…       Генри тяжело вздохнул, поднялся на ноги и осмотрелся по сторонам. Он кивнул Левше, взяв Шарлотту под руку, и поплелся по невиданному тоннелю, поддерживая Чарли на поверхности. За ними шел мишка, освещая дорогу и следя за ними со спины. Генри долго не решался на ответ, но все же его нервы сдали, и Эмили начал:       После твоей смерти я долго не мог найти себе место. Я… Я не понимал, что мне делать дальше, ведь всё, ради чего я продолжал жить и ради чего я работал над собой, исчезло в мгновение Ока.       Я опоздал на пять минут, в тот день из-за дождя были пробки. Я носился, как ужаленный, искал тебя по пиццерии, расспрашивал посетителей и нашел информацию только тогда, когда один из хулиганов решился мне рассказать, что они сделали с тобой. Что они посмели сделать с тобой.       Я тут же выбежал на улицу, я звал тебя и шарил по углам, пока не обнаружил на повороте к мусорке валявшегося Левшу. Сначала я заметил его, а за ним — сломанного Марионетку. Я подбежал к нему, думая, что тот просто следовал за тобой куда-то и в итоге сломался, но найдя тебя под его телом… В крови, без сознания и без пульса… Мой мир рухнул. Я упал на колени и обнял тебя, пытаясь согреть твое ледяное тело.       Я просидел возле тебя достаточно долго, чтобы понять, что делать что-либо уже поздно. Я не знал, к кому обращаться за помощью, да и в этой помощи уже не было смысла.       Я взял тебя на руки, вломился в пиццерию с твоим телом в руках, нашел тех хулиганов и накричал на них. Я обозвал их убийцами, ещё не осознавая того, что они — лишь небольшая часть цепочки случайностей, которая привела в итоге к твоей смерти.       Я осознавал весь масштаб моего поступка, но тогда я не мог сдержаться. Я чувствовал себя ужасно одиноко и потеряно, и мое горе лилось на каждого посетителя в тот день. Я обругал сидевших внутри людей за их халатность и безразличие к судьбе моего ребенка. Я не мог и не находил сил поверить в то, что меня так просто лишили самого дорогого человека на всем белом свете. Оставили одного.       Я понимаю, насколько глубокие психологические травмы остались у тех детей, выгнавших тебя ради веселья, но мне было тогда абсолютно все равно. Я искал отмщения и не получил его, когда их родители приехали за ними и узнали о случившемся.       Я видел их взгляды, полные шока и стыда, но никто из них даже не мог предположить, насколько же они циничные. Каждый из этих «добрых» людей, которых я знал довольно давно, думал лишь о сумме, которую тот выплатит за проступок, совершенный их ребенком, но мне не нужны были их дрянные бумажки. Я нуждался в извинениях…       Я похоронил тебя за свой счёт, а те деньги, пожертвованные ими, потратил на ежегодные письма с одной лишь надписью: «Помните».       Не могу утверждать, что они воспринимали моё послание правильно, но после уже первого письма эти мальчишки стали примерами для подражания. Они все тряслись от напряжения и желания показать себя с лучшей стороны передо мной и другими людьми, трепетно относились к своему поведению и словам, которые произносили, оттого я посчитал такую терапию весьма эффективной.       После похорон я обращался в полицию с заявлением об убийстве моего ребенка, но никто из здешних офицеров не принял моих доказательств вины Уильяма. Они говорили, что Уил не наблюдается у психиатра и не стоит на учёте, а потому поверить в это было для них трудно. Действительно, им было очень трудно в это поверить, учитывая, что они не выходили на улицу и не встречались с толпами людей, опасавшихся семью Афтонов.       Они завели дело, но выбрали сразу двух подозреваемых: меня и его. Я удивился, когда меня взяли под следствие. Они говорили, что только меня видели с телом, что никто другой не был свидетелем убийства моей дочери, поэтому они не могут отрицать того варианта, что это сделал я. Не стоило мне слушать Уильяма и экономить на камерах, но я уже ничего не мог поделать: записи нет — значит невиновен.       Полиция посоветовала мне не появляться около моих собственных пиццерий, а ещё лучше — продать права на всю франшизу другому человеку, чтобы я никак не касался этого заведения, и меня быстрее убрали из числа подозреваемых.       Я долго боролся с ними, пытался доказать причастность Уильяма, но они оставались глухи к моим словам.       Однажды, когда я окончательно им надоел со своими подозрениями, они все же пригласили Уила на допрос, и тот держался весьма тактично и вежливо, пытаясь доказать, что его друг (то есть, я) — просто завистник, желающий опорочить его имя любыми способами, даже убийством собственной дочери.       Тогда я не сдержал себя и накинулся на него с кулаками, желая прибить эту мерзкую крысу, которую когда-то я звал своим лучшим другом, но это не пошло мне на пользу, ведь именно меня и сделали главным подозреваемым, а его отпустили в свободное плавание.       Я сдался спустя полгода моих разбирательств и сделал, как они велели: я продал права на свою часть франшизы и скрылся в нашем доме на долгие годы. Я не хотел видеть свои творения, не хотел видеть людей, приходивших в моё заведение, чтобы отпраздновать день рождения своего ребенка, не желал видеть никого из Афтонов, хоть я и понимал, что без меня у многих из них начнутся проблемы.       Майкл несколько раз пытался со мной связаться, но я не брал трубку. Я вел себя неподобающе, и за это мне очень стыдно: я пьянствовал, крушил наш дом, ругался на правоохранительные органы, на самого себя и на Афтона. Я забросил себя, совсем перестал появляться на людях, да и никто и не спрашивал про меня, кроме рекламщиков и налоговой службы. В голове крутились миллионы отвратных идей, начиная с собственноручного убийства Уильяма и заканчивая самоубийством. Естественно, я не считал суицид выходом из ситуации, но мне просто хотелось оказаться там, где и ты… Но от таких мыслей мне становилось ещё хуже: я представлял, что ты в виде ангела следишь за мной из рая и разочаровываешься в своем отце с каждым днём всё сильнее и сильнее. И из-за этого я вкапывал себя в грязь все сильнее и сильнее, доходя порой до изнеможения и едва не доводя себя до инфаркта. Благо у меня было много успокоительных, так что я не схлопотал ни одного за всю свою жизнь.       Из пучины депрессий и самокопаний меня вытащил появившийся на пороге моего дома Майкл.       Он выглядел ужасно: кожа прогнившая и фиолетовая, на теле миллионы ран и порезов, шрамов и синяков, глаза впали и представляли из себя два жёлтых огня роботизированных камер, во рту не осталось зубов, кожи у носа практически не было. В целом, Майкл напоминал игрушечный скелет, обклеенный фиолетовым пластилином, в животе которого находилась огромная дырка, из которой торчали остатки органов и металлическая балка эндоскелета.       В тот момент я подумал, что у меня глюки, что я уже окончательно сошел с ума. Я уже хотел впопыхах захлопнуть дверь, когда Майкл перехватил её и жалобно протянул: «Дядя Генри, помогите, пожалуйста…»       Я не мог и представить весь масштаб бедствия. Я выслушал историю Майкла, я узнал о стольких смертях, произошедших на территории пиццерии в мое отсутствие, а также прознал про ремнант, который Уильям пытался заполучить из мертвых детей, в том числе и из тебя.       Внутри меня взбурлила ненависть, и я пообещал самому себе, что я достану этого урода из-под земли и придушу его. Но Майкл сказал, что его отец бросился в бега, оставив парня совсем одного разбираться со всей кутерьмой, которую горе-папаша натворил.       Возможно, пока мы жили с ним вместе, я слишком сильно давил на него, но я никогда не позволял Майлку отчаиваться. Я знал, что ему приходилось ужасно трудно, что он встречался с монстрами, желавшими ему смерти, почти каждый день, но я не давал ему поблажек: это могло лишний раз расслабить его и привести к окончательной смерти от рук аниматроников. Я видел в нем потенциал и взращивал в нем сильного и крепкого мужчину, готового ради доброго дела пойти на любые жертвы, в том числе и самим собой. Я понимал, что рощу «пушечное мясо», и эта идея мне нисколько не нравилась, но Майкл уже стал совсем самостоятельным. Он бывало говорил мне: «Дядя Генри, вы со своими переживаниями совсем не к месту! Вы вытащили меня из истерик и слёзных припадков, так не возвращайте обратно!»       С того момента он воспринимал любое утешение или подбадривание с моей стороны как знак того, что я считаю его слабаком. Я не хотел, чтобы Майкл видел меня в роли командира, а не родственника, но я уже не мог ничего с ним поделать. Он бросался ради меня на амбразуру, готов был пасть от армии роботов, но сохранить меня в целости и невредимости. Это я считал своим главным достижением и промашкой одновременно. Я превратил Майкла в настоящего солдата, но какой ценой? Ценой его личности и души…       С каждой смены в новом заведении он приносил мне новости по поводу того или иного одержимого, и в конце он сказал мне про Марионетку. Я тут же понял, кто заключён в него. Я хотел примчаться в пиццерию в ту же секунду и забрать тебя, но Майкл остановил меня. Он сказал, что без тебя все остальные души лишатся контроля над своими телами, и те аниматроники либо последуют за мной домой, что приведет к похищению ботов, полицейской облаве и мгновенному аресту, либо развалятся на части, замуровав детские души навсегда в стенах кафетерия, откуда они навряд ли смогут выбраться.       Мне было тяжело согласиться с ним, я несколько раз даже спорил и пытался найти способ забрать тебя втихую, без вреда для остальных, но Майкл оставался непреклонным. «Вас все ещё винят в тех пропажах, мистер Эмили, — говорил он мне. — Не давайте этим псам возможность повязать вас».       Мне пришлось смириться.       Пока я торчал дома, я изучал документы, принесенные мне Майклом из кабинета Уильяма. Во многих из них были чертежи ФанТаймов, о которых я знал давным-давно, ведь участвовал в их создании, но с новыми деталями, превращавшими их в настоящих роботов-убийц. Основной же темой его записей являлся ремнант.       Как оказалось, эта жидкость у призраков почти не отличалась от обычной крови по своим функциям, разница была лишь в том, что ремнант нельзя было заполучить никаким иным способом, кроме, как заключить душу человека в металл. Саму по себе душу ранить невозможно, так как она неплотная, но если у неё появится физическая оболочка, то тогда уже можно будет раздобыть его.       Отмечалось, что при употреблении ремнанта душа чувствовала бодрость и наливалась силами, а живой… Живой человек замедлял процесс старения. Не зря Уильям в свои 40 лет выглядел не хуже меня (мне было 28 лет, когда ты умерла).       При изучении этих энциклопедических записей я проникался Наполеоновскими планами Уильяма и все больше осознавал величину безумия, которым жил и дышал мой бывший друг. Он разделял виды, формы, возможности ремнанта и классифицировал каждого убитого ребенка в отдельную категорию. Я будто пролистывал блокнот безумного ученого, а не работотехника-самоучки, кем и являлся Уил.       Читать все это было морально трудно и безумно тяжело, словно мне вновь всучили результаты вскрытия и показания судмедэксперта, но их описание стало ещё более подробным и ужасающим. Кровь стыла в жилах от хладнокровности, с которой Уильям записывал результаты своих убийств и заключения душ невинных детей в тела роботов. Все эти слова про «адскую агонию», «чрезмерную боль», «отключение сознания» и «потерю памяти» заставляли мое сердце замирать от страха и представлять себе ужасающие картинки вашего горя и беспомощности. Ещё сложнее было отделаться от беспрерывного полета фантазии, возникавшего при упоминании увечий, появившихся в результате перемалывания конечностей и других частей тел шестерёнками костюмов.       Перечитав все записи, мы с Майклом выявили, что самым главным опасением Уильяма был огонь, после чего Майкл приступил к нашему с ним плану: он проводил в каждой пиццерии около пяти ночей, убеждаясь в том, что души детей достаточно сольются с их телами, и в конце рабочей недели устраивал поджог. Несколько раз у него не вышло по той причине, что Майкл не был уверен в работе нашей методики, но мы не теряли надежду и повторяли наши действия раз за разом. Мы не особо видели результат, но чувствовали, что что-то происходит с вашими душами внутри.       Когда же Майкл сообщил о том, что в «Ужасах Фазбера» заперт сам Уильям Афтон, я и обрадовался, и ужаснулся. С одной стороны, этот гад получил по заслугам за всё, что сделал. Но, с другой стороны, у меня появились опасения по поводу тебя и других, ведь Уил знал куда больше вас про ремнант и его действия, одними из которых являлись «подчинение» и «одурманивание разума».       И опасался я не зря.       Вы видели, что перед вами сидит вовсе не Уильям, а Майкл, но все вы упорно продолжали пытаться его убить, будто не замечая своего истинного убийцу в нескольких сантиметрах от себя. Пару раз Майкл вернулся с искалеченным лицом и разорванной грудью; ни фонарь, ни маска не помогали в борьбе с Афтоном, отчего я решил поискать способ обезопасить его в старых набросках Уильяма.       Я раскопал чертежи СпрингБонни в своих папках и нашел изъян в его программе: кролик должен был следовать за высокими частотами, которыми являлись детские смешки, и это было спасением для Майкла.       Я откопал записи с вашими голосами и смехом, записал их на диктофон и отдал Майклу. Тот проигрывал эти звуки через систему оповещения, и СпрингБонни, противясь Уильяму, двигался за смехом.       Когда Майкл в очередной раз сжёг заведение, мы решили, что это конец. Но не тут-то было. Майкл остался в живых, его душа не упокоилась.       Вернувшись на место после сожжения, мы не обнаружили ни единого намека на полное уничтожение костюма, отчего мы встали в ступор. Что нам делать дальше?       Отойдя от потрясения и мрачности нашей ситуации, первым делом мы решили узнать, сколько побегушников нам нужно поймать. Это было сделать просто, пустив определенный сигнал в радиусе до 30 километров. У всех старых чипов при работе постоянно шли звуковые волны от плат, которые позволяли нам различать пластины между собой (тогда мы ещё не додумались клеймить платы). Мы меняли частоту сигнала и, если слышали обратный отклик, ставили единичку в блокноте. По итогу у нас вышло четыре бота.       Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили, что ни одна из этих частот не соответствовала работе чипов 1988 года и младше. Мы поняли, что это были совсем не Фредди, Бонни, Чика и Фокси, а некто иные, намного старше их. До Майкла сразу дошло: Бэйби и Эннард точно были в бегах, и уверенно можно было сказать, что они все ещё функционировали. Третьим, естественно, был СпрингБонни. А четвертый робот, чью частоту я тут же узнал, — Марионетка.       Мы не могли обнаружить ваше местоположение, поэтому я принял решение создать Левшу, которого, как я думал, ты тут же узнаешь, как встретишь, но, судя по его рассказам, ты его так и не распознала. Он должен был обнаружить и заманить в ловушку трёх роботов, а тебя — поместить вовнутрь себя и доставить ко мне. Но, по какой-то причине, он решил пойти в обход своей программе и утаивать от меня долгое время, что ты уже внутри пиццерии… Да и Бог с этим.       Когда это все кончилось, я надеялся искупить перед тобой свою вину за всё, что ты пережила в этом аду, но я так и не увидел тебя в пустоте… Я долго бродил, я искал тебя, твои друзья помогали мне, но все было тщетно… Я долгое время думал, что совершил ошибку, что я оставил тебя на Земле без шанса на упокоение.       Когда я спасал тебя, я боялся, что Уильям сможет добраться до тебя и твоего ремнанта, сделав тебя своим рабом. Я не мог позволить этому монстру забрать тебя у меня снова, и я готов был отдать ради этого свою жизнь. И, как я понимаю, не зря сделал это.       Всё то время, что я провел в поисках тебя, было самым худшим за всю мою жизнь, ведь я не мог знать ни твоего местоположения, ни твоего состояния. Я корил себя и не мог собраться с силами, чтобы заметить надвигающуюся опасность… Уильям сыграл на моих чувствах, сотворив твою точную копию, и тогда я попался в его ловушку, откуда я и не мечтал выбраться.       Я сдался, лишенный любых моральных сил и энергии, но Майкл… Ох, я хорошо его воспитал! Он не давал мне молча умирать, постоянно горланил, матерился, делал всё, чтобы расшевелить меня. Он сделал для меня то же самое, что и я когда-то для него, и это помогло мне найти в себе силы идти против Уильяма. А когда я увидел тебя в том зале, во мне возгорелся огонь надежды, и я уже не мог позволить себе опозориться перед вами двумя. И я отплатил Майклу за его доброе дело, взяв на себя роль подопытного в проекте Уильяма…       — Я понимаю, что мое оправдание звучит ужасно глупо, ведь я мог хотя бы попытаться проникнуть в пиццерию, хоть перекинуться с тобой взглядами, показать, что папа рядом и тебя любит, но я ужасно опасался того, что меня посадят за то, что я не делал, и Майкл останется совсем один. Прости меня, старого козла, — вздыхал Генри, крепко сжимая руку Чарли.       — Ты не козел, пап! Это мне нужно извиниться перед тобой. Ты столько переживал, столько корил себя за мою смерть. Столько несправедливости свалилось тебе на голову! Ты не был достоин этого! — вжавшись в ногу отца, молвила девочка.       — Шарлотта, последний человек, который должен извиняться за что-то, это ты. Прости, что заставил себя чувствовать виноватой, — потрепав её по голове, улыбнулся Генри.       — Простите меня, — подал голос Левша, — но от вас двоих уши вянут. Я будто смотрю слащавую мелодраму. «Прости меня! — Нет, прости меня! — Нет, нет! Прости меня!»       Мужчина и девочка посмеялись, и Эмили стыдливо произнес:       — Ты прав, старина. Мне стоит радоваться тому, что рядом со мной идёт моя звучная нота, — Генри тыкнул Шарлотту в нос, и она звонко рассмеялась, прикрыв себя руками. Отец попытался ущипнуть Чарли, но она игриво отвернулась, все ещё хихикая. Тогда Эмили поднял её на руки и покрутился с ней в воздухе, отчего Шарлотта всё-таки раскрылась, удерживая себя за руки папы. — Попалась! — ущипнул её за щеку Генри.       — Так нечестно! — смеялась Чарли.       — Но у меня теперь твой нос и щека, — хитро поиграл бровями мужчина.       — Ну ты и жулик, — скрестив руки на груди, понарошку обиделась Шарлотта.       — Каков есть, — улыбался Генри.       — Если будет лишний глаз, вы знаете, к кому обращаться, — подмигнул Левша. Чарли усмехнулась и повисла на отце, как маленькая коала.       На шее у Генри Шарлотта заметила огромный ожог округлой формы, в центре которого располагалось углубление, все ещё истекавшее кровью. Чарли передёрнуло, и она, отклонившись назад, спросила:       — Что с тобой сделал дядя?..       Эмили вздохнул и грустно улыбнулся:       — Тебе будет неприятно слушать это, Лотти.       — Но я хочу знать! Это выглядит отвратительно! — беспокойно кричала девочка. Она выдохнула и глухо спросила: — Это было ужасно больно?       — Да, Шарлотта, — тяжело вздохнул Генри. — Это было ужасно больно. Уильям подчинил меня, заставил меня сломать его детей, показать, как это делается правильно…       — И что ты сделал? — поинтересовалась Чарли.       Генри выдохнул и виновато продолжил:       — Сначала я сказал Кэсседи, что я не желаю того, чтобы ты общалась с ним. Я назвал его больным ребенком и бесполезным в нашей операции. Он расплакался и закрылся в своей раковине, абстрагируясь от окружающей действительности. Затем Уильям решил включить режим «доброго копа» и предложил Кэсседи и Элизабет сдаться самостоятельно, предложив им всё, что они только пожелают. Бэт решила, что лучше согласиться на это, чем убиваться в слезах и быть погруженной в свой самый главный кошмар, как её младший брат. За ней через силу согласился Кэсседи, желавший сбежать от меня куда подальше и никогда не появляться на глазах. Потом шла Сьюзи. Я пригрозил ей расправой над её друзьями, превращением их в амальгаму без своей воли и разума, в глупое животное, которое не сможет умереть и оборвать муки, заключённых в неё детей, из-за чего ей пришлось согласиться. А Майкл… Он противился больше всех. Я видел в его глазах страх и шок. Он старался вразумить меня, но я был слишком слаб и немощен, чтобы сопротивляться ремнанту Уила, поэтому я придумал для него самое ужасное наказание. Я знал, чего он боялся сильнее всего, и понимал, что ничего искусного выдумывать не нужно: оставить его одного в темноте, заставить разбираться с самим собой, кинуть наедине со своими мыслями и душевными переживаниями, сделать так, чтобы он поверил в то, что он настоящий монстр, как и его отец. Самое кошмарное для Майкла — это быть сожранным собственной совестью. Он не хотел подчиняться отцу, но и бросить меня Майкл не мог, потому ему пришлось согласиться на подчинение.       — Бедные… Вот что с ними было, — пустила слезу Чарли, поглаживая отца по макушке.       Генри отвёл глаза в сторону и приступил к самой противной части:       — Как только дети примкнули к своему «господину», Уильям переместил мою душу вовнутрь Сгустка. Сначала ничего не происходило, но потом я почувствовал, как металлические провода проткнули мои руки, ноги и шею, как они начали извиваться и проникать глубже под кожу, будто зубастые пиявки, как они растянули мои конечности в стороны, будто собирались меня четвертовать… Мне было безумно больно, но я не мог кричать: ремнант Уильяма удерживал меня от этого. Мои конечности обвили изнутри, я чувствовал себя так, словно внутри меня были огненные змеи или зубило циркулярной пилы. Они вращались внутри меня, извивались, разрывая мышцы и дробя кости, но это ещё не было самым худшим. Самое отвратительное началось тогда, когда ремнант потек через мою шею в мозг.       Я плевался от горечи, извиняюсь за такие подробности, но меня рвало и тошнило. Горло надрывалось, желудок выворачивало наизнанку, а этот поток так и не прекращал течь. Эта отвратительная мешанина пахла кровью, запекшейся и застоявшейся, а на вкус это было ещё хуже. Одновременно я чувствовал тошноту, жар и холод. Давление поднялось, голова надулась, как воздушный шарик, затылок саднило, а моя собственная кровь вытекала через рот, обжигая его и оставляя ожоги. Мой разум разъедался под действием этого коктейля, я медленно превращался в тряпичную куклу без сознания и разума. Я ожидал своей смерти с надеждой, надеялся на прекращение этой пытки, но, к сожалению, это было не всё. Детская агония и страдания смешивались с их ремнантом и превращались в адскую огненную смесь, плавящую мои кости и мозг. От моего тела шел пар, голова гудела, руки и ноги болели, я иссушался и иссыхал на глазах, но кое-что омрачало мое состояние ещё сильнее. А точнее, кое-кто.       Спустя время я услышал хихиканье и поднял голову на источник звука. Этим существом оказался расплавленный ФанТайм Фредди, что присоединился своими щупальцами ко мне. Он хихикал, крутился вокруг меня, осматривал и забавлялся с моим телом, выкручивая его, ломая, потроша органы и развлекаясь, как с марионеткой…       Шарлотта слушала Генри с замиранием сердца и не перебивала его, но неоднократно ахала и дергалась от отвращения. Подобное заключение было и вправду хуже смерти. Особенно осознавая, что её отец никак не смог бы спастись от этих терзаний.       — Господи, как же это… Страшно, — не нашла другого слова Чарли. — Боже, папа! — Она обняла своего отца крепче и прошептала ему на ухо: — Как же ты спасся?       — В этом мне помогла ты, — улыбнулся Генри, прижав к себе Шарлотту покрепче. — Это же ты заставила детей пойти против Уильяма, не так ли? Ты лишила ремнант агонии, чем сделала его чище, и он напитал меня силами. Ремнант излечил меня, вернул здравый рассудок, и я смог обмануть Фредди.       — Правда? Как же? Расскажи! — требовала девочка.       Эмили рассмеялся и указал на Левшу.       — Твой медведь помог мне, — девочка непонимающе похлопала глазками, и мужчина, усмехнувшись, продолжил: — Я заметил твоего плюшевого медведя не сразу, как только мой разум полностью очистился от гнилой крови, и я понял, что если он здесь, то и ты скоро появишься. Я не мог допустить того, чтобы тебя схватил ФанТайм Фредди, поэтому я решил действовать и его разговорить.       — По своему поведению Фредди напоминает наивного пса, которому достаточно показать, что ты «кинул» мячик в поле, и он начнет поиски, не замечая мяч у тебя в руке, — добавил Левша. — Его было легко развести.       — С тобой бы это не сработало, не так ли? — поинтересовался Генри.       — Если бы сработало, я бы разрешил переплавить меня в кормушку для птиц.       — Ты самый умный мишка! Поэтому мой любимый! — потрепала его по голове Шарлотта, и медведь легонько усмехнулся.       Генри согласно кивнул и продолжил:       — Левша прав, ФанТайм Фредди очень легкомысленный и инфантильный, как ребенок. Я думаю, что он не понимал вовсе, что делал мне больно, когда игрался с моим телом. Я сказал ему, что видел его друзей-ФанТаймов в одной из душ, и он кинулся проверять мои слова. В это же время Фредди выпутался из меня и оставил одного в моей тюремной камере. Тогда же пришел Левша, и я попросил его привести меня к тебе. Он чувствовал, где ты есть, но добраться до туда был не в силах, учитывая, что его бы поглотила эта жижа в первые несколько секунд. Мне пришлось его немного улучшить и поделиться с ним частицей своей души. Теперь он у нас богатырь!       — За что я вам благодарен, — кивнул медведь. — Признаюсь, на коротких ногах перемещаться может только Шарлотта.       — Эй! Я не коротышка!       — Я и не говорил, что ты коротышка. Ты просто карапуз, — усмехался Левша. Чарли обиженно надулась, и медведь приставил указательные пальцы к её щекам, сдавив их и выпустив воздух. Девочка прикрыла глаза и поджала губы, а Генри рассмеялся от умиления.       — Давно я не чувствовал себя, как дома, — мечтательно вымолвил мужчина.       — Вы имеете ввиду в окружении непонятной грязи, которая поглощает в себя всё, что движется и не движется? — скептически заметил Левша.       — Что это вообще за место? — вопросила Шарлотта.       — Эм, как бы это сказать… Я и сам толком не знаю, — смущённо отвечал Эмили, потирая тыльную часть шеи. — Ну, то есть, я знаю, но я не уверен, что ты поймёшь меня.       — Ну, я повидала уже многое на своем веку, так что… — Чарли пожала плечами, готовясь слушать объяснение отца.       — Это пищевод, — выговорил Эмили. Заметив вопросительно-испуганный взгляд Шарлотты, он добавил: — Не беспокойся, это место нас не съест. По этим путям из душ стекал ремнант, но поскольку теперь подпитки нет, здесь пусто.       — А что эта за жижа?       — Гнилой осадок, — ответил Левша. — Он тяжелее обычного ремнанта, поэтому оседал на стенках «пищевода», а после уничтожался специальным соком, который находится в самом нижнем слою.       — То есть, когда я провалилась под этот слой, меня чуть не переварили?! — испуганно завопила Чарли, прижавшись к отцу крепче.       — Ну-ну, переварили! — пытался успокоить ребенка Генри, поглаживая девочку по волосам и размещая на полу. — Благо Левша успел нас доставить сюда до того, как ты впала в кому.       — А почему я теперь не проваливаюсь?       — Потому что я держу тебя, Лотти, — объяснял Эмили, придерживая Шарлотту за руку. — Как ни крути, но пищевод — часть моей души, которая не может поглотить меня самого. Потому я и Левша спокойно можем перемещаться внутри и не проваливаться на глубину.       — А ты чувствуешь, как внутри тебя что-то ходит? — с нескрываемой брезгливостью спросила девочка.       — Нет, это не мой пищевод. Мы с Левшой просто обозвали так этот тоннель из-за заметных сходств, — ответил Генри, удерживая за руку Шарлотту и продолжая двигаться дальше по тоннелю.       Мишка поравнялся со своими хозяевами и взял Шарлотту под другую руку для подстраховки. Чарли ему улыбнулась, и Левша хитро прищурился, ничего не отвечая. Шарлотта вопросительно уставилась на него, а после активно замотала головой, прося его не делать этого.       — Мистер Эмили, вы знаете, как Чарли обозвала нас с Марионеткой?       — Левша, не надо, — шептала девочка.       — Хм? Как? — не расслышав слов Шарлотты, спросил Генри.       — Она назвала нас…       — Левша! — прошипела девочка, сжав руку медведя со всей силы.       — …её вторыми родителями.       — Ха? — удивилась Шарлотта.       — Вот как? Ну, это неудивительно, вы и вправду виделись с ней намного чаще меня, — смутился Эмили, усмехнувшись.       — Вау, ты даже решил не говорить…       — А это значит, что она, — перебил её Левша, — технически, сделала нас парой.       — Ох, я понимаю, наверное, — задумчиво произнес Генри.       — Я клянусь, я прибью тебя когда-нибудь, — прошипела Шарлотта, смотря в самодовольные глаза медведя. - Зачем же папе говорить об этом...       — Она сказала, что Марионетка — мама для неё, а я — муж её матери и второй отец.       Эмили удивлённо похлопал глазами, а Шарлотта покрылась алой краской, переваривая внутри себя стыд и адскую злобу.       — Ну, никогда не думал об отношениях между роботами, но я слишком стар для этого, я полагаю, — пожал плечами Эмили. — Но рад, что вы готовы играть эту роль ради моей дочери.       — Всегда пожалуйста.       «Либо я, либо Марионетка убьем тебя, Левша», — сгорала от стыда Шарлотта, окончательно пожалевшая о своих словах.       Вдруг её одолела неописуемая грусть и страх. Эмили заметил это и обеспокоенно осмотрел девочку.       — Что-то не так, Лотти?       — Здесь не вся наша семья, не хватает только одного: Марионетка все ещё снаружи… И он борется со Сгустком! Папа! Ты должен остановить это чудище, пока оно не убило моих друзей! — вдруг очнулась Шарлотта, затрясшая отца за ногу. — Ты можешь как-нибудь усыпить его?       — Я бы с радостью, Лотти, да только есть небольшая проблема.       — Какая? — уже предчувствуя что-то нехорошее, спросила девочка.       — Это существо мне совершенно не подчиняется, — ответил Эмили. — Я не знаю, как заставить его прекратить учинять беспредел и хаос, поэтому мы в данный момент спасаемся от него бегством.       — Иными словами, нам никак не победить ФанТайм Фредди? — расстроилась Шарлотта.       — Вариант есть, — высказался мишка, — но не уверен, что он сработает.       — Не думаю, что в нашей ситуации у нас есть хоть какие-то другие варианты, — подначивал его Генри. — Что за план?       — Вы же умеете подчинять себе людей без использования ремнанта, не так ли?       — Ох, один раз получилось! - отмахнулся Генри.              – Целых четыре раза, - добавил Левша.       – Да, но одно дело люди, которых я давно знаю, и другое дело запрограммированные на что-то машины! ФанТайм Фредди просто прикончит меня, как только увидит, я не успею даже поговорить с ним, — безрадостно покачал головой Эмили. — Лучше убраться из этого места, пока не поздно и придумать что-то снаружи Сгустка.       — Но вы забываете об одной очень важной вещи, — остановил его медведь. Он указал на Шарлотту, и та понимающе закивала.       — Я не готов отдавать Лотти на растерзание этому маньяку! — возмутился Генри.       — Нет же, я не собираюсь отдавать Шарлотту этому болвану, — несколько обиженно отрезал Левша. — Как вы думаете, почему я пошел против своей программы? Почему я укрывал свою цель от вас, моего создателя?       — Потому что я хотела найти новые тела для моих друзей, — объяснила Чарли. — Левша чувствовал, что мое желание не совпадает с его программой, но все равно пошел на это ради меня.       — Стало быть, ты, Шарлотта, добавила нашему медведю больше человеческих качеств и сострадания, что позволило сделать его живым и понимающим, — рассуждал Генри. — Но ведь я не волшебник! Я не смогу переделать Фредди, просто постояв рядом с ним, как ты Лотти.       — Я думаю, что тебе стоит с ним поговорить, но также использовать меня как мягкую силу в борьбе против программы ФанТайм Фредди, — пояснила их план Чарли.       — Но ему нельзя видеть тебя, Шарлотта. Если он заметит одинокого ребенка, то тут же набросится, — рассудил Генри. — Левша, открывай живот.       Мишка молча распахнул себя, и Эмили аккуратно подсадил девочку, устроив её поудобнее. — Сиди смирно, не издавай лишних звуков, хорошо?       Шарлотта кивнула и сгруппировались, после чего мишка закрыл себя и последовал за мужчиной обратно в его клетку.       — Левша, как ты думаешь, почему ФанТайм Фредди поверил в то, что его друзья находятся в одной из душ, если он является слиянием всех ФанТаймов? — шептала медведю девочка.       — Его друзья при сплавке погибли, их чипы не выдержали такой температуры и давления со стороны металлических жгутов. Он остался совсем один. Фредди использует любую возможность вновь увидеть свою семью, — пояснил Левша, усмехнувшись под конец: — Какой же дурак.       — Мне его даже стало жалко, — призналась Шарлотта. — Он похож на меня…       — Не бери в голову, Лотти, — заслышал их разговор Генри. — Он ищет их вовсе не ради желания воссоединиться с ними, а чтобы показать свое величие и главенство над ними. К сожалению, он машина-убийца с характером не особо умного задиры, от которого больше урона, чем настоящего толка…       — Именно, — кивнул Левша. — Только чудо помогло ему устоять и стать главой всех ФанТаймов.       — Если вы так говорите, то мне и вправду незачем жалеть его. Просто немного грустно становится за всю линейку ФанТаймов, — не могла объяснить свои чувства Шарлотта. С одной стороны, она понимала, что все эти роботы были сделаны лишь с целью убийства и похищения детей, но, с другой стороны, ФанТаймы не были виноваты в своей программе. Сами по себе, как актеры и выступающие, они были весёлыми и привлекательными, и Шарлотте было грустно видеть, во что они превратились. В покорных слуг Уильяма Афтона.       «Мы совсем близки к победе! Держитесь друзья! Скоро мы победим демона!» — обращалась она к своим товарищам, что находились внутри сгустка и снаружи его. К тем, кто сражался против огромного металлического слияния, и к тем, кто боролся с самим собой ради преодоления своих недостатков и спасения от влияния дьявола.       Каждый чувствовал, что история совсем скоро кончится. Его история, которая могла начаться в далёких 1980-х годах и в эту же самую ночь. Но несмотря на разность чисел, участники чувствовали свое влияние на развитие событий и сражались изо всех сил, дабы заполучить свою истинную счастливую концовку…