Гость из прошлого

      — У меня получилось! Я смогла спасти уже трех! — радовалась Чарли.       — Я рад, что тебе удалось всё разрешить, Шарлотта, — поддерживал её Левша. — Твои действия уже повлияли на то, что происходит снаружи сгустка.       — А что там происходит?       — Скажем так, он начал сопротивляться влиянию Афтона, — мишка скрыл от Чарли реальное положение дел. Он не хотел, чтобы девочка торопилась и нервничала, пока общалась со своими родственниками: лишние волнения могли бы направить диалог не в то русло, отчего вся спасательная операция оказалась бы под угрозой.       Они падали в неизвестность, и Шарлотта оставляла за собой яркий белый след, как комета, прорываясь сквозь темноту разлома. Девочку обдувал холодный ветер, юбка и кофта бесконечно задирались, отчего Чарли в скором времени продрогла до костей. Даже теплый огонёк фонаря не мог согреть её.       — Почему ты не излечишь свою руку? — вопросил Левша.       — Не хочу тратить свои силы на это, — ответила Шарлотта, прижав к её к себе. — Вдруг мне снова понадобится создавать подарки? К тому же я совсем не чувствую боли.       — Это потому, что ты замерзла, Чарли, — мишке эта идея явно не нравилась, но заставить Шарлотту плакать он не мог, да и не желал. В конце концов Левша — это всего лишь её создание, которое не в праве говорить ей, что делать. — Но если желаешь быть альтруистом, то как хочешь.       — В чем альтруистичность моего поступка?       — Ты как доктор на войне. Его могут подстрелить, причинить вред, но он в первую очередь будет спасать солдат, а не себя, — объяснил свою мысль мишка.       — Звучит так, будто мои друзья — это пушечное мясо, — поежилась Шарлотта. «Здесь есть часть истины, » — подумал про себя Левша, но промолчал, не желая задевать девочку за живое.       Чарли замолчала, расслабила дыхание и закрыла глаза. Она представляла, что скажет своему старшему брату при встрече, после того как её робот разломал его на части. Шарлотте было, за что извиняться перед ним, но стоило ли просить прощения перед ним за это? Всё-таки не она управляла Марионеткой в тот момент, и не она говорила, что нужно уничтожить каждого одержимого бота. Хотя Майкл это и сам знал. Он видел, как Шарлотта возмущалась и ругалась на Марио за его жестокое обращение с семьей не только самой девочки, но и Фредди.       — Левша, как думаешь, с чего начать?.. Левша?       Ответа не последовало. Чарли распахнула глаза и рухнула на пол, но боли она не почувствовала, лишь легкое головокружение. Приподнявшись, она протерла глаза и осмотрелась, но ничего в свете фонаря не разглядела.       Кроме силуэта фигуры, стоявшей к ней спиной.       Шарлотта опасливо выдохнула, в мыслях перекрестилась и сделала пару шагов в сторону человекоподобного силуэта. Её сердце бешено билось в груди, легкие никак не могли надышаться, а непонятное чувство страха полностью охватило её. Чарли почувствовала сильнейшую неуверенность в себе: она не знала, с чего начать.       — Май…       Только вырвалось из её груди, как фигура повернулась к ней, и Шарлотта смогла разобрать высокую крупную физиономию с длинной мордой, острыми клыками и когтями, шипастым хвостом и в солнцезащитных очках.       — Ну что ж, — вышел он на свет, в свету фонарика оскалив зубы, — привет, кукла.       — Монти! Стой, стой, стой! — отошла от него девочка. В этот момент она пожалела о том, что не послушала Левшу и не вылечила руку: ей нечем было вытащить меч из ножен, а бросать фонарь, подаренный ей Стариком Последствия, у Чарли не было никакого желания.       — Успокойся, я не собираюсь тебе вредить, — он выгнул губу в презрении и сделал несколько шагов назад, чтобы успокоить Шарлотту. Чарли удивилась, но всё же решила остановиться и поставить фонарь на землю.       — С чего вдруг такая акция милосердия? — поинтересовалась девочка, с недоверием держа ладонь на рукояти. — Я думала, что ты будешь злиться на меня из-за…инцидента.       — Ты называешь «инцидентом» то, что сделал со мной твой робот-папаша?       — Какой из двух? — уточнила Чарли, и Монти тяжело вздохнул, присев на корточки.       — Оба. Хотя есть человек похуже их двоих, — со вскипающей свирепостью проскрежетал Монтгомери, сжав руки в кулаки до хруста шестеренок. — Ты же ради него пришла сюда, не так ли?       — Да, я пришла сюда, чтобы спасти своих друзей от ужасного человека по имени Уильям Афтон…       — Я не о нем говорю! — гаркнул Монти, с силой ударив по невидимому полу, да так, что он затрясся и раздался грохот, разлетевшийся во все концы пустоты. Шарлотта отпрыгнула от него, зажав ухо рукой. — Я говорю о том наглеце, что посмел использовать моё тело, как какую-то шл… Чёрт бы тебя побрал, я не могу ругаться при ребенке!       — Я понимаю, ты зол на Майкла, но он не по своему усмотрению пошел на это! — пыталась успокоить его Чарли. Но аллигатор лишь сильнее взбесился и агрессивно затопал, наступая на Шарлотту, вздрагивающую от каждого резкого движения.       — Зол?! Я не просто зол на него! Я в ярости! — орал Монти. Девочка прижимала голову к плечам и отступала, боясь, что Монтгомери не сдержит себя и накинется на неё. К счастью для Чарли, фонарь аллигатор не раздавил, но откинул его подальше своим хвостом. — Кем он себя возомнил?! Чтобы я страдал из-за какого-то хилого фиолетового подростка и подчинялся ему?! Почему он вообще фиолетовый?!       — Монти, прошу, позволь мне вставить хоть слово! — взмолилась Чарли. Она помнила, что мир, созданный душами, небесконечный и что рано или поздно упрется спиной в границу, где девочка не сможет спастись от разъяренного Монтгомери. Морда Монти говорила ей о том, что он не желает прекращать свои душевные излияния, но всё же Монтгомери замолк, предоставляя возможность Шарлотте. — Ты же хочешь, чтобы тобой никто не командовал? Покажи мне, где Майкл, и я заберу его отсюда! Навсегда!       — Я бы с радостью это сделал, но, боюсь, я и сам не знаю, где он. Я вообще не понимаю, что я тут забыл! — взревел аллигатор.       — Но он точно должен быть тут! Я отправлялась к нему в душу! Быть может, он где-то во тьме…       До ушей Чарли донеслось едва различимое шептание. Она устремила свой взор на грудной отсек Монтгомери, шипевшего проклятия, и прижалась к нему ухом. Монти взорвался от такой наглости, но Шарлотта резко шикнула, и он, проглотив своё раздражение, закатил глаза. «Я слышу… Ты не внутри и не снаружи… Ты и есть Монти, » — девочка отпрянула от бота, и тот без особого интереса спросил:       — Ну что? Услышала моё сердцебиение?       — Эм, Монти, — мямлила Чарли, набираясь смелости, — скажи, тебя что-то беспокоит?       — Кроме того, что я торчу в одном теле с каким-то призраком, что меня разобрали на запчасти и что меня превратили в кашу, а после запихнули в неведомого монстра? Пожалуй, что нет, — с раздражением в голосе отвечал аллигатор, скрестив руки на груди. — Что за дурацкий вопрос?       — У вас много пересечений, — шепнула девочка. Она прокашлялась и продолжила нормальным голосом: — Скажи, может, есть что-то, о чем бы ты хотел поговорить, но не мог? Может, тебя что-то терзает?       — Прекрати меня допрашивать! — гаркнул над ухом Монти. Он завилял хвостом, раздражаясь с каждой секундой всё сильнее и сильнее. Шарлотта понимала, что долго аллигатор не сможет сдерживать свой внутренний вулкан, но она и не страшилась этого. «Майкл никогда не был открытым. Может, если я разозлю его, то он выльет мне свою душу?» — размышляла девочка.       — Ну, я просто интересуюсь. У тебя были с кем-то конфликты? Мало ли, ты кого-то ненавидел, но не мог сказать об этом открыто, и тебя мучают эти мысли?       — Кукла, если ты продолжишь, то я…       — Может, тебе не нравится твой чип? Хотел бы ты других создателей? — допытывалась Чарли.       — Прекрати донимать меня! — взъерошился Монтгомери, прикрыв свои аудио-сенсоры руками. — У меня всё отлично, понимаешь?! Ты будешь искать своего друга или нет?!       — Почему ты такой агрессивный? Из-за характера или тебя кто-то раздражает? Может, твои друзья, знакомые, родные?.. Может, я?       Монти вскрикнул от ярости и кинулся на Шарлотту. Она едва успела уклониться от лап разъяренного аллигатора. Сердце Чарли забилось так же быстро, как и крылья комара, но девочка не дрогнула. Она добилась своей цели.       — Хочешь знать отчего я зол?! — орал Монтгомери в перерывах между атаками. — Я тебе скажу! Я был таким создан! Со мной уже ничего не сделать! — Монти грозно прорычал и набросился на Шарлотту. Чарли не успела моргнуть и глазом, как бешеный аллигатор повис над ней, приколов к земле, когтистыми лапами удерживая ту за плечи. — Хотела увидеть меня в гневе?! Ты увидела! Мелкая противная мра…       Монтгомери замахнулся, но так и не смог двинуть лапой: Чарли обхватила рукой челюсти аллигатора и аккуратно их погладила, одаривая робота приятными покалываниями. Шарлотта лежала и через боль улыбалась Монти, прижимая больную руку к груди и пуская слезинку за слезинкой, и аллигатор со страхом в глазах отполз от неё. Девочка приподнялась на одной руке, и увидела, как Монти потерянно осматривает самого себя, словно бы он не верил в то, что это был он.       Монтгомери опустил руки и отвел взгляд в сторону, подальше от Шарлотты. Она плавно поднялась на ноги. Чарли вытянула руку с желанием потрепать аллигатора по голове, но тот отмахнулся от неё, тихо пробубнив:       — Как я и сказал, со мной уже ничего не сделать. Я родился таким. Таким я и умру.       — Но не все же люди так легко взрываются, как ты, — девочка пыталась преподнести это не как оскорбление или недостаток робота, а как печальное последствие прошлого, с подробностями которого тот никогда не делился ни с кем. — Что с тобой было?       Монти рвано выдохнул воздух. Он повернулся к Шарлотте и снял свои очки, открывшие вид на голубую лазурь глаз.       — Ты хочешь знать, что со мной было? — звучал хриплый голос. — Так я тебе расскажу, только пообещай, что ты отвалишь от меня.       — Я обещаю. Только лучше бы в подробностях!       — Я поведаю всё, как есть, ибо помню это так, словно оно было вчера…              Мне было 9 лет, когда мой младший брат Кэсседи появился на свет. Тогда я был рад, ведь это ещё один член семьи, больше радости и веселья в моей жизни. Все были счастливы: я, Лиз, папа и мама. Но наша радость продлилась недолго.       После родов у мамы начались проблемы со здоровьем, и она часто начала посещать больницы. Сначала это были обычные приемы, потом мама проводила там дни, недели, месяцы, а затем и года. Мы приходили к ней каждый день с надеждой, что она рано или поздно вернется с нами домой, но этого не произошло.       Как только мама скончалась, отец переменился. Он и раньше был довольно крикливым и вспыльчивым, но после… Ему словно сорвало крышу. Не было и дня, чтобы он не кричал на меня с ничего или же не бил за пустяки. Он стал бешеным, как злая псина. Перемены в его настроении заметили все, люди в городе начали опасаться отца. Даже дядя Генри пытался не пересекаться с ним так часто, как раньше.       «Почему ты не можешь быть достойным ребенком, Майкл? Почему я должен из-за тебя краснеть, Майкл? Ты хочешь того, чтобы твоя мама стеснялась тебя на том свете, Майкл?» — я слышал это не по одному разу за день.       Я перестал появляться на людях, боясь, что они увидят мои синяки и фингалы и что меня заберут в детдом вместе с сестрой и братишкой; я пытался думать о том, что скоро отец образумится и станет таким же, как и раньше, но с каждым днем моя вера подрывалась всё сильнее. Я искал способы защитить себя от отца, и я решил, что единственный возможный вариант добиться от него уважения — это стать его точной копией.       Пока я рос, отец всё больше узнавал во мне себя, и я думал, что внешние признаки и его черты характера сделают меня ровней папе, но я сильно ошибался.       Я и сам не понял, когда перестал его парадировать. Я стал его тенью. Худшей версией себя. Перемены в моем поведении замечали все. И отца они радовали, ведь я стал не просто его копией, а куклой-чревовещателем в его руках. Я делал всё, чтобы заполучить его внимание и любовь назад, как было до появления брата.       В один день меня осенило.       Из-за появления моего младшего брата всё стало таким. Таким неправильным и отвратительным. И я стал винить его в этом, начал над ним измываться. Я хотел показать ему, каково это жить, когда ты не получаешь ни ласки, ни заботы, а одни побои и матерные крики в свой адрес. И моё поведение стало катализатором появления у него биполярного расстройства.       Его нервы настолько расшатались, что он не понимал, что чувствовать в один и тот же момент. Он мог смеяться и плакать от горя одновременно; думать о вещах в позитивном смысле и в тот же момент размышлять над скоротечностью бытия. И пессимизм стал неотъемлемой частью его личности.       Он всё время что-то обсуждал с мишкой, которого подарил ему отец. Иногда я слышал, как Кэсседи разговаривает с ним, даже спорит временами. Медведь «говорил» ему о чем-то оптимистичном, поддерживал его и подбадривал, а я тут же пытался опровергнуть его слова действиями, устраивая адскую ночь кошмаров или же просто пугая. Я считал его психопатом и не жалел Кэсседи, не осознавая того, что я — не меньший псих.       Я считал свои действия: побои, ругательство, унижения и ущемления, частью его жизни. Я расценивал свои поступки как обучение Кэсседи; как показ реальности, в которой ему предстоит жить, где никому нет дела до его слез и обид. Я думал, что раз отец так поступает со мной, то я могу так поступать и со своим младшим братом. Как же я ошибался.       Папа не то, что руку не поднимал на младших, он даже готов был защищать их от меня, никчемного и неуправляемого животного. Отец считал такую кличку подходящую, ведь без тех успокоительных, которых он мне покупал, я просто бы сходил с ума и разносил дом в пух и прах. Я не знаю, делал ли он это от большой любви к ним и ненависти ко мне, но я точно могу сказать, что я ни разу не видел на них даже маленького царапка.       Мистер Эмили так же стал относится ко мне насторожено, пускай он и не желал этого показывать. Я видел его косые взгляды, я помнил его разговоры со мной по поводу моего поведения, и я слышал, о чем он общался с отцом на день рождения Кэсседи. Правда до этого мне не было дело тогда. Я считал, что дядя Генри просто загоняется по этому поводу, что старик был слишком консервативен по отношению к нашей новой жизни…       А потом начался самый страшный период в моей жизни. Период «смотри как надо».       Отец приводил меня в «Фредбер и друзья», когда вы с Генри были там. Он показывал мне пальцем на тебя и твердил одно и то же: «Почему ты не можешь быть таким же послушным, как и Чарли? Почему ты не можешь уважать меня так же, как и Чарли своего отца?» И после этого я возгорался. Во мне было столько злости и ненависти, будто внутри меня просыпался голодный волк. Я возненавидел вас за то, что вас всегда приводили мне в пример, как «очень порядочную семью»; возненавидел отца за то, что ему хватало наглости строить из себя идеального семьянина с убогими детьми, которых он еле переносил; возненавидел своё существование и себя в том числе.       Я перестал бояться отца и начал перечить ему; стал давать отпор, которого он не ожидал от хилого подростка. Я материл его открыто на улице, мог высказаться обо всём, что думал, и первое время его это жутко злило. Я мог не ночевать дома днями, скрываясь у вас дома, и ждать, когда же этот придурок остынет. Я выплескивал всю накопленную боль на него и быстро привык к этому. Я изливался уже не только на него, но и на всё моё окружение, порой даже не виноватое в происходящем.       Из-за постоянных ссор с отцом про меня уже знал весь город. В школе меня дразнили и говорили, что я поехавший, как и мой отец, и, как бы сильно я его не не любил, меня задевало это за живое. Я ввязывался в драки и споры, забивал на учебу, прогуливал школу… За один лишь год я выиграл больше сотни драк, и нашлись подростки, которые посчитали это уникальным достижением.       Я думал, что они мои друзья: мы вместе учиняли террор, грабили младшие классы и насмехались над Кэсседи, но, как оказалось позже, они лишь кучка соплежуев. Масло в огонь также подливала Элизабет, постоянно ябедничавшая на нас, из-за чего я расходился и становился хуже, чем сам дьявол. К побоям и унижениям со стороны отца в тот момент я привык, так что очередная угроза расправы меня не шибко пугала.       Как вспомню, какую она королевишну из себя строила, так сразу хочется треснуть ей! На Бет никогда не бывало синяков, отец почитал её сильнее всех, хотя на виду у людей жался ко мне. Уж не знаю, почему он делал так (с целью ли заставить Элизабет ревновать?), но я чувствовал себя особенным. Но вот это слащавое «Майки» всегда свидетельствовало о том, что у меня проблемы. Если он на людях произнес моё имя так, то дома меня ждут побои, побои и ещё раз побои.       Если ты меня спросишь, что хуже — жить в постоянном напряжении с поехавшим отцом или в детдоме, то я тебе отвечу: лучше второе. Но тогда я этого не понимал. Я не знал, к чему могут привести тараканы папы. К циклу смертей, в которых меня он выставит виноватым.       Что на самом деле ужасно, так это испытывать злобу к людям, которые тебя любят и уважают. Я любил вашу семью, Чарли, честно, но я не мог смириться с тем, что я ужасен в глазах отца. Я делал всё то же самое, что и ты! Я копировал повадки отца и походил на него, но почему-то мистер Эмили был этому рад, а мой старпер находил в этом очередной способ манипуляции моими чувствами. Из-за этого я даже нормально не мог воспринять тот факт, что тебя больше нет с нами.       Когда он убил тебя, запретил общаться с Генри, оставил меня на несколько недель с братишкой, тяжело переживавшим твою смерть, и сестричкой, плюющейся желудочным соком по каждому поводу, я почувствовал такие странные ощущения. В тот момент я хотел вырезать каждого встречного мною человека и остаться в полном одиночестве; я будто погрузился в туман, опьянивший мои мозги и взявший меня за поводок; я был опустошен, и стресс, напряжение и давление взяли верх над моими чувствами, сделав из меня настоящего монстра. Таблетки кончились, меня уже ничего не могло удержать, и я пустился в свой адский тур.       Элизабет я не трогал, она боялась даже выйти из своей комнаты, и мне играло это на руку. Я запирал Кэсседи в комнате, я караулил его за углом и пугал, я доводил его до нервных срывов по нескольку раз за день, и никто не мог его защитить: дядя Генри и отец оставили нас.       Ты знаешь, к чему в итоге привели мои действия.       Когда я смотрел на обмякшее тело брата, свисавшее из челюсти того желтого медведя, меня будто пронзила молния. Словно бы я вернулся в свое тело. И тогда я понял, что не просто стал похож на отца, я стал им.       Я долго горевал и просил прощения перед Богом за то, что я сделал. Я не был верующим, но после совершенного мной убийства к кому я ещё мог обратиться? Бет опасалась меня, а отец, вернувшийся из командировки, сильнее добивал меня. Но делал это с улыбкой. Он совершенно не злился на меня, а наоборот впервые за долгое время гордился мной. Но я не хотел такой похвалы.       От меня отвернулись мои предатели-друзья, оставившие меня одного около трупа Кэсседи. От меня отвернулась сестра. Я потерял связь с единственными людьми, которые делали мою жизнь лучше, потому что мой отец убил тебя, Чарли.       С тех пор мне не было покоя. Я только и делал, что пытался искупить свою вину перед всеми вами и перед Кэсседи. Я трудился, чтобы помочь вам отпустить этот мир и наконец упокоиться. Я стал себе противен, я возненавидел всё своё существо. Только дядя Генри пытался убедить меня в том, что я не виновен в смерти брата, что я не такой, как мой отец, но я не мог в это поверить, пока я не узнал, что отец сломал какие-то держатели в челюсти Фредбера, отчего они и вышли из строя. Я извинялся перед Кэсседи, пытался всем убитым доказать, что я не такой как он…              — И что в итоге я получил за все свои старания? Меня перекромсали роботы отца, использовали, как чехол, выпотрошили, оставили умирать на улице, перепутали с убийцей и снова убили! — голосил Монти, царапая когтями черный пол. — И сейчас ничего не изменилось: меня вновь обвинили в том, что я не делал! Скажи, за что?! За что мне досталось всё это?! Почему я снова играл роль козла отпущения?!       Шарлотта стыдливо опустила голову и упала на колени, сжав подол юбки. Личико Чарли побелело, она поджала губы и отдышалась, стараясь не пустить слезы, которые Майкл ненавидел сильнее всего. Девочка запрокинула голову наверх, пытаясь сдержать себя, и снова поникла, не справляясь с внутренним чувством вины.       Монти фыркнул:       — Как и думал: ответа нет. Теперь вали отсюда и оставь меня в покое.       — Прости меня, — шепнула наконец Шарлотта. — Умоляю, прости! Я не думала, что я сделала твою жизнь настолько ужасной! Я и вправду не хотела, чтобы ты чувствовал себя нелюбимым и недостойным внимания!       — Ох, прошу, Чарли, — отмахнулся от неё аллигатор, скучающе подперев лицо ладонями. — Ты говоришь это только потому, что я тебя разжалобил. Ты не должна чувствовать себя виноватой в том, как вел себя мой отец.       — Но ведь я виновата перед тобой не только в этом! Я столько раз видела тебя и путала с дядей! Я ломала тебе шею, Майкл! Разве за это мне не нужно извиняться перед тобой? — смущенно восклицала девочка, прижав руку к груди. — Я была слишком зациклена на своих мыслях. Меня терзали они, я думала, что никогда больше не увижу своего отца, и потому я позволяла своим друзьям нападать на тебя, я разрешала себе нападать на тебя и изливать всю скорбь и злость, скопившуюся внутри, хотя ты был совсем не причем… Прости меня…       — Это ничего, Чарли, — буркнул он. — Меня многие путали с отцом. В этом тоже нет твоей вины.       — Нет! Она есть! — вскочив на ноги и топнув, запротестовала Шарлотта. — Майкл, ты не твой отец! Ты не похож на него! То, что я сделала, — натуральное предательство! Я предала тебя, твои старания и рвения ради мимолетного избавления от агонии, не покидавшей всех нас на протяжении жизни. У тебя есть право злиться на меня и на отца, ведь мы всё это время видели, что происходит нечто ужасное в вашей семье, но ничего не делали. Мы даже не пытались помочь тебе!       — Я никому не говорил о том, что со мной происходит, Чарли. Генри просто не вмешивался, будучи уверенным, что отец рано или поздно поймет, что он творит дичь, а после твоей смерти, понятное дело, он не захотел общаться с семьей убийцы его дочери. А ты… Ты ещё слишком мала, чтобы строить из себя великого психолога, — хмыкнул Монтгомери. — Да и что ты предлагаешь мне сделать сейчас? Избить тебя? Обругать за то, что было давным-давно?       — Я хочу, чтобы ты сказал мне: «Я ценен самому себе. Я не чья-то копия, я — личность! Со своими недостатками, со своими проблемами, но я важен для людей, и я люблю самого себя. Я не позволю делать с собой вещи, которые мне не нравятся!»       Монти рассмеялся:       — Ты думаешь, что эта фраза что-то изменит? Забей, кукла, этот дешевый трюк самовнушения никогда не работает!       — Но это правда! — возмущалась девочка. — Я и папа очень тебя любим! Если бы это было не так, я бы не рисковала сейчас своей жизнью, чтобы спасти тебя! — аллигатор округлил глаза и, задумавшись, отвернулся от неё. — Я уверена, что мы бы сделали всё возможное для тебя, если бы мы успели остановить дядю вовремя. Да, Кэсседи и Элизабет могут делать вид, что им до тебя до лампочки, но они переживают за тебя, просто не показывают, как и ты им. А дядя… Он просто отвратительный человек, который выплескивал свои эмоции на старшем сыне. Возможно, его толкало на это внутренние чувства, о которых мы не узнаем, но ты точно не должен считать себя убогим или неуправляемым животным. По крайней мере, ты мой аллигатор.       Чарли аккуратно провела рукой по ирокезу, и, к удивлению, он оказался очень мягким и шелковистым, словно это были настоящие волосы. Монтгомери мрачно улыбнулся и тихо произнес:       — Генри сделал это для меня.       — Сделал что? — поинтересовалась Шарлотта.       — Это я должен был управлять этим монстром, а не он, — продолжая улыбаться, отвечал Монти, прикрывая глаза руками, откуда текли фиолетовые слезы. — Но дядя Генри вступился за меня. Он согласился стать куклой, чтобы я не переживал ту боль, которую он испытывает сейчас.       — Папе…больно?.. — испуганно пошатнулась девочка.       — Очень. В сгустке не только ваши эндоскелеты, но ещё и Расплавленный Эннард, который пытается взять контроль над своим чипом и всячески терзает мистера Эмили. К тому же подпитка со стороны душ и отца конфликтуют между собой, отчего у дяди сильнейшие боли по всему телу… Это всё равно, что облить тебя лавой и сухим азотом одновременно, — аллигатор провел рукой по своим прядям и с силой сжал их, едва не вырвав с корнем. Он проливал одну слезу за другой, душевно сокрушался и приникал к холодному полу, не способный удержать себя в прямом положении. Чарли смотрела на него пустыми, невидящими глазами; она громко дышала и покрывалась мурашками при одной лишь мысли о том, что сейчас происходило в голове Сгустка. Шарлотта держала себя за плечо аллигатора, и в один момент бессильно обвалилась на пол. Только Монтгомери успел схватить её за руку, уложив у себя на коленях. — Эй! Ты чего? Слышишь, всё будет хорошо!       — Папе плохо… — бубнила Чарли, потерянно смотря в одну точку. Монти, испугавшийся её резкой перемены, вытер слезы, схватил её под подмышками, как маленького львенка, и повернул к себе лицом, осматривая девочку. — Я только добавляю ему боли… Мне так жаль…       — Чарли, слышишь меня? Эй! Подъем! — аллигатор встряхнул Шарлотту, и та испуганно взглянула на него, быстро хлопая стеклянными глазами. — Ты пришла извиняться передо мной? Пришла поднимать мою самооценку? Пытаться спасти меня? Так выполняй свою задачу!       — Но ведь…       — «Но ведь», — передразнил её Монти. — Да тут каждого ежесекундно пытают! Если ты так и будешь думать о том, что там сейчас с твоим любимым папулечкой, то, как ты собираешься спасать нас?! У меня есть причины реветь из-за твоего папаши, у тебя их нет! Не заставляй меня подбадривать тебя!       — Я успокоюсь… Как только ты скажешь, что ты впредь не будешь себя ставить ниже остальных, — вытирая слезы, пробурчала Чарли.       — Вот же хитрая, — закатил глаза аллигатор. — Ты думаешь, это так просто?       — Кэсседи же смог сказать! Вот и ты скажи.       — Что он сказал?       — Что он прощает тебя.       Монтгомери ошалело отпрянул, скинув Шарлотту на пол, будто она была распространителем какой-либо заразы. Чарли потерла место удара и встала на ноги, с недопониманием смотря на Монти.       — Ты лжешь.       — Я серьезно! — воскликнула девочка в недоумении. — Кэсседи простил тебя! Разве он не говорил тебе этого?       — Да он бы в жизни такого не сказал! Не после того, как я издевался над ним на протяжении года, довел до психического заболевания и засунул его голову в пасть медведя, который в итоге его и убил! — не веря своим ушам, кричал аллигатор. — Откуда ты знаешь об этом?       — Потому что он устроил персональный ад не тебе, а мистеру Афтону, — объяснила ему Чарли. — Ведь дядя не был его убийцей, и ему не за что было злиться на своего отца, но тем не менее Кэсседи отыгрался на нем за все преступления, которые тот совершил за свою жизнь. Злился бы он на тебя по-настоящему сейчас, он бы добил тебя, когда у него был шанс; заключил бы в тюрьму так же, как и вашего отца.       Монти болезненно простонал, схватившись за голову. Пускай на его лице красовалось замешательство, в зрачках Шарлотта узрела огоньки надежды. Аллигатор тяжело вздохнул, поднялся на ноги и подошел вплотную к Чарли. Прежде, чем девочка успела что-то сказать, Монтгомери сжал в объятиях девочку, и та умиротворенно обняла в ответ.       — Мне есть за что злиться на тебя, бесспорно… Ты бы знала, как больно было, когда ты скручивала мою шею, — начал аллигатор, и девочка неуютно поежилась. — Но я почему-то не хочу. Уж не знаю, можно ли считать это гипнозом или магией, но ты определенно делаешь что-то, что заставляет мое сердце говорить: «Не трогай Чарли», — девочка хихикнула, и Монти резко развернул её, схватил за шею и начал быстро тереть пальцами по её лбу. Шарлотта стала сопротивляться, она отбивалась от чужих рук и почувствовала не холод металлических шарниров, а сухость мужских костяшек.       Девочка подняла голову. Перед ней стоял усталый подросток в длинных желтых штанах с подтяжками и зеленой рубашке, с красными стоящими волосами и солнцезащитными очками в форме звездочек. Лишь запах трупа выдавал в нем Майкла, которого она знала.       — Я прощаю тебя, Чарли, — потрепал её по волосам парень, скинув оправу очков на кончик носа.       — Никогда бы не подумала, что увижу тебя в подобном наряде, — хихикнула Шарлотта.       — Ты даже не придала значения моим словам, — оскорбился Майкл, но после ехидно улыбнулся. — Пускай я всей душой презираю эту компанию, но могу отметить, что дизайн крокодила мне очень понравился.       — Он аллигатор, Майкл, — поправила его Чарли.       — Один хрен, — отмахнулся парень, взъерошив свои волосы и разгладив их по бокам, как раньше (его прическу Чарли называла «медузой»). Резко он сделался серьезным; Майкл сел на одно колено и спустил очки с глаз, взявши Шарлотту за плечо. Девочка напряглась, и подросток произнес: — На тебя возложена важная задача, Чарли. Я понимаю, что это будет трудно, но я хочу, чтобы ты спасла своего старика. Я видел, что с ним сделал этот говнюк, который именуется моим отцом; отец желает сделать из него настоящего монстра! У меня до сих пор остались раны после проведения им «урока по дисциплине». Задача дяди Генри — высосать ремнант из всех душ, повязанных сгустком, с целью полного подчинения. Я уверен, что если мистер Эмили увидит тебя, то он сразу образумится! Просто тебе нужно добраться до него!       — Но я не смогу побороть влияние дяди, если не лишу его подпитки со стороны душ! Кэсседи и Лиззи же тоже тут? — вопросила девочка.       — Да, я их чувствую… Слушай, Чарли, могу ли я тебя попросить отправиться сначала к братишке? Я чувствую, что происходит сейчас в его душе, и мне это совершенно не нравится. Будь осторожна и вылечи свою руку, в конце концов! На тебя больно смотреть! Ты совсем как сбитый щенок.       — Спасибо.       — Это не комплимент! — вскрикнул Майкл, мигом себя успокоив. Он вздохнул пару раз и вновь обратился к Шарлотте. — Мне досталось не так сильно, как брату и сестре. Я не знаю, что с ними происходит, но я чувствую их агонию… Пожалуйста, сначала к Кэсседи! Передай ему, что его брат Майкл просит перед ним прощения за всё, что сказал и сделал этой ночью, хорошо?       — А ты не хочешь сказать ему это лично? — уточнила девочка. Парень замялся и в итоге согласно кивнул.       — Твоя взяла… Надо учиться разговаривать со своей родней… Особенно теперь.       Чарли подбежала к фонарю, повесила его на сломанную руку и вытащила меч, разрубив им пространство на две части. Она повернулась к Майклу, подошедшему к порталу, и вдруг спросила:       — А что с тобой будет, когда я уйду отсюда?       — Наверное, отец меня призовет к себе, — снисходительно ответил парень. — Но мне не страшно. Пусть хоть что со мной делает, я не стану подчиняться ему! Его ремнант, конечно, будет разъедать мою кожу, но это намного лучше того, что со мной происходило в «Пицца-Плексе». (Черт бы побрал создателей этой франшизы). Рок-н-ролл, Кукла!       Шарлотта улыбнулась ему и зашла в портал, где напоследок услышала раздававшиеся крики Майкла. Чарли пробрало до костей, но она успокоила себя мыслями о том, что подросток принял себя таким, какой он есть, и что он наконец простил её и себя спустя столько времени после произошедших инцидентов. Он стал сильнее.       Она приземлилась на пол, даже не успев связаться с Левшой. Девочка осмотрелась, но не увидела ничего вокруг себя.       Раздалось тихое хихиканье, и Шарлотта в панике заметалась из стороны в сторону. Вдруг послышался язвительный, ласкающий ухо, приторный голос.       «Новая игрушка!»