20
25 января 2023 г. в 00:49
Февраль 2014.
Со второго визита Этери в больницу, в жизни Евгения всё разительно изменилось. Всё будто бы стало на пару тонов ярче. Стены палаты больше не казались угнетающими, а тишина не навевала суицидальные мысли. Вновь возобновилась их переписка, где Этери делилась какими-то мелочами жизни и скидывала видеофрагменты с тренировок Юли: как удачные, так и не очень. Порой где-то на фоне бурчал Дудаков, замечая внезапную жизнерадостность коллеги и спрашивая для кого вся эта видеохроника. Но Этери лишь отмахивалась со словами, что всё это лишь для того, чтобы потом дать Юле возможность посмотреть и оценить свои ошибки со стороны. Сергей во все эти отговорки до конца конечно же не верил, но саму методику вполне оценил, а потому не особо мешал Тутберидзе снимать своеобразные видеорепортажи и уж тем более не мешал отправлять их кому-либо. В силу того, что их общение теперь возобновилось с новой силой, Евгений даже не удивился возникновению в дверном проёме знакомых тёмных кудряшек. — Привет, — первым здоровается он, жизнерадостно улыбнувшись. — Рад тебя видеть. — Конечно, ведь так давно не виделись и не общались, — хихикнула в ответ Тутберидзе, даже чуть помахав телефоном, с которого буквально полчаса назад отправляла сообщения Евгению. — Сегодня ты одна, или как? — Одна. Юля, конечно, тоже хотела тебя навестить, но я посоветовала ей отдохнуть и получше настроиться на прокат. — И правильно сделала, — согласится с собеседницей Женя, — хотя, судя по вашим последним сообщениям, у вас всё в порядке и с сальховом и с ритбергером… — Не сглазь, — шикнула Этери на него, больше в шутку, конечно, но, как известно, в каждой шутке есть доля правды, и правда эта была в том, что она настолько волновалась за Липницкую, что уже была готова вот-вот поверить во все порчи и сглазы. — Ладно, не буду, — согласно кивнул Плющенко, чем слегка повеселил Тутберидзе. — А так хотелось… но раз ты не разрешаешь… — У тебя как дела? — осторожно интересуется Этери, за этим безобидным вопросом пряча другой, тот, который задать напрямую не решается. — Всё так же на обезболивающих, — прекрасно зная, что интересует её далеко не это, отвечает Евгений. — Когда действия лекарств заканчиваются — спина болит страшно. — А в делах семейных? — лишь запоздало понимая, что стоило бы проявить сочувствие, продолжает выяснять то, что нужно именно ей, Этери. — И там всё так же. Не приходила. Видимо, обиделась страшно на пустом месте. — Странно, — пожала плечами Этери, — а Юля мне говорила, что видела её. — Где? Добилась того, что и к вам на тренировку влезла? — тут же встрепенулся Женя. — Да нет же, здесь в больнице. Я думала, к тебе с повинной пришла и вы помирились, а иначе зачем? — внимательно рассматривая больничную стену и путаясь в собственных чувствах, абсолютно ровным голосом произнесла Этери. — Будто бы ты Яну не знаешь, — фыркнул Плющенко, чуть закатив глаза, а затем всё же вспоминая с кем разговаривает исправляясь. — А, точно, не знаешь. Вероятно личиком посветить и интервью дать о том, какая она хорошая и заботливая жена. И всё же одна мысль, продолжающая сказанное, тревожила Евгения, но озвучить её он не решался, потому как не знал какие планы на их общение и отношения имеет сама Этери. Суть её сводилась к тому, что будь Яна действительно была бы обижена, то она повесила бы на многострадальную шею супруга не только самовольное выступление на олимпиаде, но и многое другое: алчность, желание отсудить всё совместно нажитое имущество, измены, да всё что угодно. Более того, обиженная Яна могла бы побежать в студию любого ток-шоу, девизом которого было: «интриги, скандалы, расследования» и с пеной у рта доказывать, что её, бедную и несчастную, обидел плохой и злой муж. И наверняка нашлись бы люди, искренне сочувствующие Рудковской. Но такому раскладу случиться было не суждено, потому как Яна пошла в совершенно ином направлении. А значит, у сварливой блондинки точно были какие-то другие планы на жизнь. Ведь Евгений прекрасно знал: его жена ничего в этой жизни не делает просто так. Чтобы не дать этой мысли задержаться в голове, Плющенко быстро постарался сменить тему на что-то куда более нейтральное и непринуждённое, и, благо, Этери не стала цепляться за разговоры о Рудковской, охотно обсуждая с мужчиной результаты в танцах на льду и оценивая перспективы российских одиночниц, сравнивая Сотникову и Липницкую. И, стоит отметить, смена темы оказалась вполне себе успешной, а проблема существования Рудковской быстро ушла на второй план. Сегодня Этери снова уходила от Жени в приподнятом настроении: он был неплохим собеседником, разбавлял разговоры шутками, да и вновь ставшие получаться прыжки Юли тоже сыграли свою роль в общей картине настроения тренера. Проблема туманного статуса их взаимодействий снова была отложена куда подальше, а Рудковская быстро забыта. И всё было бы прекрасно, а потому, может быть даже скучно, если бы на крыльце больницы Этери не встретила самого Алексея Николаевича Мишина. Не без уважения к заслуженному тренеру, подарившему стране многих чемпионов, Этери чуть улыбнулась и поздоровалась с мужчиной, не планируя вести с ним светские беседы как минимум потому что считала, что пока они находятся на разных уровнях, но сам Алексей Николаевич видимо считал иначе. — Этери, постой, — окликнул он её, замечая, что женщина не намерена с ним разговаривать. Тутберидзе остановилась, поворачиваясь к заслуженному тренеру лицом. Ветер подхватил её кудрявые пряди, хлестнув одной из них прямо по лицу. Женщина поежилась и, убрав непослушную прядь за ухо, сильнее закуталась в экипировочную куртку. — Ты ведь к Жене приходила? — спросил Мишин скорее для уточнения, а затем, дождавшись со стороны Тутберидзе кивка, продолжил, — оставила бы ты его, так вам обоим будет лучше. — Но что такого предрассудительного в нашей дружбе? — невзирая на разницу в возрасте и титулах, не смогла сдержать возмущение Этери, чуть нахмурившись. — В том, что это вовсе не дружба, — с тяжким вздохом пояснил Мишин. — Этери, я же зла не желаю ни тебе, ни ему… не получится у вас ничего, только души друг-другу растравите. Тутберидзе собиралась уже снова резко возразить заслуженному тренеру, но тот лишь продолжил свой монолог. — У него жена. Какая-никакая, но она его любит и делает всё во имя его блага. У них ребёнок. Он тебе наверняка не рассказывал, как ему первый развод тяжело дался. Он, мне кажется, до сих пор себя корит за то, что сына оставил, что другую женщину выбрал. Не дай ему снова встать на эти грабли. — А я-то тут при чём? — сорвалась с губ Этери упрямая фраза, хотя где-то в глубине души она уже всё поняла. Поняла, но признавать не хотела. Коли взяла вектор — не сворачивай с пути, иди до конца, стой на своём. Так она привыкла. Так делала и сейчас, в этом разговоре. Мишин в ответ только покачал головой, и вышло у него это как-то с укором. Что даже Тутберидзе почувствовала себя нашкодившим котёнком, которого ткнули носом в испорченные тапки. И захотелось как в детстве: пробормотать что-то вроде «простите, больше так не буду» и наконец уйти. Но она быстро взяла себя а руки, спокойно и ровно выдохнув: — Алексей Николаевич, при всём уважении к вашему профессионализму и опыту, я совершенно не понимаю ваших намерений. Мы с Женей просто сдружились за время олимпиады, вот и всё. Выйдет он из больницы, завершится олимпиада, и разойдёмся мы, лишь изредка созваниваясь и больше не пересекаясь. — Хорошо, что ты это понимаешь, — снисходительно улыбнулся Мишин. — Удачи тебе и твоей подопечной сегодня на прокатах. Хорошие вы обе девчонки, дай бог, чтобы у вас всё в жизни сложилось. Попрощавшись после этого странного диалога на крыльце больницы, они разошлись. Алексей Николаевич — внутрь, проведать подопечного, Этери — к своей подопечной на каток. Вот только осадочек в душе Тутберидзе после этого диалога остался. Было в словах Мишина что-то такое, цепляющее, заставляющее снова задуматься о том, что пока сознательно было отложено куда подальше. Сейчас ей было необходимо сконцентрироваться на сегодняшних прокатах коротких программ. А Алексею Николаевичу, в отличие от Этери, готовиться было уже не к чему. Единственный его подопечный на этой олимпиаде благополучно получил золото в командных соревнованиях и неблагополучно снялся с личных, загремев в больницу, где его посещали весьма разнообразные личности. Неторопливо пожилой тренер прошёлся по больничным коридорам. Путь до палаты своего ученика был им уже давно выучен и блуждать, как многим другим, по бесконечным коридорам и отделениям ему не приходилось. Так же степенно он открыл дверь, застав Плющенко в прекрасном расположении духа и весьма быстро догадываясь какая у такого настроения могла быть причина. — Здравствуйте, Алексей Николаевич, — с улыбкой здоровается спортсмен, присаживаясь на больничной кушетке. — Физкультпривет всем не очень здоровым, — приподнимает в ответ ладонь Мишин, тем не менее тут же переходя на более серьёзный тон и интересуясь состоянием здоровья подопечного. — Не знаю, что они меня тут держат, — возмущается Женя в ответ. — На обезболивающих я бы и дома посидел. Колол бы их себе, да и всё. А это… страдай вот тут в четырёх стенах. — По тебе заметно, как ты страдаешь, — по-доброму ухмыльнулся Алексей Николаевич. — То-то когда я зашёл, на твоём лице улыбка от уха до уха сияла. — Так это потому что вы пришли, — выкрутился из такого положения Евгений, дополнительно ещё и польстив тренеру. — Если бы не пришли — тоска зелёная меня бы одолела. — Да брось паясничать, — ни разу не купившись на его уловки, не собирается этого скрывать Мишин. — Может ты и рад визиту тренера в эту палату, но в роли тренера во всей этой ситуации точно не я, а одна молодая и вполне симпатичная женщина… — Вот только не нужно начинать эти свои песенки, — вспылил Евгений, прекрасно понимая, куда клонит Алексей Николаевич. — Да какие песенки, Жень, если я её встретил на крыльце больницы, при чём с такой же дурацкой улыбочкой на лице, как и у тебя? — с укором спросил Мишин, глядя на подопечного как-то снизу вверх. — Везёт же ей на встречи в этой больнице… — сквозь зубы пробормотал Плющенко так, чтобы Мишин и вовсе не разобрал сказанного; а после продолжил уже нормальным тоном, — и что в этом криминального? — То, что это не заканчивается. Жень, ты собираешься уходить из большого спорта, а твоя Этери только-только в него вошла. Эта олимпиада, вероятнее всего, последняя точка пересечения ваших жизней. Закончится она — закончится и всё остальное. А короткие романы с такой привязанностью друг к другу ещё никогда не имели хорошего конца. В прошлый раз ты развёлся, после нашёл себе другую. Что теперь? Ведь жалеешь, Жень. И если после этой олимпиады жизнь пойдёт по тому же сценарию — тоже жалеть будете… — Всё это я уже слышал, — перебивает тренера на полуслове Евгений. — Алексей Николаевич, вы, конечно человек мудрейший и тренер великолепный, но, кажется, моя личная жизнь находится за пределами ваших компетенций. — Дурак ты ещё, Женька, — практически без осуждения и вполне добродушно комментирует весь этот выпад Мишин, чуть качая головой. — Лучше бы, чем воздух сотрясать, с женой помирился. И Плющенко хочет сотрясать воздух в спорах до посинения, лишь бы доказать, что всё не так, что Этери для него просто подруга, что все ошибаются и ничего не понимают. Хочет, но не может, потому как сам не понимает: такая ли уж это правда, за какую он хочет это всё выдавать. Да и осознаёт к тому же, что переспорить тренера практически невозможно. А потому старается увести Алексея Николаевича подальше от этой темы. И тот позволяет ему это сделать, хоть где-то в уме и ставит галочку о том, что тема этих отношений ещё далеко не исчерпана.
