Июнь 1941 года
21 февраля 2023 г. в 14:01
Алина вышла из дверей лётной академии и вдохнула полную, до треска в ребрах, грудь свежего летнего воздуха.
Чудесный вечер стоял над Москвой: небосвод сиял поздним закатом, переливающимся розовеющим отблеском крыш и желтеющим — окон неспящих домов на набережной. Даже кремлевские звезды, казалось, хитро подмигивали — сверкали на темнеющем небе своими рубиновыми лучами, как цыганка сережками.
На Алине было новенькое голубое платье с кокетливым бантом под воротником.
В руках — такой же синий диплом и удостоверение с позолоченными крыльями на первой странице.
Алина только что получила свидетельство о прохождении лётного курса повышенной сложности и была неописуемо, до смеха, счастлива.
Ее ждало небо — голубое, как платье. Золотящееся солнцем, как крылья в удостоверении.
Позади Алины из здания выбегала толпа — таких же счастливых будущих пилотов, в белых рубашках и в трогательных носочках под сандали на каблучке.
Белая смеющаяся река струилась вниз по лестнице, мешалась с другими — такими же белыми, но с другими дипломами — потоками, стекала на набережную и неслась, галдя, к Каменному мосту, дожидаться рассвета.
Препятствий у реки не было — лишь один, вкопанный намертво, будто валун, темный силуэт, стоявший, сцепив за спиной руки, у подножья лестницы.
Силуэтом оказался Руневский.
Мрачный, поникший. В военной форме.
— Сашенька, родной! — загалдела Алина, перескакивая через три ступеньки и прыгая мужу в объятия, — я теперь настоящий пилот! Не любитель какой-нибудь! А правильный, с дипломом!
Она положила ладонь Руневскому на щеку, наклоняясь для поцелуя, но вдруг почувствовала неладное и отстранилась.
— Саша, что-то случилось?
Руневский вымученно улыбнулся.
— Давай отойдем? Тут очень шумно.
Они двинулись, минуя белую реку галдящих выпускников, к мосту — туда, где под опорами можно было спрятаться от людских глаз.
Встречающиеся им юные прохожие многозначительно улыбались: еще бы! Юная, блистательная выпускница курса в девчачьем платье и солидный мужчина в форме при майорских погонах.
Фуражку с пугающей синей плашкой Руневский предусмотрительно снял.
Едва они спустились в тень моста, Руневский оперся о парапет набережной и грубым жестом вытащил из пачки папиросу. Чиркнула спичка.
— Саша, что происходит? — спросила Алина, не решаясь подойти к мужу.
Тот посмотрел на нее больным взглядом.
— Сегодня будет война.
И вдруг стихло все — так остро зазвенело в ушах Алины страшное слово, которое она надеялась никогда больше не услышать.
— Откуда ты знаешь?
— Зорге дал шифровку. Они начнут сегодня, в 4 утра… Алина, ему никто не поверил, понимаешь? Они даже не попытались сделать ничего!
Руневский дернулся, больно ударившись об угол парапета.
Алина встала рядом.
В темноте моста заалели через секунду два кончика горящих папирос.
— Мы должны что-то сделать! — глухо воскликнула она, — не может же быть так, что они просто дадут немцам напасть?! Не может!
— Может, — прошептал Руневский, — и мы с тобой не в силах ничего исправить.
Алина подняла взгляд. На мосту, в десятке метров от них, галдела радостно толпа выпускников в белых нарядах. Звенели бутылки вина, гудела гармонь.
И над всем — смех. Чистый, заливистый. Юный и беззаботный.
Этому смеху оставалось от силы четыре часа.
— Когда мы выезжаем? — спросила Алина, смотря прямо на мужа.
Тот спрятал руки в карманы, закусив папиросу уголком губ.
— Я по заданию должен остаться в Москве на ближайшие три дня и собрать боеспособные остатки Дружины. А ты уезжаешь завтра.
— На фронт?
— В эвакуацию.
Алина зашипела.
— Еще чего! Саша, я квалифицированный пилот! Я нужна!..
— Ты нужна мне живая! — рявкнул Руневский, — знаешь, кого Вермахт готовит для операций здесь? Специальное подразделение, уничтожающее новообращенных вампиров. Ты не представляешь, какие у них методы. Я не хочу снова бояться за тебя!
— А я не хочу бояться за свою страну и ждать, сложа руки, неизвестно чего! Саша, я тоже боевая единица Дружины, ты не имеешь права отсылать меня, как школьницу!
Руневский рвано выдохнул и вдруг притянул жену в объятия, целуя ее в висок.
Алина закрыла глаза. Под щекой у нее неприятно кололся значок НКВД.
— Милая, давай не будем ссориться сейчас, когда нам осталось всего четыре часа спокойствия, — прошептал Руневский, зарываясь носом в уложенные в две трогательные косы темные волосы, — прошу тебя, уезжай из Москвы. У тебя не так много боевого опыта, чтобы я мог привлечь тебя в отряд. Бери наши документы и уезжай первым же поездом. Подальше — куда увезут. Бери все ценное, забудь о квартире. Москву будут бомбить в первую очередь.
И, выдохнув, сжал похолодевшие пальцы, вцепившиеся в форму на его груди.
И произнес чуть слышно:
— Я найду тебя. Обещаю.
Алина чувствовала, как ресницы ее тяжелеют от влаги.
Развеселая «белая река» над ними загремела с новой силой — на горизонте показалась полоса рассвета.
И почудилось Алине, что кремлевские лучи, подмигивавшие ей еще час назад, в сиянии рассвета горели, как налитые кровью глаза затравленного волка.
Отчаянного и больного, готового к последнему броску.
Воздух, холодный от набежавшего ветра, вдруг успокоился, затих, будто нарочно озвончая гомон радостной юной толпы.
Будто знал, что с последним рассветным лучом закончится для выпускников вся юность.
И радость уйдет.
Для многих — навсегда.
— Я люблю тебя, — чуть слышно произнесла Алина сквозь слезы, — прости, что так редко говорю тебе об этом. Но… если что… Саша, я не смогу без тебя. Больше — нет…
Руневский с горькой улыбкой прикоснулся губами к влажным от слез дрожащим векам.
— Не плачь, родная. Дай этим четырем часам остаться тёплым воспоминанием.
И вновь привлек жену в объятия, чувствуя, как ту сотрясают все усиливающиеся приступы плача.
А толпа на мосту смеялась, радуясь рассветному зареву.
«Пожалуйста», — мысленно обратился Руневский к тому, в кого не верил, но кого почитал много сильнее всех живущих на земле, — «пусть это будет не последний их смех».
Про то, чтобы слез больше не было на Алининых щеках, он не просил.
Ведь если плачет, значит, больно.
Больно — значит, живая.