Le déluge

Руневский, стуча зубами, мерил шагами узкий кабинет зала дирекции аэропорта. Проклятый строительный кластер на острове Канву, делами которого занялась в своих расследованиях Алина. Проклятое землетрясение. Проклятый борт, который, забрав потерпевших бедствие, перестал выходить на связь. Проклятая его федеральная служба, из-за которой он был вызван в Шереметьево — из-за службы, не из-за пропавшей на Канву жены, которую и женой-то в этом десятилетии нельзя было назвать. И потому полковник Руневский не мог позволить себе даже страдальчискую мину, какую скроили все присутствующие на собрании. Он был представителем власти. И факт его связи со скандальной журналисткой никак нельзя было раскрывать. — Есть линия со сто семнадцатым бортом! — воскликнул диспетчер. Руневский привалился к стене. У него все-таки появился крохотный шанс не похоронить любимую женщину в море. — Кто за штурвалом? — Стажер нашего Зинченко, Гущин. Только недавно на службу приняли. Руневский быстро ввёл имя в поисковую строку внутреннего сайта авиакомпании и похолодел. На него, широко улыбаясь и сияя наполированными золотыми крыльями на лацканах, смотрел Петр Каразин. —- Алина скинула с себя целофан и зажмурилась от вспышек света. Рядом кричали. Остров, который ещё утром пестрел зелёной шапкой посреди океана, гремел и трясся от сходящей по скалам вулканической лавы. Она не помнила, как погибла — кажется, что-то тяжёлое упало ей на спину, разломив позвоночник надвое. Мало ли было падающего на острове, содрогающемся землетрясением? Кто-то вдруг больно потянул ее за грудки, заставляя встать. — Вы что, живая?! — закричали прямо в ухо, — пойдёмте скорее! Очнитесь, ну! Алина заморгала, пытаясь стряхнуть с ресниц вулканическую пыль, и присмотрелась к кричавшему. Чуть возвышаясь над ней, с трудом удерживая молодую вампиршу под руки и отчего-то осторожно придерживая в районе груди, стоял мужчина в кителе командира воздушного судна. Лицо у него было осунувшееся, недоброе и отчего-то очень знакомое Алине. — Вы кто? — спросила она. — Я российский пилот, Зинченко моя фамилия, — рвано выдохнул мужчина, подлезая Алине под руку, — прилетели забрать вас всех отсюда. Идти можете? — Могу, — не задумываясь, ответила Алина, прошла пару шагов, ощущая, как срастаются переломанные кости, и вдруг почувствовала, как напряглась у неё под боком спина российского пилота. — Ваши ключицы, — несмело проговорил Зинченко, — только что были раздроблены у грудины… Он замолчал на секунду, наблюдая, как у побелевшей от внезапно открытого секрета Алины зарастает рваная рана на щеке, и вдруг понимающе кивнул. — Что? — простонала Алина, не вполне понимая даже, о чем она хотела спросить своего спасителя. Зинченко лишь коротко улыбнулся, облизнув губы. В адском рыжем свете набегавшей на аэропорт лавы блеснули два аккуратных клыка. — А как вы… — хотела было спросить Алина, но пилот уже тащил ее куда-то в сторону — подальше от пожара, к чёрным жутким силуэтам в пепле, при ближайшем рассмотрении оказавшимся пассажирскими самолётами. Зинченко кричал — голос у него был громкий, командный, но хриплый, будто его обладатель курил с младенчества, — и в этом крике Алина не с первого раза, но все-таки уловила суть проблемы: где-то в горах, отправившись помогать застрявшей из-за обвала группе горняков, остался второй пилот и часть экипажа. — Если мы через пять минут не взлетим, то никакой взлетной полосы вообще не будет, — неуверенно проговорил один из стоявших поблизости ученых. Зинченко посмотрел на него с невероятным чувством — смеси боли, ярости и в то же время смирения. Такое Алина видела лишь раз, на войне, когда и ей самой приходилось делать страшный выбор — между чувством и долгом. Что-то явно связывало Зинченко с этим неназванным вторым пилотом — может быть, просто дружба, может быть, что-то иное. Но это что-то было в шаге от того, чтобы заставить командира корабля действовать нерационально. Вдруг Алину осенило. — На запасной части аэродрома должны быть заправленные грузовые самолёты, — сказала она напряженному Зинченко, от нервов называя по старой привычке аэропорт аэродромом, — они должны были лететь с утра в Штаты, но пилоты погибли при первых же толчках. Весь экипаж погиб. Мы можем оставить один из них вашему второму пилоту. — Гущин не догадается, — бросил Зинченко, и Алина впервые услышала фамилию того, кто заставлял сурового летчика рисковать несколькими сотнями жизней, — он решит, что я его бросил… «Так вот в чем дело» — закричало сознание Алины, и мысли ее вдруг вернулись к военному времени. Зинченко был командиром явно стойким, но разбитым личным горем. Ей нужно было теперь быть рациональной за них обоих. — Тогда полетели на грузовом сами! Оставьте ему боинг! — крикнула она, а на ухо прошептала, — в войну я летала на у-2, смогу быть вторым пилотом, если вам это поможет. Зинченко вдруг посмотрел на неё, как на ребёнка. — Барышня, как вас по имени? — Алина, — кивнула, опешив, вампирша. — Алина, вы представляете, как далеко шагнула авиатехника с времён войны? Но, не дождавшись от внезапного товарища никакой реакции, ринулся к грузовому судну, раздавая по дороге приказы и успокаивая пассажиров. — У нас с вами двести смертных душ, — обратился он к Алине, когда израненные и напуганные люди силами бортпроводников были усажены в грузовой отсек, — и все домой хотят. Посидите со мной в кабине? Жутковато одному лететь через этот пепел. Алина покорно опустилась в кресло второго пилота. Представшая ей панель управления внушала ужас: авиатехника действительно шла вперёд семимильными шагами. Миллион кнопок и рычажков тревожно посверкивали, смешиваясь с летящими с неба пылающими ошмётками пыли, и Алина вдруг почувствовала, как прокусила насквозь губу: точно так же выглядел ее простенький у-2, когда, подбитый, горел в воздухе. Точно так же сиял. В последний раз. — Знакомо, да? — нервно бросил Зинченко, — я тоже привык такое светопреставления перед смертью видеть на войне. Алина вздрогнула и внимательнее всмотрелась в лицо своего неожиданного товарища по несчастью. Зинченко не был красив, скорее, что называется, импозантен — выпуклые надбровные дуги, морщины у ямочек на щеках, ладное крепкое тело с неширокими, но сильными плечами. Алина заметила, что ему очень шла форма — будто влитая сидела, несмотря на то, что была порвана у ворота и перепачкана кровью и пеплом. «Во-е-вал» — произнесла мысленно по слогам Алина и очень отчётливо представила, как этот аккуратный немолодой мужчина вёл свой горящий самолёт прямиком во вражеские составы. Они с ним были очень похожи — теперь, нервно вжавшись в кресла, с отчаянием смотря на то, как винты двигателей увязали в облаке пепла. Два старых вояки, давно забывших, каково это — всё делать в последний раз. Машина заревела, вгрызаясь винтами в воздух, и вскрикнула, будто от боли — что-то задело крыло. — А я вас помню, — откашлявшись, вдруг сказал Зинченко, когда самолёт, кряхтя, все-таки взлетел над облаками, — Вы ведь жена Руневского, я не ошибся? Алина от неожиданности дёрнулась. — Мы встречались? — Я состоял в дружине и помню, как вас обратили, — он слабо улыбнулся, — ну и скандал тогда был с этим своеволием Руневского… Не буду вас обманывать, скажу сразу, что был против. Но я рад, что вы живы. До сих пор. Глаза старого вампира примирительно сощурились. — Я вас не помню, — фыркнула Алина, все-таки оскорбившись, — хотя ваше лицо мне знакомо. — Конечно, знакомо, — заметив смятение своей собеседницы, продолжил Зинченко мягче, — помните, в 1914м, вы были с мужем на авиасалоне в Петербурге? — Конечно, — Алина, на секунду забыв свою обиду, коротко улыбнулась, — тогда граф Беклемишев в воздухе был, на своём биплане. Мы с ним потом обедали у Вяземских! А какую он выкрутил мертвую петлю!.. — Так вот, — прервал пилот Алинину тираду, — граф Беклемишев это я. Алина вздрогнула. События столетней давности яркой вспышкой пронеслись у неё перед глазами, и вдруг всё сложилось — тогда она тоже смотрела на молодцеватого статного летчика с мыслью, что ему до безобразия идёт форма. Те же были резкие морщины у ямочек, те же узкие крепкие плечи. Взгляд был другой — злее, острее. Не понравился Алине тогда Беклемишев — что-то было в нем необратимо темное, как омут. Теперь же Алина едва узнавала этот взгляд — будто за те сто лет, что они не виделись, Беклемишев вместе со старой фамилией вытравил из себя всё скопившееся в душе зло. — Почему Зинченко? — спросила Алина, не подумав, что могла прозвучать грубо. Пилот не обиделся — лишь бросил короткий недовольный взгляд куда-то позади неё — туда, где за иллюминатором на просвет пламенных отблесков тянулась нитка выходящего из пробитого бака горючего. — Так было проще, — ответил он наконец, — с фамилией Беклемишев в лёт-отряд красной армии устроиться было бы невозможно. — Вы же могли уехать, — воскликнула Алина, — куда угодно! В Европу… В Штаты! Как Северский*! — Мог, — кивнул Зинченко и замолчал. Алине стало отчего-то стыдно расспрашивать дальше. В динамик пробивалась связь с большой землей. Коротко передав сигнал бедствия и информацию о пробитом бензобаке, Зинченко хотел было продолжить разговор, но вдруг побелел и едва не выпустил штурвал — так затряслись его пальцы. В динамике послышался третий голос: — Леонид Саввич, вы живы?! Алина вздрогнула вновь. Голос казался ей ещё знакомее, чем лицо пилота из кресла напротив. — Стажер?.. — выдохнул Зинченко, и Алина могла бы поклясться, что в уголках его глаз заблестели слёзы, — Живой… мой… Живы! Связь прервалась, и Зинченко будто с удовлетворением встретил эту паузу. — Жив… — прошептал пилот и, не смущаясь своего счастья, посмотрел на Алину. Она вдруг почувствовала себя лишней. — А ваш… — она не осмелилась сказать «любимый», но губы ее сложились в очень похожее безмолвное слово, — … он вампир? — Нет, — выдохнул Зинченко, — он человек. И достал из нагрудного кармана сложенную вчетверо фотографию. Алина развернула мятый прямоугольник, и сердце ее на секунду замерло от ужаса. — Это невозможно… — зашипела она, боясь прикасаться к правому краю фотографии, где рядом с недовольным серьёзным Зинченко стоял, корча рожи, совершенного точно революционер Карамора. Зинченко отреагировал странно: вытащил свободной рукой снимок из рук онемевшей вампирши и осторожно похлопал ее по плечу. — Похож, верно? Алина едва сдержалась, чтобы вскрикнуть. — Объясните мне все! Если… если это он… — Не бойтесь, — стальным голосом произнёс пилот, — это не он. Похож, но не он. Я тоже испугался, когда встретил его в лётном корпусе. Как две капли воды… что вы удивляетесь? Вы думаете, Каразин только вам истрепал нервы? Алина непонимающе уставилась на своего собеседника. — Мою жену тогда убило в доме Столыпиных выстрелом, организованным этим демоном. Разорвало надвое. Она была человеком, и я только собирался ее обратить… — Зинченко поморщился, прогоняя дурные воспоминания, — Каразин долго маячил у меня перед глазами знаком смерти. Потом я узнал, что его убили свои же — впрочем, там очень странная история. То ли его убили, то ли он подорвал себя сам… Не суть важно. Я уже начал забывать о его существовании, как вдруг год назад на пороге приемной комиссии в лётную бригаду столкнулся со своим главным страхом во плоти. — И что же вы?! — нетерпеливо ахнула Алина. — А что — я? Посмотрел на это лицо — точно такое же, не отличишь — и понял, что не узнаю в нем Каразина. Глаза были другие. Тёплые. Живые. Как будто из оболочки Караморы вытряхнули всю дрянь и подсадили в неё здоровое семя. Я полез в архивы, изучил документы… Действительно, у Гущина с Каразиным был один общий предок, давно, ещё в мою бытность человеком. Но чтобы такое сходство… поразительно. — И вы… влюбились? Зинченко промолчал. Панель работы двигателя настырно завывала сигналом нехватки топлива. — Почему вы не обратите его? — вдруг спросила Алина, оборачиваясь в кресле так, что едва не задела пилота коленями. Он посмотрел на неё со странным выражением. — Это… непросто для меня. Я стал вампиром по прихоти великий княгини Александры Иосифовны. Я был тогда молод, горяч, хотел жить, а эта древняя тварь, — Зинченко подавился проклятьем, — решила, что, обратив меня, привяжет к себе. Уж очень ей хотелось иметь карманного бессмертного фаворита. Я помню, как мне было мерзко от потери человеческой сути. И для дорогих мне людей я такой участи не хочу. — Но ведь вы увидите, как он стареет! — воскликнула непонимающе Алина, — он состарится и умрет, и вы будете видеть это, сами не меняясь! Ведь это больно!.. — Больно, — прошептал Зинченко, — но я люблю человека, а не бессмертную бестию. — Вы же можете потерять его прямо сейчас, — отчаянно зашептала Алина, вторя тону собеседника, — если мы выживем после посадки, как вы будете продолжать существовать с мыслью об о том, что могли не потерять того, кого так любили? Как?! Зинченко бросил короткий взгляд на сложенный снимок в своих руках. — «Если» это хорошее слово. И тут же заверещал сигналом динамик. — Леонид Саввич, — прошумело в динамике, — Вы до земли не дотянете. Но у меня есть одна идея, как нам всем спастись. — Идея? — неверяще проговорил усталый влюблённый вампир, — Какая идея? — Ну какая у меня может быть идея? — ласково отозвался неожиданный двойник Каразина в динамике, — Завиральная!.. ——— Когда беда миновала, и самолёт с пострадавшими от землетрясения учеными и одной неугомонной журналисткой приземлился в Петропавловске, Руневский устало сидел, скрывшись от всех, в пустом зале ожидания, держа в руках ещё горячий от звонка телефон и уперевшись взглядом в экран телевизора. Руневский был абсолютно уверен, что от переживаний долгой ночи начал бредить, потому что картинка, то и дело мелькавшая в экстренном выпуске новостей, была сверх человеческого и вампирского понимания: в прямом эфире, на фоне кричащей безумно-радостной толпы и развалившегося самолёта без крыла и двигателей, стояла говорившая по телефону перепачканная в грязи Алина, а поодаль — потерянный Руневским из виду ещё до войны граф Беклемишев — один из лучших оперативников дружины, заболевший небом и заразивший этой болезнью самого Руневского ненадолго. В объятиях Беклемишева, подрагивая, безвольным грузом висел Пётр Каразин. Беклемишев наклонился к нему, будто нашептывая на ухо что-то, и губы его то и дело набегали на перепачканную сажей шею — так, что через пару секунд воротник рубашки характерно был расчерчен длинной алой полосой стекающей крови. Алина, оторвавшись от телефона, улыбнулась открывшейся сцене и заслонила собой пару от камеры. Руневский помассировал виски. Ему определённо нужно было выспаться и отдохнуть. От напряжения и не такое привидится…