Le déluge

Руневский был в Одессе единожды — ещё в 1820х, в качестве соглядатая безбашенного поэта Пушкина, — и помнил ее как чумазый, пропахший водорослями, но очень тихий уголок, в котором нет-нет да и проскальзывала какая-то почти курортная ленца. Теперь же, почти сто двадцать лет спустя, стоя с Алиной под руку на набережной, он с тоской отмечал про себя, что грязь и сладковатый запах морского гниения в городе остались, а вот спокойствия — как ни бывало. Правы были друзья-иммигранты, говорившие, что после смерти царя Одесса превратилась в криминальную столицу — а он, дурак-вампир, не верил. Всё вспоминал акации у кромки воды, желтоватое летнее небо, босых мальчишек на ступенях мраморных лестниц и мечтал, что вернётся однажды в этот тёплый безмятежный уголок. «Домечтался» — мрачно думал он теперь, сжимая в кармане распоряжение наркома внутренних дел. «Всем фронтовым разведчикам и сотрудникам СМЕРШа прибыть в Одессу для содействия маршалу Жукову в проведении операции «Маскарад» по зачистке города от преступных элементов». Алина, увязавшаяся следом со словами «Я не пущу тебя одного на смерть, убьют — так хоть погибнем оба, пусть и ненадолго!», казалось, была спокойна: переодевшись после поезда в новенькое синие-зелёное платье в белый горошек, она по-девчачьи скакала по мостовой, ела купленные на развале ватрушки и напевала надоедливую песенку про Сашу-сорванца, который должен помнить тёплый вечер и каштан в цвету*. — Ты поберегла бы силы, милая, — мягко пожурил ее Руневский, — нам в ночь идти «на дело», прости Господь. — «Саша, как много в жизни ласки, как незаметно бегут года!» — со смехом протянула Алина, потянувшись к мужу за поцелуем, но вдруг остановилась, как вкопанная, роняя на землю надкусанную ватрушку. — Что с тобой? — забеспокоился вампир, — тебе плохо? Алина не ответила, и Руневский, на всякий случай удерживая жену за локоть, проследил за ее взглядом: ничего необычного впереди не было. Оживлённая улица — не редкость для выходного дня. У дальнего ларька крутили карманника двое мужчин — один, невысокий и небритый в кепке-копполе, и другой — упитанный, в очках и татарской тюбетейке. На этого-то второго и смотрела, не отрываясь, обнажая необдуманно клыки, Алина. — А что… — попытался спросить Руневский, но Алина, вдруг вывернувшись, рванула в подворотню, куда двое повели карманника. Руневский чуть не взвыл: он знал этот взгляд своей жены, и ничего хорошего он за собой не нёс. Его снова ждали трупы и сотни часов попыток скрыть преступление той, кто никак не мог научиться справляться со своими чувствами. Он нагнал Алину меньше, чем через минуту, но и этого времени хватило сполна, чтобы худшие опасения Руневского подтвердились: Невысокий мужчина, ведший с рынка карманника, лежал на земле, неестественно изогнувшись. Того, кого он задержал, уже и след простыл. Над убитым, метрах в трех от земли, к пошарпанной стене прижались с адским рыком две фигуры — Алина в перепачканном новом платье и упитанный мужчина, к глубокому удивлению Руневского, зло выпустивший клыки. «Так вот в чем дело» — пронеслось в мыслях вампира, — «Алина его узнала». Ему стоило без раздумий помочь жене, но слишком свежи в памяти Руневского были годы войны, когда убийства без разбора стали не жестокостью, а необходимостью. Слишком много крови — и людской, и вампирской — было пролито напрасно. Может, он был теперь дрянным мужем, но не хотел убивать незнакомца лишь потому что Алина целилась когтями тому в горло. Едва Руневский собрался вспрыгнуть на стену, чтобы разнять дерущихся, послышался сдавленный стон — тот, кого вампир считал убитым, неуверенно поднялся и, держась одной рукой за бок, резко вскинул дуло нагана. Выстрел — и два тела, истошно взвизгнув, рухнули на землю. Руневский закричал. — Что вы делаете?! Они же… Он никак не мог привыкнуть к тому, что человеческая смерть больше не угрожала его жене — он слишком часто терял ее за последние годы. Алина, прожигаемая оцепеневшим взглядом ничего не понимающего стрелка, поднялась, выковыряла из груди пулю, дотянувшись пальцами почти до сердца, и, игнорируя вытянутые к ней руки Руневского, оттолкнула стрелявшего к стенке и снова обратилась к своему противнику. Тот зашипел, но, как Руневскому показалось, не от злобы — от испуга. Так же по его воспоминаниям шипела Алина тогда, в горящем особняке, пытаясь защитить мужа. «Защитить» — отчеканило металлом по сознанию Руневского, и он едва успел схватить Алину за руку, не давая той наброситься на другого вампира. — Стой, дай ему подойти! — закричал он, удерживая изо всех сил рассвирепевшую Алину, и давая другому вампиру время подойти к отброшенному к стене товарищу. — Дава, что она с тобой сделала? — странным полушёпотом произнёс вампир, устраивая голову раненого у себя на коленях. Руневский покраснел: ему показалось, что он стал свидетелем каких-то неуместных чувств. Тот, что лежал у стенки, всё же был на редкость живуч: вновь открыл глаза и с нечитаемым выражением уставился на чету Руневских. — Что ты такое? — прошептал он, уставившись на Алину, и вдруг перевёл взгляд на «упитанного», — и ты? Тот от неожиданности не успел спрятать клыки. Руневский понял, что действовать нужно было быстро. — Всем успокоиться, — рявкнул он, хватая за шиворот и жену, и вновь начавшего приближаться второго вампира, как буйных кошек, — я подполковник Руневский, наркомат внутренних дел! — Документы, — зашипел второй вампир. — Ша, — вдруг прохрипел отброшенный к стене стрелок, с трудом поднимаясь на ноги, — всем три шага назад и дышать носом! Вы мне либо сейчас же рассказываете, что устроили, либо я сажаю вас всех в камеру до выяснения сопутствующих! — Дава, у тебя кровь, — закудахтал упитанный вампир, забыв о том, что должен бы отбиваться от Руневского, — и что ты таки стоишь? Забирай эту бешеную за нападение! — Я бы забрал, — продолжил холодным тоном тот, кого вампир называл Давой, — но я таки видел, чем ты ей ответил! Упитанный поник. — Ну так и шо, мы будем тянуть кота за хвост или объяснимся? — мужчина выклюнул скопившиеся во рту кровь себе под ноги и с вызовом посмотрел на удерживающего «дебоширов» Руневского. Тот пожал плечами. — Вы же понимаете, что не должны были всего этого видеть? — умоляюще сказал Руневский, — по закону я должен вас убить. — По какому это такому закону? — Вампирскому, — выдохнул упитанный вампир, обмякнув в руках Руневского. Алина, напротив, будто собралась драться с новой силой. — Сначала я убью тебя! — завизжала она, но Рунвеский, порядком устав от навалившегося на него со всех сторон хаоса, вдруг злобно зарычал. — Саша… — испуганно шепнула Алина и от переизбытка нервов лишилась чувств. — Картина маслом, — протянул живучий мужчина, — никогда такого не видел. И таки возвращаюсь к своему вопросу: вы что такое и кто такие? — Сначала представьтесь вы, — предложил Руневский. — Я Гоцман. — А имя-отчество у вас есть? — Чтоб в Одессе да кто-то не знал имя-отчество Гоцмана? — хмыкнул упитанный вампир, но мужчина посмотрел на него уничтожающим взглядом. — Давид Маркович. — Александр Константинович, — кивнул Руневский, — где мы можем поговорить? Двери в маленьком подвальном помещении на всякий случай решено было закрыть на засов. — А теперь по порядку, — начал Гоцман, потирая ушибленный бок и прислоняясь к стенке так, чтобы видеть всех присутствующих, — гражданка Руневская, зачем вы хотели открутить Фиме голову? Алина, успокоившаяся, но все ещё придерживаемая Руневским за плечи, фыркнула. — Он не Фима. Его зовут Иоганн. Тот, кого назвали Фимой, зло скривился. — Иоганном меня звали сорок лет назад! — И сколько ты успел сделать тогда, под этим именем? — Алина вновь завелась, — Скольких погубил?! Гоцман, порядком уставшись от творившегося вокруг безобразия, не церемонясь, плеснул Алине в лицо водой из стоявшего на полу кувшина. Руневский лишь понадеялся, что жена не заметила его направленного на Гоцмана благодарного взгляда. — А теперь усё по порядку. — Этого гада, — Алина кивнула в сторону вампира с такой силой, чтобы забрызгать того оставшейся на волосах водой, — зовут Иоганн Кель. Он порнограф. — Кто? — не понял Гоцман. — Тот, кто снимает фотографии и фильмы эротического содержания, — покраснев, объяснил Руневский. — Брехня, — фыркнул тот, кого Алина называла Иоганом, а Гоцман — Фимой. — Брехня не брехня, а мою подругу Лизу он засёк в своей квартире до смерти, — прошипела Алина, — ей нужны были деньги, она пошла устраиваться на работу по объявлению, ей обещали, что она будет манекеном, а он!.. Лизе было только-только восемнадцать лет!.. Вампир зло всковырнул носком ботинка торчавшую из пола доску. — Я раскаялся! — зашипел он так зло, что Гоцман непроизвольно потянулся к нагану, — ты думаешь, я от хорошей жизни этим занимался?! — Ну явно не от большой нужды! — Я Лизу эту сам похоронил, между прочим! И того, кто бил ее, удавил после! — Ты же сам ее бил! — Не я, подельник мой. — Это ничего не меняет! — Меняет! — Ты убийца! — Я кровью искупил! — Сейчас ты у меня всё искупишь, я ещё тогда поклялась тебя в землю закопать! — А ну давай, попробуй! — Так, ша! — гаркнул Гоцман, — прекратите голосить оба, уши вянут уже! Фима, она правду говорит? Фима-Иоганн шмыгнул носом и неуверенно посмотрел на друга. — Чисто формально — да. Гоцман тяжело вздохнул и привалился к высокому подоконнику. — Это что же получается… Сколько тебе, Фима, полных лет? И Фима ли ты?.. Кто ты? Обвиняемый вампир выглядел потерянно и разбито, и Руневскому вдруг стало его жаль: мало ли, что натворил он тогда, сорок лет назад. Он, Руневский, сам не был безгрешен — сколько девок попортил по молодости? Сколько мальчишек убил в пьяных дебошах? А этот Фима (или Иоганн), казалось, и впрямь раскаивался. И будто было в его дружбе с Гоцман что-то, что заставляло его обо всем дурном совершенном искренне жалеть. — Я твой друг, — прошептал он, и в больших голубых глазах Руневскому вдруг показались слёзы, — а лет мне… Ты ж и так, и так не помнишь. Что с того, что их окажется чуть больше, чем ты можешь предположить? Фима протянул пальцы, желая коснуться руки товарища, и Гоцман, поёжившись, ответил на прикосновение. — Ты правда девку до смерти засёк? Алина осклабилась. — Ну да, конечно! Скажет он вам правду! Гоцман взглянул на неё так, будто сам готов был по-вампирски выпустить клыки. — Да, правда. Засёк, — выдохнул Фима, — права эта бестия. И если ты отомстить мне хочешь, — он повернулся к Алине, — то давай выйдем, один на один. Не из-за спины нападать-то можешь, кралюшка? А в честной драке? — Никто никуда выходить не будет, — спохватился Руневский, — как я буду объяснять это наркому? Два вампира загрызли друг друга? Я даже на право кровной мести сослаться не смогу! — А что, нарком знает… ну… про всё это? — Гоцман провёл пальцем по линии зубов, намекая на клыки. — Да, — Руневский вздохнул, — он сам такой. Гоцман вдруг вздохнул со стоном — так отчаянно, что все три вампира подались к нему, испугавшись. Вдруг — последствия удара? — Что я ещё не знаю? — тихо сказал он, держась за голову. Фима под испепеляющим взглядом Алины взял его за руку. Гоцман вздрогнул. — Тут в двух словах не расскажешь. — А я никуда и не тороплюсь, — процедил сквозь зубы Гоцман, чиркая спичкой. Им всем предстоял долгий разговор. Руневский разбудил Алину среди ночи. Он был уже одет. — Скажи честно, это ты сделала? — с отчаянием потряс он ее за плечи. — О чем ты? — Алина спросонья поежилась в трясущих ее руках. — О Фиме. — Каком Фиме? — не поняла она. Руневский судорожно выдохнул и сунул Алине в руки дорожное платье. — Гоцман звонил. Друга его убили. Фиму. Ну… Иоганна. Зарезали. Сон как рукой сняло. — Но это не я! — воскликнула Алина, — Я всю ночь была здесь, с тобой! Мы же с ним поговорили, всё обсудили, помнишь? Зачем мне это? — Я тебе верю, — шепнул Руневский, — но, очевидно, не одна ты знала кого-то, кого этот в-прошлом-Иоганн спровадил на тот свет. Ему пронзили сердце серебряной спицей. Алина похолодела. — Оружие для… — Да, — ответил Руневский, — оружие для кровной мести. Гоцман считает, что это ты. — Но как же!.. — Алина, — простонал Руневский, — у нас нет времени ничего никому объяснять. Каштаны на бульваре душно пахли, мешаясь с запахом отлива. Руневский грустно посмотрел на часы. Нужно было убираться из Одессы как можно скорее. «Прощай» — как знакомой, сказал Руневский тёплой приморской ночи. Он почему-то знал, что больше в этот город не вернётся никогда.