Le déluge

Короткие волосы Алины, постриженные в духе популярной после разрывной «Нас не догонят» моды на игривую «мальчиковость», растрепались ветром, и Руневский подумал: стоит все-таки сказать наконец жене о том, что эта причёска ей совсем не идёт. Они возвращались домой после очередного аукциона: после того, как новая власть новообращенных советских руководителей (в конечном счете, Ежовы, Сталины и иже с ними поняли, что власть в своих руках держать проще, имея вечную жизнь) пала, страной снова управляли люди — неграмотные, охочие до рвачества и дешевого блеска псевдобогатой жизни. Обеспечить эту жизнь мог дорогой внешний вид и видимая причастность к наследию бывших властителей мира, то бишь, к древним капиталам и произведениям искусства. Оттого людям, сменивших у власти только-только сформировавшуюся новообращенную элиту, гораздо больше врачей, инженеров и механиков нужны были финансисты и искусствоведы, не чуждые грязных дел. Руневский деньги считать не умел никогда, а вот в искусстве разбирался прилично — шутка ли, прожить на земле добрых двести лет? — и потому с неохотой, но все же брался за заказы от новых русских по оценке той или иной найденной в закромах Родины вещицы. За лихие 1990е это позволило ему и Алине, потерявшей после развала Союза приятную ей работу, жить вполне безбедно, откладывая и на себя, и на Свечникова, который, перебравшись в Петербург, решил отчего-то пожить жизнью обычного советского пенсионера. — Тебя продует, и опять ты будешь кашлять, — журил Руневский свою супругу, легкомысленно распахнувшую своё модное пальто с покатыми плечами. Та взяла его за руку и, сделав шутливый книксен, вскочила на высокий бордюр тротуара. — А ты меня все равно вылечишь, — отчеканила она слова в ритм своим шагам, — твой этот аукцион меня совершенно вывел из себя. Какая-то сущая безвкусица! Простудиться и покашлять неделю-другую будет и то интереснее! — Я тебя с собой не тащил, — Руневский придержал жену за талию, бордюр был скользкий, — ради Бога, слезь ты с этого парапета, смотреть на тебя страшно! Ты ещё и на каблуках… — Да брось, — улыбнулась Алина, одной рукой придерживая сумочку, а другой крепче сжимая тёплую руку своего мужа, — ну упаду я, поцарапаюсь, все равно все заживет! — Пальто будет жалко, — усмехнулся Руневский, целуя пальцы жены и тут же отпуская их, чтобы достать из кармана пачку сигарет. Вот уж правду говорят — неисповедимы пути господни. Руневский не смотрел на жену всего пару секунд, но именно их — этих роковых мгновений, — хватило на то, чтобы в очередной раз поставить жизнь вампирской четы перед крутым поворотом. Новенькая иномарка, вихляя по узкой китайгородской улочке, ускорилась перед выездом на оживленный Лубянский проезд. Лязгнули тормоза, заскрипел металл, и автомобиль, не удержавшись в маневре, вылетел на тротуар и впечатался в стену — аккурат там, где только что стояла, улыбаясь, жена искусствоведа Руневского. Кто-то рядом истошно закричал. — Господи! Убили! Дезориентированный Руневский, не сразу поняв, что произошло, ринулся к месту столкновения, сбивая на ходу выползшего с водительского сидения в усмерть пьяного бородача, и, как баран, уставился на кровавый след, оставшийся на холодной стене дома. «Не выжила!» — кричали со всех сторон, а Руневский, трижды чертыхнувшись, под стоны и визг со всех сторон подлез под кузов искореженного автомобиля. Алина лежала у самой стены, очевидно, только придя в себя. Судя по крови на пальто и на лице, столкновение полностью разбило ей грудную клетку, из-за чего рёбра, расколовшись, пробили внутренние органы. Будь Алина человеком, ей, можно сказать, повезло бы — мгновенная смерть. Послышался характерный хруст — переломанные рёбра вставали на своё место. Вздохнув, наконец, целой грудью, молодая вампирша уже открыла рот, чтобы, очевидно, смачно выругаться, но Руневский вдруг резко подался вперёд и стиснул ее губы ладонью. — Времени нет, слушай внимательно, — затараторил он, — тебя насмерть сбил автомобиль, есть свидетели. Лежи тихо и не дыши. Тебя сейчас увезут на скорой в морг, я поеду с тобой, дальше решим, как действовать. Руневский уверенно кивнул ошарашенной жене, оторвал свою ладонь от ее перепачканного кровью рта и вдруг завыл совершенно нечеловеческим голосом. — Мертвая! Жена! Моя жена! Любимая! Мертвая! Алина услышала звук удара кулака о тело, отборную ругань, чьи-то причитания, а потом ее вдруг ослепила вспышка света — так неожиданно, что она едва успела зажмуриться. Разбитую иномарку оттащили от стены, и Алина, потеряв опору, скатилась по тротуару к самому парапету, ойкнув от неожиданности. — Она что, жива?! — залепетали в толпе. — Да нет, не может этого быть, ее же напополам раздавило, — весьма натурально заплакал Руневский, падая на колени, но Алина услышала, как тот зло скрежетнул зубами. «Поняла-поняла» — мысленно согласилась Алина, прикусив себе незаметно щеку. Загудели сирены скорой. Изо всех сил старающуюся изображать новопреставленную Алину весьма бесцеремонно плюхнули на каталку и накрыли шершавой, отвратительно пахнущей простыней. Где-то на заднем фоне кричал Руневский — требовал пустить его проводить жену в последний путь. Кто-то (очевидно, фельдшер) долго отпирался, а потом, услышав, видимо волшебный хруст свеженапечатанных российских рублей в руках «вдовца»потеснился, и вот Алину уже вкатывали в карету, а ее руку, натурально подрагивая, держал утомленный вынужденным спектаклем Руневский. — Не втягивай ты так живот, — прошипел он, наклонившись, будто в преисполненном страдании позе, — заметно. Алина в ответ демонстративно уронила голову на бок, мол, смотри — совсем мертвая лежу. Не прикопаешься. Когда тележку с Алининым «телом» уже подкатывали к моргу, Руневского вдруг остановили. — Муж? — спросил хамоватый незнакомец в растянутой водолазке, но при чрезвычайно блестящих ботинках. Вампир присмотрелся: на врача неизвестный был мало похож, скорее, на бандита. «Ритуальщик» — догадался новоиспеченный «вдовец». — Муж, — как мог скорбно отозвался Руневский. — Хоронить здесь будете али как? — Да кто вы вообще такой, чтобы задавать такие вопросы?! — не на шутку взбесился вампир, пытаясь прорваться внутрь, но хамоватый мужчина остановил его широким жестом. — Вы подумайте, подумайте. Мы захороним-то, если здесь, в лучшем виде. Да и кремировать можем, по всем законам… — Кремировать не надо! — испуганно воскликнул Руневский и тут же прикусил себе язык. Незнакомец, впрочем, этого не заметил. — Ну не хотите как хотите, ваше право! Я ж не знаю, вдруг вы там буддист какой-нибудь, или сатанист… Незнакомец закурил, а в голову Руневского пришла лихая, совершенно отчаянная идея. — Да, — зашептал он страстно, — да, я сатанист! Разрешите мне тело забрать, прямо сегодня ночью! Сегодня полнолуние, я обязан успеть предать тело моей любви силе священной Луны! И вцепился в руку незнакомца с такой силой, что у того глаза на лоб полезли. — Да успокойтесь вы! — попытался вывернуться он, но тщетно, и решил действовать иначе: преспокойно улыбнулся, сощурив хитрые глазки, — всё организуем. По лучшей цене. Руневский мысленно хлопнул себя по лбу. Мог бы с самого начала просто всунуть этому мерзкому негодяю пачку банкнот и не позориться. — Вот что, — продолжал деловито неприятный тип, — сейчас половина суммы, вторая — ночью, как за телом придете. Вам хоть есть на чем его вести? — Разумеется! — фыркнул уже порядком уставший от этой фантасмагории Руневский, — почему вас это волнует?! — Да подсобить хотел. Не слишком вы похожи на человека, который по ночам с трупами в багажнике разъезжает! — Я вообще мало на кого похож, — выплюнул зло руневский, покопался в кармане пиджака, вытащил к вящему недоумению незнакомца купюру чистых долларов (часть гонорара за грамотно проведенный аукцион) и, не прощаясь, пообещал вернуться за два часа до полуночи. В указанное время вампир стоял у входа в морг. — Надо же, не слились, — присвистнул выплывший из-за угла утренний негодяй, — ну что ж, пойдёмте, сатанист вы мой родненький, заберём вашу красоту. И они спустились в подвал. Зрелище было жуткое: за время, что страна плавала в разрухе, моргами вообще перестали заниматься — живым внимание было нужнее, — и покойники, все, от мала до велика, лежали без разбора, начиная от самого коридора. Формалина, судя по запаху, на всех не хватало — кое-где до Руневского доходил явный запах загнивающего мяса. — Тут жмурики третьей свежести, вы внимания не обращайте, — болтал неприятный человек, — сейчас в дальний коридор зайдём, там будут новенькие, они посимпатичнее. Руневский поёжился. Он подумал вдруг о тех, кто приходил в это подобие адского круга за теми, кого любит — и те, в отличие от Алины, ничем не отличались от лежавших в ряд подгнивших мертвецов. И вот такие же мерзкие твари, как тот, что вёл теперь Руневского по коридору, вымогали деньги у несчастных, брошенных в своём горе людей. От этих мыслей делалось дурно. — А вот и пришли, — елейно отозвался тип, театральных жестом пропуская Руневского вперёд в худо-бедно обустроенное помещение, где покойники лежали не вповалку, а на отдельных столах. — Которая ваша-то? Но Руневский уже все для себя решил. Огибая стол за столом, он, наконец, увидел знакомое запястье с характерной татуировкой и осторожно, приветливо его потряс. — Милая, — достаточно громко, чтобы услышал его провожатый, сказал вампир, — давай, вставай, поедем скорее домой! — Эх, совсем кукуха поехала, — не церемонясь, начал было тип в растянутой водолазке, но не договорил: ком встал у него в горле, а по спине крупными каплями покатился холодный пот. Мертвое тело — совершенно точно мертвое, синеватого цвета, — на одной из ближайших столов вдруг село, откинуло с себя простынь, обнажив красивую грудь, потянулось и уставилось на типа страшными, налитыми кровью глазами. — Это что ещё такое… Вы что делаете… Шутки такие, да? — дрожащим голосом затараторил неприятный человек, уже собираясь выскочить из-за дверей морга, но Руневский, стоявший, казалось бы, в проотивоположном углу зала, вдруг очутился за его спиной. Испуганный крик оборвало резкое движение — Руневский вгрызся в шею ненавистного субъекта, одним махом разрывая голосовые связки. — Угощайся, родная, ты же, бедная моя, с утра ничего не ела, — мягко сказал он уже припавшей к хлеставшей фонтаном крови жене. Через минуту мертвое тело посинело, иссохло, а ещё через две — уже раздетое лежало в коридоре, в общей куче, среди тех, за кем, возможно, уже никогда не придут. — Что это всё значит, ты можешь мне объяснить? — спросила пришедшая в себя Алина, вытирая рот попавшейся под руку простыней, — сначала велишь мне лежать тихо, и я как дура мёрзну здесь среди покойников до самой ночи, а теперь убиваешь какого-то несчастного коротышку, да ещё и так бесцеремонно! — Этот коротышка утром продал мне тебя, чтобы я мог сжечь тебя во славу сатаны, — хмыкнул Руневский, протягивая жене свежий комплект одежды, — единственное его достоинство лишь в том, что он оказался довольно сытным. На пару суток нам вполне хватит. — На пару суток? — расстроилась Алина, — мы разве не поедем сейчас домой? — Нет, милая, сейчас мы поедем на вокзал и сядем на поезд до Петербурга. В Москве оставаться ненадежно, сама понимаешь: ты официально мертва, а я, как примерный вдовец, не могу быть замеченным сразу после твоей смерти с молодой красавицей, уж слишком похожим на мою почившую любовь! Алина согласно кивнула, натягивая через голову мешковатый свитер. — Значит, в Петербург, — согласилась она, — новая старая жизнь, да? — Да, — Руневский почесал ее за ушком, — и, может быть, по такому поводу —новая старая причёска? Алина с сожалением провела рукой по своим коротким волосам. — Может, ты и прав, так легче будет начать все заново… Но только если ты отрастишь усы, как носил тридцать лет назад! — Что? Снова усы? Да никогда! — Тогда я останусь с «ежиком»! — Это, дорогая моя, шантаж! — Это справедливость! — Сама же говорила, нет на свете никакой справедливости… — Тоже мне, вспомнил!.. Пререкаясь и шутя, чета Руневских покинула страшные подвалы. Их ждал ночной поезд в Петербург, взволнованный Свечников, предупрежденный заранее о приезде своих «детей» и новые, неизведанные ещё перспективы того, как прожить ближайшую пару десятков лет.