imagine with aot boys

      — Ты хоть что-то можешь?       Капитан Леви, казалось, не имеет чувства сострадания. Ему нравится издеваться надо мной, нравится упрекать, унижать и оскорблять. Кажется, это его хобби. Сильнейший воин человечества, который не знает, что такое понимать других. Человек, в которого я по уши влюблена. Нужно ли было мне это? Точно нет. Хотела ли я этого? Определенно нет. Но сердце решило иначе. Чёрт возьми, как можно любить того, кто относится к тебе как к чему-то омерзительному? Я не знаю ответа. Я влюбилась в собственного капитана, и ничто не могло избавить меня от этого чувства. Сколько бы я не пыталась, сколько бы не сопротивлялась, оно останется со мной до могилы.       Сейчас Леви стоял рядом, в то время как я, уставшая и измождённая, пыталась выстрелить в мишень из ружья. Снова говорил, какая я неумеха, и что толку от меня было больше, если бы я не пришла на службу. Я глубоко вдыхаю воздух, успокаиваясь. За этот день я ужасно устала и моральной оплеухи для полного счастья не хватало.       — Ты пригодна только для чистки картофеля, не более, — продолжает он ледяным безразличным тоном, в то время как моё сердце болезненно сжимается от его слов. Я чувствую, как защипало в глазах. Нет, нет, нет, только не это, — таких на вылазку не берут.       Всё.       Конец всему.       Я со злостью кидаю ружьё на землю и разворачиваюсь, шагая в сторону здания  корпуса. Слышу, как товарищи кричат мне вернуться, но я продолжаю идти, чувствуя, как слёзы катятся по щекам.       «Ты ушла. Ушла, нарушила субординацию. Тебя исключат, Т/и, отправят домой. Что ты скажешь родителям? Ты идиотка».       Плевать. Я больше так не могу. Не могу слушать о том, что я ничего не стою. Я устала.       Дохожу до своей комнаты, попутно снимая куртку и расстегивая первые пуговицы рубашки, потому что дышать вдруг становится трудно. Я невольно натыкаюсь на собственное отражение в зеркале и поджимаю губы: разбитая, поломанная, униженная. Я берусь за голову и рычу, чувствуя, как раскалывается голова. Пытаюсь дышать глубоко, но истерика берёт надо мной верх. Я выскакиваю из комнаты, бегу к выходу из корпуса. Ноги сами тащат меня к любимому холму, на который я прихожу каждый выходной.       Оседаю на зелёную траву под высоким деревом и даю волю рыданиям. Плевать, что меня кто-то услышит. Плевать, что меня отстранят.       Капитан прав. Я непригодна для службы. У солдата должен быть твердый характер. У меня нет ни сил, ни твёрдости, ни умений. Ничего. Но Господи… Почему это всё говорит именно он? Будь это Шадис, я бы давно наплевала на него, но Леви… Чёрт возьми, я ненавижу его за это. Ненавижу его так же сильно, как и люблю.       Через какое-то время я, утирая слёзы, думаю о том, как сложится моя жизнь дальше. Меня исключат, я буду снова жить с родителями. Буду работать на рынке, если разрешит отец. Возможно, буду ухаживать за домом, как подобает простой девушке. Буду убирать, стирать и готовить, пока родители будут зарабатывать на хлеб. Буду просиживать свою жизнь, в то время как все мои друзья отдают сердца за борьбу с титанами. До чего же я жалкая.       — Я обыскался тебя, Т/ф.       Я вздрагиваю от этого голоса, но не разворачиваюсь и не встаю отдать честь. Сижу к капитану спиной, обняв ноги руками и устало смотря вдаль на зелёные макушки деревьев. Что же он сейчас скажет мне?       «Давай, Леви, напомни мне о моей слабости. Добей меня».       Слышу приближающиеся шаги, а затем краем глаза замечаю, что капитан встал сбоку от меня. Не буду на него смотреть. Мужчина молчит, а меня раздражает и одновременно пугает его молчание. Слышу, как он приземляется рядом, при этом его плечо касается моего. Я сглатываю, но всё ещё не смею смотреть на него.       — Капрал, если вы хотите что-то сказать — говорите, — произношу я усталым голосом. Забавно, но звучит как приказ, — можете снова сказать, какое я убожество.       Слышу, как мужчина фыркает. Он раздражает меня. Ужасно бесит.       — Я не собираюсь тебе это говорить.       Где этот ледяной и грубый тон? Со мной точно Леви сидит?       — Тогда зачем вы здесь?       — Точно не для этого.       — Странно, — издаю едкий смешок, закатив глаза, — вам же вроде нравится унижать меня, разве нет, капитан? — я смотрю на него, отмечая, что его взгляд изменился, — нравится придираться ко мне, указывать на мои недостатки, ломать меня. Ведь так? Я же, по вашему мнению, стальная. Я не способна чувствовать, — мои глаза снова предательски наполняются слезами, из-за чего я размыто вижу лицо Леви, — так, капитан? Чего вы молчите? — я уже кричу на него, полная злости, — разве я говорю не правду? Почему вы, блять, молчи…       Неожиданно мне зажимают рот ладонью, крепко держа за плечо.       — Прекрати.       Я замолкаю, смотря в серые глаза капитана, которые глядят на меня с предупреждением. Мол, не ори, иначе тебе конец. Но куда ещё хуже?       Мужчина медленно убирает руки. Только сейчас я понимаю, какое ничтожно маленькое расстояние между нашими лицами. Настолько маленькое, что я чувствую приятный запах мыла и чая. От осознания нашей близости я перестаю дышать и замечаю, как взгляд Леви снова меняется. Он смотрит так, будто я привлекаю его, будто он хочет что-то сделать и предпринять, но не может. Возможно, это всё доводы моего дурного рассудка.       — Ты невыносима, — почему-то шепчет Леви, при этом его дыхание касается моей щеки. Черноволосый рассматривает моё лицо, и по этой причине я краснею.       Что вообще происходит? Это очередная порция унижения?       — Вы тоже, — подмечаю я.       «Ох, Т/и. Дорого тебе это обойдётся».       Мы молчим. Долгие минуты. Это молчание давит мне на мозги.       — И всё-таки, почему вы… молчите? — задаю вопрос.       — Вот почему.       Леви целует меня, притягивая моё лицо к себе. Я окончательно перестаю дышать, не веря, что сейчас происходит. Розыгрыш? Пожалуй. Нравится ли он мне? Да. Я чувствую, как одна его ладонь чертит линию моей скулы, а другая лежит на моей талии. Я поддаюсь этому волшебному порыву, отвечая на его поцелуй. Если это последний пункт в его списке «как унизить Т/ф Т/и», то капитан может считать, что он выполнен.       Когда Аккерман отстраняется, я тяжело дышу. Да и он тоже. Не смею смотреть ему в глаза после такого. Снова хочется разрыдаться. Или опять поцеловать. Дать пощёчину или ударить в челюсть. Обнять. Господи.       — Зачем…       — Всё это время привлекал твоё внимание, — перебивает мужчина, заправляя упавшие на лицо пряди волос мне за ухо. Он говорит с нотками стали в голосе, но всё равно так, будто ему действительно жаль, — такое уж у меня проявление любви. Было.       Я поднимаю голову, ошарашенно смотря на него. Что он… сказал…?       — П-проявление любви?       — Именно. Мне жаль, что я пытался добиться твоего внимания способами пятнадцатилетнего мальчишки. И мне жаль, что ты плакала из-за меня.       Я молчу. Голова взрывается. Не день, а какой-то кошмар. И непонятно, плохой или хороший.       — Значит… Значит я не исключена?       Леви тихо смеётся, утыкаясь лбом в мой.       — Я тебе тут в любви признался, а ты говоришь про исключение?       — Нужно же мне поиздеваться над вами. Вы заслужили.       — Заслужил, — соглашается, — только не «вы», а «ты». И ты не исключена. Я тебя никуда не отпущу.       Я глупо улыбаюсь ему, опуская взгляд вниз на траву.       — Пойдём? — спрашивает Леви, встав с места, и протягивает мне руку. Угукаю и принимаю его помощь, не переставая улыбаться.       Сухарь сухарём, но чувства, как оказалось, у него тоже есть.