Чудовторец

***

      Тихий стук по дереву вырывает девушку из кокона мыслей. Алина громко выдыхает, когда в её покои заходит Свечников. И тетива, до упора стянувшая сердечные мышцы, наконец-то лопается — и кровь наконец свободна в своих перемещениях по уже нечеловеческим аортам. — Я рада, что Вы зашли ко мне, князь. — Алина не скрывает своих чувств, почти соскакивает с кровати ему навстречу, улыбается искренне, и пожилой вампир видит, за что воюет его товарищ… — Как Ваши дела, Алина? — Он начинает издалека. — Я знаю, зачем Вы пришли, — улыбка меркнет. И когда девушка поднимает на него свои карие глаза — вдруг становится не по рангу стыдно, хочется провалиться сквозь землю: сколько же в них разъедающей радужку тоски и всепоглощающего понимания. — Ругать за друга, — Алина меж тем продолжает, грустно хмыкая. — И это правильно, не подумайте, я виновата! Виновата чертовски же, а! — Глядит на него, прижимая вдруг руку ко рту. — Простите, вырвалось… Жмурится. Волнуется. И ходит по ковру: от одного его края к другому, босыми стопами меряя квадратные метры за ради спокойствия мыслей. И Свечников вздыхает. Так и голова кругом пойдёт от мельтешения… Выверенным движением берет Алину за руку, едва касаясь кожи, упрямо тянет в сторону кровати, усаживает ее туда, точно куклу; садится сам. И сухая ладонь все ещё сжимает девичью ручку. Руневский бы заревновал — думает вампир, усмехаясь. Но руку все же отпускает. — Алина, скажите, Вы помните, как хотели быть вампиром-анархисткой? — Ну, — угрюмо гнусавит девушка. И смотрит так с недоверием на него, искоса. «Давай, мол, продолжай, хитрец! Явно ведь неспроста эти минуты ностальгии» — Так что, с того света собрались спасать мир, милая? И Алина победно скалится. Знала ведь, бестия, к чему князь клонит. — Вы предсказуемы, Князь! — Лучше уж сразу застрелиться, не мучая ни саму себя, ни нас с Александром Константиновичем. И легким движением Князь вдруг выуживает откуда-то из-за спины новенький кольт. И Алина едва не хохочет уже весело, протягивая руку навстречу. — У Вас что, контракт с военным ведомством США? И Свечников улыбается тоже. Они оба прекрасно понимают, к чему ведёт этот фарс. Сначала он, впрочем, полагал, что Алине, как и любой женщине, (уж Владимир Михайлович за свои почти двести лет хорошо это усвоил) нужно дать интригу — бросить её, словно кость. Но после недолго знакомства с этой юной особой в пределах поместья Руневского, он свою тактику изменил в корни. Алине кости и подачки не нужны, она куда охотнее от голода иссохнет. Алине нужно дать почувствовать себя в таком же равном положении, как и он сам, князь Свечников. И как Руневский. Да как каждый граф, каждый князь и даже царь, что ведёт с ней диалог. Алина берет в руки пистолет, перекидывает его с ладони в ладонь. — Той же монетой, Владимир Михайлович? Аллегория считана. Алина смотрит на князя и благодарно ему улыбается. Она уже выбрала жизнь единожды. Нет смысла отказываться от неё сейчас. А в комнату меж тем заходит Руневский. — Это так Вы с дамой поговорить хотели, Свечников? Глаза распахнуты в ужасе. А Алина вдруг не может сдержать смеха. И Хочется ни то нацелить дуло прямо графу в лицо, ни то прижать себе к виску, разыгрывая сценку очередного самоубиения. Но она смотрит ему прямо в глаза и тотчас же немеет. Они у него как у мальчишки. В них все можно прочесть и высмотреть. И она недоумевающе оглядывается на Свечникова, ища поддержку — скажи же, мол, ему, что молчишь! Скажи, что шутка, что фарс, что вообще стучать нужно, прежде чем отворить треклятую дверь. И бросает сразу же оружие на кровать, куда-то меж одеял, не понимая, как смогла разжать окоченевшие было пальцы. Идёт к графу, не замечая, как получается волочить по полу обмороженное вдруг тело. Руневский переводит взгляд на её босые ноги. Думает, что пол слишком холодный. А Алине хочется кинуться вниз, уже к ногам его. И Свечников, наблюдая за этой сценой, ловит себя на интересной мысли, что, быть может, с Сашей Алине равное положение не особенно и нужно… — Руневский, я должна извиниться. А Александр сейчас весь - потерянный взгляд, обращенный в разбросанные по кровати Алины вещи; длинные, тонкие и какие-то особенно хищные пальцы, зло сжимающие невинные листы какой-то книжонки; манжеты рукавов рубашки вызывающе измяты; губы сжаты в идеальную, уже издали обжигающую холодом прямую. — Ну бросьте, — Руневский отмахивается, потому как что еще он может? Уже и так повёл себя дураком из дураков сейчас, испугавшись, разозлившись и даже обидевшись, словно какой-то юнец. Испугался потому что. — Вам совершенно не за что просить прощения. — И укоризненно глядит на друга. А Алина мнётся в самой угнетающей зоне спальни - между всполошённым Руневским спереди и оруженосным Свечниковым сзади. — Владимир Михайлович мне кое на что раскрыл глаза, — Алина старается вновь расположить графа к себе заискивающим голосом. — Я хочу помогать миру с вами рука об руку. Хитрит. Сама же всё это время пытается мышкой протиснуться меж графом, закрывавшим собою выход из резко наполнившейся духотой спальни. Силится тихо и незаметно сбежать в одиночество. Потому что знает: не готова ещё делиться тем, чем нужно для излечения. Уж не так сразу. Но вдруг удивительно тонкие, крепкие и красивые, какие-то птичьи - вдруг приходит в девичью голову - пальцы цепко хватают её за тонкую ткань ночного платья. И Свечников на заднем фоне хрипло посмеивается. Александр непонятно как умудряется в странноватом па поменяться с Алиной местами, нагло подтолкнуть её к кровати, но, впрочем, отойти на безопасное расстояние и сесть на софу. Алина в шоке отсчитывает удары сердца, сбивается почти сразу. Глядит на него вопросительно. И задорная, мальчишеская улыбка вдруг со звоном раскалывает весь лёд. И нет ни морозных глаз - льдинок осуждения, ни губ - тонкой линии недовольства, ни даже уже измятых манжет. — Куда же Вы, голубушка, на ночь глядя? Молчит. Но Руневский уже успел увидеть всё, что ему нужно было для понимания. Порой, чтобы прочитать человека, достаточно вывести его из равновесия на пару мгновений. — Нам с Вами завтра предстоит тяжелый день. Нужно выспаться. Для сеанса, — поясняет успокаивающе. Руневский подбирает с пола брошенных в страстях Карамазовых, глазами подаёт другу какой-то неясный знак, и они со Свечниковым покидают её покои. И будто никто не нарушал ее одиночества в этот час, не будоражил мысли и не обещал вновь возобновить попытки лечения. Алина чувствует успокоение. Задумчиво всматривается в только что закрывшуюся дверь и сладко зевает, удивляется, как быстро начинают слипаться глаза. Стоит вампиру пожелать ей спокойной ночи — как сон тут же берет её под свою опеку. Чудотворец треклятый…— и с последней кусачей мыслью девушка засыпает.

***

Руневский беспокойно шагает из угла в угол. — Испугался я, Вов! — Их дружба позволяла выражать эмоции правдиво и чисто. И потому Руневский ценил их со Свечниковым союз особенно нежно. — Испугался до судорог, до холода в подреберьях. Что передумает она, второй раз взяв мнимое исцеление в руки… — Ошибся ты, Саша. Для твоей красавицы исцелением является уже далеко не оружие. И смотрит на друга так двусмысленно, с тёплой улыбкой. А Руневский глядит на князя без улыбки; хмурится. И будто бы совершеннейшим образом не имеет ни малейшего понятия, о чем там тот толкует. Будто не показал ему сам.

***

      Алине вновь снятся пыльные комнаты их с Каразиным съемной комнатки, в которых она блуждает как будто бы целую вечность, безуспешно пытаясь открыть каждую из сотен дверей многомильного коридора, непонятно откуда взявшегося в этой однушке. Открыть и выбраться наконец из промозглости давящих стен. И она почему-то босиком, и помимо туфель умудрилась абсолютно потерять счет времени и знание о своём местонахождении. Во сне она знает, что ничья, даже не Петина, но всё равно с замиранием сердца и жадным томлением в подреберьях ждёт появления… кого-то. Как кульминацию и одновременно эпилог всего действа, как жизненный и временной маяк, как помощь из самых истоков существования. Алина босыми ногами шлёпает по отчего-то сырому полу и прислушивается к громкому хлюпанью до тех пор, пока ясно не различает цоканье еще одной пары ног. — Аля! — Цедит кто-то сквозь зубы, и Алина давится слюной. Поворачиваясь, она знает, что не Аля, но всё равно боится и одновременно предвкушает. — Да? — она гордо выпрямляет спину, но глаза от пола отлепить удается лишь в самый последний миг. — Алина? И уже знакомые руки вдруг сильно цапают её за плечи, и Он подхватывает её на руки, а ногам всё равно холодно, а всему телу горячо-горячо-горячо. И она дышит тяжело и рвано, чувствуя, как мужские пальцы пауками ползают по телу, вырисовывают жгучие узоры на её спине, и Алина вдруг понимает, что руки уже не Его! что на ней нет ни платья, ни ночной рубашки, ни даже...       Недостающего предмета одежды она уже не может вспомнить на утро, резко проснувшись от солнечного света в самое лицо. — Я стучал, но Вы совсем не отзывались, — виновато произносит Руневский. И отходит от окна, отпустив ткань распахнутых штор. — Доброе утро, Алина, собирайтесь поскорее, Ионыч уже почти подготовил карету. — Доброе утро, — отвечает Алина медленно. И долго-долго смотрит на руки Руневского.