Сильнейший из магов

Сквозь открытое окно в комнату проникает свежий летний ветер. Он путается в тюле и несет на хвосте сбивчивый восторженный рассказ Лины о представлении юнков. Она, как может, описывает выступление танцора с лентами, пытается объяснить, какие трюки выполняли акробаты, а потом задыхается от собственных воспоминаний, когда речь доходит до огненного номера Ирке. Дети охают, отвлекают ее вопросами, просят показать. Какой-то мальчик заверяет, что способен гнуться не хуже юнков-гимнастов, а второй спорит, потому что он точно может лучше. — Не надо! — вдруг кричит Лина. — Не лезь туда! Бросив метелку, Терри в два шага оказывается у оконной рамы, откидывает тюль в сторону и высовывается наружу. — Великий Каин, беда! — взволнованно сообщает он, оборачиваясь на Каина. — Живо слезай! Только аккуратно! — велит Лина, и ее голос срывается куда-то вверх. Каин откладывает книгу на покрывало и подходит к окну. Он подныривает под руку Терри и выглядывает во двор. Лина с десятком сироток стоит под молодым деревом, которое макушкой равняется с крышей второго этажа, а по стволу ползет мальчишка. Он кряхтит, пыжится, продираясь сквозь густо растущие тонкие ветки к верхушке. — Я вам покажу! — отзывается мальчишка, ненадолго останавливая свой подъем. — Вот долезу и полечу. Прямо как Каин! Ладошка сама тянется к лицу. Получается, что пацан насмотрелся на прыжки Каина, и теперь намеривается повторить. — Сейчас же слезай! — надрывается Лина и начинает быстро вертеть головой по сторонам. Она натыкается беспомощным взглядом на Каина и ее губы начинают дрожать. Блин, сам же виноват, плохой пример детям подает. Значит, надо пацана спасать. — А, — слышится с дерева. Мальчик висит и трепыхается, стараясь подтянуть себя повыше, но ворот рубахи, крепко зацепившийся за сучок, не позволяет двинуться дальше. Мальчик не замечает, не понимает, что ему мешает, тянет себя вверх, старается ногами карабкаться по стволу. А потом резко срывается вниз. Вскрик Лины глохнет в ветре. Сильный порыв подхватывает ребенка и укладывает неугомонной пятой точкой на траву. Мальчишка даже не осознает, что случилось, смотрит вверх, потом на свои руки, на исцарапанные ноги, а затем начинает рыдать. Громко и протяжно, вжимаясь в подбежавшую Лину. Терри облегченно выдыхает над макушкой Каина, а потом скомкано извиняется и отходит обратно к метелке. Он утыкается взглядом в пол, словно сканирует карими глазами и выискивает мельчайшие соринки. Метелка снова шикает по доскам. — Кто кричит? — раздается снизу хриплый голос, а сразу за ним кашель курильщика. Каин смотрит во дворик. Мальчик-летун все еще плачет в плечо Лины, другие дети обступают их и шушукаются. Они оборачиваются на кашляющего старика, который подходит ближе. Даже издалека видно, как Лина напрягается, крепче сжимая ребенка в объятьях. — Он полез на дерево и упал, — рассказывают дети старику, но от Лины не отходят и строго смотрят. Как живая изгородь из маленьких тел. Старик говорит им что-то, тихо, не разобрать, прерывается на кашель. Сироты грустнеют, Лина кивает, как куколка с качающейся головой — по инерции. Мальчик в ее руках затихает и смотрит мокрыми глазами на ее лицо. После очередного приступа кашля, мальчик начинает робко гладить Лину по предплечью, словно теперь он ее успокаивает, а не наоборот. — Терри, — зовет Каин. Метелка затихает. — Кто этот… человек? Звать старика стариком — некультурно, а называть его мерзким стариком — вообще оскорбление. Слышатся аккуратные шаги за спиной, затем волос касается еле уловимое дыхание. — Это Орсон, — отвечает Терри, делая шаг назад. — Служка в нашей церкви, самый старый из служек. Если не ошибаюсь, то ему уже больше шестидесяти. Каин кивает. Спросить что-то еще? Но что? Впрочем, Терри вопросы не нужны. Он сам продолжает после небольшой паузы. — Он пришел в церковь, когда я был еще маленьким, сказал проповеднику Гадрелу, что совершил преступление и раскаялся. — Значит, он преступник? И что же он совершил? — уточняет Каин, стараясь придать голосу максимально ровный тон. Словно ему не интересно. Но внутри сжимается невидимая пружинка тревоги. Неужели, Каин все эти дни живет в одном здании с грабителем или разбойником? — Убил свою дочь и еще несколько похожих на нее девушек. Все были замужнего возраста, — отвечает Терри. Говорит спокойно, даже слишком для такой информации. Зато пружинка за ребрами Каина разжимается, разливая холод тревоги по всему телу. Он смотрит на сгорбленную спину в рясе служки, смотрит на притихшую напуганную Лину, а слова Терри раз за разом звучат на репите. Убил дочь и еще несколько девушек. Настоящий серийный маньяк. На свободе, служит в церкви, совмещенной с сиротским приютом. Вспотевшие ладошки холодит летний ветерок, застывшее маленькое тело ощущается каменной статуей. Каин продолжает смотреть на сотрясающуюся от кашля спину, а перед глазами предстают фотографии трупов из всяких документалок про маньяков, которые иногда крутят по телеку. Этот мерзенький старик убил собственную дочь. И Гадрел принял его в церкви, отлично зная о совершенном преступлении. Принял, когда его сын был еще маленьким. И это не укладывается в голове. Как можно принимать у себя убийцу? Как можно допускать его к детям? Почему Гадрел не сдал его городской страже? А вдруг этот старик все еще опасен? — Давай спустимся, — говорит Каин, стараясь говорить без эмоций. Он отталкивает себя от оконной рамы, приводя тело в движение, и идет к лестнице. Ступени скрипят под его ногами и за спиной. Когда Каин доходит до дворика, там обнаруживается только пара детишек. Терри сам спрашивает у них, где Лина. — Отправилась стирать, — отвечают дети и внимательно осматривают Каина. — Одна? — уточняет он. Дети называют два имени, а Терри поясняет, что так зовут девочек постарше, которые иногда помогают по возможности. Каин выдыхает напряжение и оглядывается по сторонам. Может, зря он так? Старик пришел и сам признался. Сказал, что раскаивается. Впрочем, он мог соврать. Как говорил доктор Грегори Хаус, все врут. И Хаусу Каин верит больше, чем старику-убийце. Сироты почти синхронно вытягивают шеи, высматривая что-то за спиной Терри. Обернувшись, Каин видит там Мартина. Проповедник идет и смотрит по сторонам, словно гуляет по какой-нибудь интерактивной выставке. Он замечает Терри с Каином, склоняет голову в приветствии и подходит ближе. — Великий Каин, — говорит Мартин и снова кланяется, ниже и почтительнее. А затем смотрит на Терри. — У меня есть просьба. К кому из служек я могу обратиться? — Проповедник Мартин, какая у вас просьба? — Хочу узнать у юнков, когда и куда они поедут. Вдруг снова согласятся взять меня с собой? — Уже собираетесь уезжать? — спрашивает Терри. — Да, дела не ждут. Надо поспешить в столицу, — кивает Мартин. Каин замечает в открытом дверном проеме старика-убийцу, и спину обдает обжигающим холодом. Хочется сбежать как можно дальше, чтобы не видеть, не слышать, забыть. — Надо к юнкам идти? — спрашивает Каин. Мартин удивленно смотрит на него и кивает. — Тогда мы с Терри сходим. Терри и Мартин переглядываются, служка пожимает плечами, а проповедник снова кивает. — Если такова твоя воля, Великий Каин. Буду искренне благодарен за помощь. Каин тоже кивает, стараясь не показывать на лице страх, пытаясь его заглушить и засунуть куда-нибудь поглубже. Все-таки он не девушка, так что жертвой маньяка стать не должен. Но вот Лина…

***

По дороге к юнкам Каин продолжает думать о старике Орсоне. Он пришел в церковь, когда Терри был еще маленьким, и с тех пор никого не убивал. Наверное. Возможно, он действительно раскаялся, и теперь старается исправиться. Получается, что Гадрел дает ему шанс, и это вроде бы правильно. С другой стороны — Каина это не касается. Из молодых девушек в церкви только Лина, остальные девочки слишком маленькие, а значит, нужно просто присматривать за ней. — Скажи, Терри, — обращается Каин, вдыхает воздух перед следующей фразой и запинается. Слов нет. Какой-то вопрос вертится на языке, но поймать, сформулировать, озвучить — не получается. — Конечно, Великий, — отзывается Терри, продолжая идти вперед. Что спросить? Почему Гадрел принял маньяка и чем руководствовался? Это у Гадрела спрашивать надо, а не у его сына. В безопасности ли Лина? Конечно же, нет. Никакой безопасности рядом с серийником быть не может. Терри не подгоняет и смиренно ждет, когда Каин что-нибудь скажет. Или спросит. Каин поднимает голову, смотрит на спокойный профиль с прямым носом Гадрела и все-таки ловит вопрос в ворохе собственных мыслей. — Ты не боишься Орсона? Терри запинается на ровном месте и резко оборачивается к Каину. Смотрит на него удивленно, а потом останавливается и хмурится. — Боюсь ли? — переспрашивает он задумчиво, словно сам у себя уточняет. Через несколько секунд размышлений он качает головой. — Не знаю, Великий. Наверное, не боюсь, а… За Лину тревожно. — Из-за возраста? Терри кивает и снова двигается с места. До юнков остается не так уж много. — Чем старше она становится, тем чаще служка Орсон к ней цепляется. В последние два года и руку поднимать стал. Каина будто самого бьет под дых невидимая рука. Он останавливается, смотрит на Терри и слова сами рвутся наружу. — Он ее бьет? — почти кричит Каин, громче и злее, чем хочется. Терри от такого вздрагивает, начинает переминаться с ноги на ногу, как будто не может остановиться, и сбивчиво тараторит. — Нет, Великий! Что вы! Ну то есть да, но не сильно. Всего лишь несколько пощечин, а кулаком никогда! Отец бы не позволил! — Твой отец позволил, — чеканит Каин, припечатывая Терри к месту. — Гадрел сам впустил Орсона в церковь. — Вы не правы, отец не виноват, — дрожью отвечает Терри. — Отец следит. И Орсона он отчитывает, каждый раз отчитывает. И Орсон перед Линой каждый раз извиняется. — А потом снова бьет. Терри громко дышит. Он открывает рот как рыба на суше, не издавая не звука, дрожит и сутулится, но продолжает смотреть Каину в глаза. Ему нечего сказать, пусть он и пытается подобрать слова. Каина и самого изнутри жжет злость, и сказать что-то еще он не может. Он злится на Орсона, злится на Гадрела, даже на Терри злится за то, что тот пытается выгородить отца. Каин злится на чертов дурацкий мир, в котором возможны такие ситуации. А еще он злится на себя, потому что замечал страх Лины, но даже не попытался разобраться. Да, он пару раз вырывал ее из старых рук Орсона, спасая от очередного возможного удара, но ни разу не спросил у нее, чего на самом деле она боится. Даже подозревая Орсона в домогательствах, Каин ничего не спросил и не сделал. И за безучастность от самого себя становится противно. — Нам к юнкам надо, — напоминает Каин, чтобы закрыть неприятную тему. Терри обреченно кивает и идет впереди, указывая дорогу. У шатров за городом тихо и спокойно. Людей почти нет, юнки спокойно занимаются своими делами. Каин с ходу замечает медведицу-Ниту в объемном сарафане и малышку Мору, которая скачет вокруг жующей траву лошади. Нита чешет лошадиный бок щеткой, то ли расчесывает, то ли чистит от грязи, — Каин никогда в подобном не разбирался. Терри направляется к самому большому шатру, в котором накануне танцевали юнки. Каин идет за ним и на ходу машет рукой заметившей его Море. Девочка окликает медведицу, и та тоже оборачивается к Каину, приветливо тепло улыбается и кланяется в знак приветствия. У самого входа в шатер Каин улавливает чьи-то голоса. Терри не подает вида и спокойно заходит внутрь. Под куполом, сшитым из цветных полотен, лежат вразнобой покрывала, а между ними ходят две молодые юнки. Каин засматривается, как одна из них, похожая на прямо ходящего лабрадора с каштановой шкурой и большими свисающими ушами, почти небрежно скидывает тарелки и чашки, которые стопкой стоят на большом подносе в ее руках. Деревянная посуда опавшими по осени листьями, переча законам физики, плавно опускается на покрывала. Вторая юнка, совсем маленькая, ниже Лины, — очень похожая на сатира со своими светлыми мохнатыми ножками на копытцах, — человеческой рукой раскладывает ложки. Каин не сразу замечает ее вытянутые звериные ушки за пышными светлыми кудрями, похожими на облако или вату. Неужели овца? Терри молча указывает направление, и Каин видит у другого выхода из шатра юнка-танцора, который выступал с лентами, а рядом с ним стоит знакомая сгорбленная фигура в белой с золотом рясе. Подойдя ближе, Каин начинает отчетливее слышать его недовольный голос. — Я не могу верить вам на слово! — Фартон трясет конвертом в руке перед мордой юнка. Морда напоминает кошачью, но все еще сохраняет черты человеческого лица. Он устало улыбается, как продавец за кассой, которого уже достал этот крикливый недовольный покупатель, но послать его в пешее эротическое нельзя, — с работы выгонят. — Не верьте, это ваше право, — отвечает юнк. Буква «р» у него получается рычащей, звонкой, а не мурлыкающей, как у Ирке. — Ты не понимаешь! В этом письме важнейшие сведения. Архиепископ обязательно должен их получить! — гневается Фартон, не прекращая разгонять конвертом воздух. — Обязательно! — Если епископ Света пожелает, мы доставим конверт архиепископу в Туарете, — произносит юнк, наверное, уже не в первый раз. Вон как хвост мелко дергается. — Не могу я отдать это письмо в руки юнков! На лицо — замкнутый круг. Почему Фартон не может отдать злосчастный конверт юнкам, Каин не понимает. Уж не расист ли он? — Приветствую, — здоровается Терри, привлекая внимание юнка. Тот с радостью отвлекается от недовольного епископа и делает шаг навстречу. — Желаю здоровья! — отвечает он, а потом замечает Каина и почтительно кланяется. Каин кивает и улыбается. — Какая дорога привела Сильнейшего и Мудрейшего в наш скромный шатер? Фартон за спиной юнка багровеет, сжимая кулаки, и демонстративно фыркает. — Проповедник Мартин, что ехал с караваном от Лаура, спрашивает, когда караван снова двинется. И куда? — сразу переходит к делу Терри. — Если проповеднику Мартину нужно обратно в Лаур, то мы ему в этот раз не поможем, — отвечает юнк, старательно выражая на лице сожаление. — Мартин сказал, что у него дела в столице, — вклинивается Каин. Стоять безмолвной куколкой за спиной Терри ему не хочется. — Мы как раз собирались в столицу, но не напрямик. Проедем мимо гор. Если проповедника это устроит, то пусть присоединяется к нашему ужину через два дня. Следующим рассветом мы двинемся в путь. — Я передам ему. — Терри кивает, и юнк слегка дергает пепельным ухом. Сережки с подвесками тихо звенят от движения. Фартон, топая и бормоча под нос, выходит из шатра, с силой отдергивая ткань в сторону. Юнк выжидает несколько секунд, а потом с тяжким выдохом опускается на корточки. В памяти смутно всплывает воспоминание из прошлой жизни, когда приходилось летом подрабатывать в магазине рядом с домом. Каин подходит и понимающе похлопывает покрытое шерстью плечо. Юнк поднимает на него взгляд светлых глаз с вертикальными зрачками. — Епископ Света — тяжелый человек, — оправдывается юнк, а Каин кивает. — Он та еще заноза в заднице. Морда юнка удивленно вытягивается, а потом он морщится, тихо смеясь себе в кулак. — Мудрейший отлично разбирается в людях! — Голос звонкий и в миг оживший. Юнк поднимается и кланяется, как положено артисту на сцене. — Мое имя — Сайяр. Если Мудрейшему что-то будет нужно, Мудрейший может обратиться ко мне. Или к любому другому юнку в караване. Мы всегда рады помочь другу богов. Внезапное радушие обескураживает, и Каин кивает по инерции. Сайяр. Это имя упоминала малышка Мора, это он ей рассказывал про Кудзурское озеро. — Сайяр! — громко зовет кто-то снаружи. — Куда телегу с мертвыми? Сайяр извиняется, желает добрых дорог и быстро выбегает из шатра. Осмысливать услышанное не хочется, и Каин разворачивается к Терри. — Пойдем в церковь, — велит он. Служка кивает и ведет его обратно.

***

Каин исподтишка узнает, что маньяк Орсон ночует в собственной лачуге на окраине города, а вечером сквозь витражный рисунок высматривает, когда тот покинет церковь. Только тогда получается облегченно выдохнуть. Увлеченная книгой Лина, к счастью, этого не замечает. Она старательно вычитывает слог за слогом, складывая их в слова. Это Каин придумал ей прикрытие и причину отсиживаться полдня в его комнате. Так она всегда на виду, а учиться ей тоже надо. Каин продолжает смотреть на пустеющую рыночную площадь, которая постепенно утопает в объятьях сумерек. Он не сразу замечает, что Лина уже какое-то время молчит. Он оборачивается и натыкается на ее изучающий взгляд. — Что? — спрашивает он. — Получается, Вы уедете с караваном юнков? И с проповедником Мартином. Каин на секунду задерживает дыхание. Вопрос «чего, блин?» скребется на языке, но крепко сомкнутые губы не позволяют ему вырваться. — Если Вам нужна та гора, то ясное дело, что придется ехать в столицу, — начинает размышлять вслух Лина, теперь увлеченно разглядывающая светящийся закатом витраж за спиной Каина. Ее взгляд становится по-детски мечтательным. — А в Туарете и Харонова церковь с большущей библиотекой, и порт есть. Может, туда и корабли из Сибрии приплывают? Да, наверняка там ходят эльдры живьем. — А могут ходить не живьем? — невольно заражаясь ее легким настроением, подшучивает Каин. Похоже, Лина просто размечталась, вот и задает странные вопросы. — Думаете, могут? — тут же пугается она, округляя глаза и резко выпрямляя спину. — Как мертвецы с гнилых топей? — Я пошутил. — Примирительно поднимает ладошки Каин, стараясь улыбнуться как можно мягче. Лина выдыхает весь воздух и расслабляет плечи. — Напугали, — жалуется она, слегка надувая щечки. Насколько они, впалые, могут надуться. Все же надо ее как-то откормить. — Больше не буду, — обещает Каин, и Лина ему улыбается. А потом возвращается к чтению, усердно вычитывая буквы и слоги.

***

Следующий день «радует» Каина интересной новостью. Спрыгнув из окна, — ну не нравится ему скрип лестницы, — он идет по коридору и слышит, как пара служек обсуждает его, Великого Каина, скорый отъезд. Один опечаленно вздыхает, опираясь на черенок метелки, и сетует, что проповедник Мартин все же уговорил Великого ехать в столицу, а второй с ним спорит. Потому что это решение Великого, вынужденное, из-за каких-то секретных дел. Так ему сказала Лина. Черт. И вот как так получилось? Неужели Лина приняла его молчание за положительный ответ? Так его вещички скоро соберут и выставят за порог в день отъезда каравана. И переспрашивать, видимо, не будут. Опять его судьбу решают за него. Сколько можно-то? Он назло идет в кабинет Гадрела за книгой, которая и была целью вылазки изначально. Служки замолкают и почтительно кланяются, когда он проходит мимо. Дверь кабинета приоткрыта, и из-за нее доносится строгий девичий голосок. Лина что-то втолковывает собеседнику, и по тихому спокойному ответу Каин узнает Терри. Украдкой заглядывая внутрь, Каин видит этих двоих: Лина сидит на стуле спиной к двери, а Терри протирает тряпкой полки стеллажа. — Если такого его решение, отец перечить не станет, — говорит Терри, не отвлекаясь от своего дела. — Да я же не про это! — сердится Лина. — Нельзя вот так Великого отпускать! Совсем одного. А вдруг кто-нибудь снова примет его за ребятенка? — Не думаю, что проповедник Мартин это допустит. — А при чем тут проповедник Мартин? — не унимается Лина, рукой машет, как будто это поможет ей лучше донести смысл сказанного. — Он доедет до столицы, а потом вернется в Лаур. А Великий отправится дальше! В Сибрию! Понимаешь? Похоже, Лина далеко продумала его планы. От южного Артанака аж до северной Сибрии. Пересечь весь континент — задачка не из легких, если в этом мире нет самолетов. А их нет. Но Лина, видимо, уже всем растрепала его «планы». И что теперь делать? Каин тяжко вздыхает и плетется обратно во дворик, чтобы взлететь обратно в окно. Когда тюль послушно отлетает в сторону, подхваченный ручным ветром, и Каин приземляется на тонкий подоконник, с лестницы доносится тяжелый скрип. Совсем не такой, как от шагов Терри. И на мерную поступь Гадрела не похоже. Мартин? В дверь стучат и после усталого «входи», в открывшемся дверном проеме показывается старик Орсон. Его сгорбленная фигура пару раз сотрясается от тяжелого кашля, а потом он делает несколько шагов вглубь комнаты и закрывает за собой дверь. По спине стекает холодный страх. Смотрит Орсон прямо в глаза, все его лицо — злобная напряженная маска. — Великий Каин, — хрипит он и кланяется. Затем тяжко выпрямляется и впивается цепким взглядом коршуна. — Если Вы позволите, то я хотел бы донести до Вас свою просьбу. Каин, оцепенев, стоит у окна, пальцами одной руки сжимая подоконник, с которого с которого он успел слезть. Больших усилий стоит один единственный кивок. Ну не может же служка церкви что-то ему, их Великому Каину, сделать? Не убьет же его Орсон. Ведь не убьет? — Вы знаете мою историю? — спрашивает он, всматриваясь в лицо. Явно ловит любое малейшее изменение мимики. Считывает, как хищник, загнавший жертву в угол. Каин снова кивает. — В очень общих чертах. Теперь уже кивает Орсон. Он глубоко вдыхает, выдыхает с присвистом, — так воздух выходит из шарика с непреднамеренной дыркой, — и, прокашлявшись, произносит. — Я — ужасный человек. Я отнял четыре жизни. И я раскаиваюсь в этом. Понимаю, что никогда не смогу вернуть отнятого. Но я стараюсь хоть как-то… — Он замялся, подбирая слова. — Стараюсь, уравновесить плохое и хорошее. Служба в опозоренной, беднеющей церкви показалась мне достойной моего проступка. Поймите, Великий Каин, я всегда был человеком горделивым. А тут сам пошел к каинитам, над которыми весь город потешался. Я искренне ненавижу те оскорбительные стишки, которые кричат дети на улице, как только завидят каинитскую рясу. Но таково мое наказание. Каин слушает эту исповедь маньяка и видит в его глазах эту самую ненависть. Ненависть на грани кровожадности. Маленькое тельце коченеет от страха и напряжения мышц. Каину совсем не хочется слушать этого человека. И все-таки. Есть на дне его зрачков что-то еще помимо ненависти и желания убивать. Что-то очень-очень важное, сокровенное. Каин сглатывает сковывающий страх и через силу делает шаг вперед. Если он подойдет поближе, если сможет рассмотреть, то обязательно что-то поймет. В документалках про серийников убийцы редко сожалеют о содеянном. Каин подходит почти вплотную. Орсон следит за ним, практически не мигая. Это жутко — до мелкой дрожи во всем теле. Когда Каин останавливается в шаге от него, Орсон продолжает. — Я никогда не смогу отмыть свои руки от крови. И никогда не верну к жизни свою дочку и других девчушек. Ласковые «дочка» и «девчушки» звучат из его уст почти мерзко. Каин протягивает маленькую ручку и касается пальчиками его морщинистого запястья. — Но я могу остановить сам себя. Так я думал. Каин смотрит в его глаза, и теперь страх отступает. Там, в глубине, рябью по черной воде расходится сожаление. На самом дне, под толщей ненависти к самому себе, тяжелым камнем лежит скорбь. Теперь, рассмотрев и поняв, Каин осознает, что Орсон действительно любил свою дочь. До сих пор любит. И потому никогда не сможет себя простить. — Но Лина… — В зрачках Орсона жгучим холодом клубится страх. — Девочка так выросла. Почти девчушка. Понимаете? В этом вопросе столько надежды, столько отчаяния, что Каину и самому становится холодно. Он кивает. Орсон боится, что убьет Лину. — Вы ведь едете в столицу, Великий Каин. — Старик накрывает маленькие пальчики своей сухой ладонью. — Прошу, заберите ее с собой! Голос переходит в умоляющий хрип, а потом Орсона сотрясает кашель. — А что другие девочки? Они тоже вырастут, — говорит Каин и сам удивляется тому, как спокойно и ровно звучит его голос. — Сами видите, я болен. Я не доживу до того момента, когда они догонят Лину. — А если доживешь? — не отстает Каин. Орсон несколько раз растерянно моргает, открывает рот, а потом закрывает. Его голова опускается, как будто шея вдруг ослабела. Каин тяжко вздыхает. Все-таки Гадрел оказался прав, давая убийце шанс на искупление. Орсон его заслуживает. Но он все еще опасен для молодых девушек, и с этим надо что-то делать. — Если хоть раз ударишь кого-нибудь из девочек, сразу скажи об этом проповеднику Гадрелу, — приказывает Каин. Орсон поднимает на него глаза и смотрит с надеждой и благодарностью. — Скажи, что это первый признак проснувшейся в тебе жажды убийства. Пусть проповедник об этом знает. Старик резко кивает, словно с размаху кидает свою голову на эшафот. — Поклянись, — требует Каин. — Поклянись именем Пяти Старших. Орсон застывает, осознавая серьезность такой клятвы, а потом снова кивает. — Клянусь именем Пяти Старших, — повторяет он с такой решительность, с какой гладиаторы выходят на свой последний бой. Каин выдыхает, выуживает свою ручку из костлявых пальцев Орсона и делает пару шагов назад. Похоже, выбора действительно нет. — Я возьму Лину с собой, — говорит он, все еще вглядываясь в черные зрачки. — Она будет в безопасности. — Спасибо, — хрипло выдыхает Орсон, и его колени подгибаются. Он оседает на пол, продолжая повторять одно единственное слово и размазывая слезы по морщинистому лицу.